Брат Водила бросился на меня, вернее – я на него, а еще вернее – оба мы бросились друг на друга. Всё как при нашей первой встрече получилось. Сталкивались кулаки, лица дублировали гримасы, из горла вырывались одинаковые стоны. Никто не мог победить. Но мы стали намного упорнее, мы не сдавались: били, хрипели, скалили зубы и безуспешно пытались обмануть друг друга. Господи, сколько же в человеке дерьма! Уже и выслушали, и пожалели, и поняли, а все равно… Попробовали быть честными, надавили на самые болезненные точки… И вот, пожалуйста, – убить друг друга хотим. И ведь знаем, что не сможем, но плевать, хочется очень. Невыносимо хочется…
Все люди – братья, это правда. Только не чужого человека Каин каменюкой по башке тюкнул, а брата своего, Авеля. Брата всего сильнее убить желается – понятен он слишком и потому ненавистен. Русские – украинцев, арабы – евреев, армяне – азербайджанцев – примеры бесконечны. Вот он, главный секрет войн. Китайцы никогда не воевали с чукчами, румыны не истребляли финнов. Не от непонимания войны происходят. Наоборот, чтобы ненавидеть, понимать нужно. Братская кровь всего слаще…
Забавно, что мысль о братской природе войн одновременно пришла нам в головы. Мы еще немного помахали кулаками, а потом опустили растерянно руки. Что делать дальше – было непонятно. Смириться с собственной природой? Извернуться и перегрызть все-таки друг другу горло? Снова рухнуть в широко раскрытые братские объятия и плакать? Или бесконечно нажимать на оголенные нервные окончания, в надежде, что не боль однажды станет закономерной реакцией, а некая абстрактная истина? Мой слабый брат Водила оказался не только слабее, но и мудрее меня.
– Ладно, – сказал он, – хорошо, согласен: я слабак. Глупый, добрый слабак. Слишком добрый и глупый, поэтому слишком слабый. Договорились. А ты, допустим – не говорю, что факт, но допустим на секунду, – умный, сильный и поэтому подлый. Ты не волнуйся, главное! Это только мы, слабаки, воспринимаем твой ум и силу как подлость. Сами ведь не можем, недоступны нам такие фортели – вот и придумали отмаз, мол, что подлый – ты. Знаешь, как дети – кусаются и плюются от бессилия… Хорошо, пускай так, но тогда ты должен быть счастлив и не здесь со мной разговоры разговаривать, а сидеть как минимум на даче, у камина, в окружении любящей родни, кайфуя от удачно сложившейся жизни. А ты здесь, рядом. Значит, нет никакой разницы – умный, глупый, слабый, сильный… Точнее, она есть, но в чем-то другом.
Мне понравился ход его мыслей, ничего особенного, в принципе, но стиль… Детский такой, наивный и тем не менее понятный очень, очевидный, я бы даже сказал. Именно потому что детский и наивный, наверное.
– Прав, прав, – согласился я с ним быстро. – Прав ты на сто процентов. Нет разницы. Судя по результату, почти нет. Значит, дьявол, как всегда, спрятался в деталях. Давай на детали посмотрим, может, и увидим чего-нибудь. В любом случае это лучше, чем драться или рыдать друг у друга на груди. И предлагаю я начать… я предлагаю начать…
– С Аньки? – угадал с полуслова Водила.
– С нее. Вот давай озвучь, к примеру, список ее претензий к тебе, а потом я озвучу список претензий своей Аньки. Сравним, попробуем разобраться, может, и поймем чего…
– Ну, не знаю… все достаточно тривиально, – задумался Водила. – У девяноста процентов русских баб такие же претензии к своим мужикам. Денег не хватает – это, конечно, первое. Хотя вроде неплохо жили, но их всегда не хватает. Работать бедняжку заставил – по ее мнению. Хотя умолял ее уйти с работы. Но ведь денег якобы не хватало… нужда, мною созданная, заставила. Слабак, само собой, жесткости должной не проявлял. В бога верил… Нет, собственно, даже не это: деньги на бога тратил. О как!.. Нет чтобы шубу лишнюю купить или дочке учебу в Гарварде обеспечить – церковь вместо этого строил. Не гибкий, не хваткий, с принципами какими-то дурацкими. Ограниченный, поэтому и упертый. Пожалуй, все. Нет, подожди, главное забыл. Душно ей со мной было. Она же птичка певчая, волшебная, и хозяин ей нужен особенный, желательно с золотой клеткой. И культурный, и образованный, не я – быдлота ограниченная, ковыряющаяся в автомобильных кишках. Я так, по недоразумению ей попался, по злой иронии судьбы и глупому стечению обстоятельств. Вот теперь точно все. Твоя очередь.
– Ну, а я, естественно, тиран, сатрап, деспот. Запер в золотую клетку, о которой так твоей Аньке мечталось. Деньгами, правда, обеспечил, даже с избытком, но взамен погубил ее бессмертную душу. Посадил дома с детьми. Учиться не разрешил, работать запретил, актрисой стать, как ей хотелось, не дал. Заставил жить ради детей и семьи. А она – личность. Она, может, не хотела на Лазурном Берегу откисать все лето, она работать, может, хотела, бухгалтером, скажем, в красивом офисе, если бы актрисы из нее не вышло. А я не дал. И еще я жлоб бессердечный, думаю, что если машины, дома, шмотки ей купил, если не изменяю и мир показал во всем его многообразии, то на сердце ее огромное претендовать могу. Или хотя бы на ласку и понимание. Много я о себе возомнил! И вообще, все так живут, буквально все, кого она знает. Нечем гордиться. И еще я беспринципный вконец, только о деньгах и думаю. Со мной только из-за денег люди общаются. Типа потому, что умею их зарабатывать. А сам по себе я говно полное, да еще и сноб вдобавок. Пишу какие-то непонятные романы от своего снобизма и врожденного презрения к окружающим. Короче, самым умным себя считаю и поэтому презираю всё на свете, за исключением бабла. Ну и, конечно, ей со мной тоже душно. Кому с такой сволочью душно не будет? Вокруг так много простых, добрых, пусть и не таких богатых мужчин… Они бы ценили ее, уважали как личность, а попался ей я, к несчастью.
После обмена списками претензий в комнате установилась многозначительная пауза. Перекрестный допрос, устроенный самим себе, произвел на нас грандиозное впечатление. Я еще не успел закончить говорить, а уже все понял. Мир в очередной раз сделал сальто. От резкой перемены кружилась голова, и я никак не мог сформулировать суть произошедшего. За меня это сделал мой более расторопный брат-водила.
– Слу-ушаай, – растягивая гласные, ошеломленно произнес он. – Это получается, что нам просто поменяться надо было? Ты идеальный муж для моей Аньки, а я для твоей. Так, что ли? Смотри, я простой, душевный, слабый, уважительно относился к жене и ее мнению: хочешь – работай, хочешь – дома сиди. Так это же то, к чему твоя Анька стремилась! А ты – жесткий, авторитарный, бабу за человека не считаешь, зато с золотой клеткой. Пообразованнее меня, покультурнее, романы вон пишешь. О таком моя Анька всю жизнь мечтала. Да чего там, ты Сережа ее, один в один!
– Фиг бы ты ее поймал, если б я ее не замучил, – мрачно прокомментировал я его открытие.
– Чего? – не понял Водила.
– Ну, как в анекдоте: сидят два мужика в ресторане, и один из них пытается наколоть на вилку маринованный груздь из общей тарелки. Не получается у него, десяток попыток сделал – выскальзывает грибочек. А второй – раз! – и сразу наколол. Тогда неудачливый охотник за груздями говорит: «Фиг бы ты его поймал, если б я его не замучил».
– Хе-хе, – еле выдавил из себя вежливый смешок Водила, – смешно, а точнее – грустно. Нет, ты прав, конечно, они обе стремились к тому, чего им не хватало. Моя к жесткости и ощущению безопасности, твоя – к свободе и душевности. От этого и грустно. Неужели нельзя жить по-человечески и принимать своего мужика таким, как он есть? Они же любили нас изначально, и мы их. Я это точно знаю. Мы их такими сделали, на нас вся вина. Но ведь была у меня надежда, что выход хотя бы существует. Просто я его не нашел. А его нет, выхода. Ну, стал бы жестче, запретил ходить на работу, оторвал больше бабла, на нее бы потратил, а не на церковь, и… Превратился в тебя. Мечтала бы тогда моя Анька о душевном, богобоязненном Вите-водиле. А твоя Анька о жулике-мачо с вывернутыми мозгами грезить будет, если ты подобреешь. Но ничего не изменится в любом случае, понимаешь? Общий баланс всегда на одном уровне. Все всё равно останутся несчастными. Нет выхода. Обречены мы на страдания, видимо, поэтому и спрыгнули оба с моста. Это чего, нас бог утешает так? Мол, не расстраивайтесь, ребята, как ни рыпайтесь, а конец один. Да пошел он в задницу с такими утешениями!
Мне опять стало очень жалко не себя, а Водилу. Я-то ладно, я прожженный циник и в ортодоксального бога не верую. Я эти горькие истины уже давно в муку перемолол, испек приторные пирожки с химической начинкой из удовольствий, получаемых за деньги, сожрал их и живу, озабоченный: как бы денег побольше достать для начинки. Ну, еще иногда романы пишу, для души и для того, чтобы во рту так приторно не было. Точнее, писал и жил. Привыкать надо говорить о себе в прошедшем времени. Брат Водила – другое дело. Он – это я, со всеми моими метаниями и сомнениями, в десятой степени. Он правильный, он хороший, он по книжечкам древним живет, на которых кресты изображены. А какая основная идея этих книжечек? Счастье есть, его не может не быть. Но если присмотреться внимательнее… Украшенная крестом фраза звучит по-другому: «Счастья нет, и быть его не может». Там, в этих книжечках, об этом четко написано, их вообще-то не дураки писали явно. «Суета сует и всяческая суета… род приходит, род уходит… не мир я вам принес, но меч». Апокалипсис опять же, Страшный суд… Но поскольку книжки, по которым жил брат Водила, создавали люди или сущности (это уж кому как угодно), отлично понимающие и рыночные, и драматургические законы, спрятали они неприятные фразочки поглубже. Пипл любит хеппи-энды и вообще – всяческий оптимизм со справедливостью. Поэтому рай – для страдающих на земле праведников, а для жирующих грешников – ад в перспективе. Добрый и наивный мой брат Водила осознал подвох только сейчас, и больно ему от этого стало, закорежило, заломало беднягу похлеще, чем на земле, при жизни. А я чуть не расплакался, на него глядючи. Никогда не подозревал в себе такой сентиментальности! Может, он и появился здесь, чтобы я подозревать начал. В любом случае я решил ему помочь.