не.
…Смешно ему, этому… второму, писателю-мошеннику… хохочет он, сука… Ну как же, Гамбини, Корлеоне, «Зенит», ЦСКА… Недостаточно ему для конфронтации спортивной злости. Вот забавные эти либералы-рыночники: конкуренцию на пьедестал возвели и памятник ей, упирающийся в небеса, поставили. А не понимают, дебилы, что второе имя конфронтации – конкуренция. Получается, мы, конторские силовики, бо льшие рыночники, чем их любимые монетаристы чикагской экономической школы. А и вправду бо льшие, и понимаем намного больше, чем они. Жулик-писатель, конечно, покрепче Водилы будет, но тоже какой-то недоделанный. Все переживает, что из него, святого агнца, такое дерьмо, как я, получилось. Не переживай, дурачок, ты здесь с Водилой – герои второго плана. Я же за тебя не переживаю. Я радуюсь, наоборот, потому что вы мне в утешение посланы. Мол, посмотри, Витя, что из тебя могло получиться, а то загрустил ты совсем, даже с моста зачем-то прыгнул.
…Эй, дураки, если хотите, тоже так думайте, я не против, мне что – жалко, что ли… Тем более вы все равно не сможете, потому что дебилы и слюнтяи…
Ладно, дебилов на место поставил, теперь можно и о себе подумать. Так почему же я все-таки здесь оказался? А ведь прав Писатель, попал пальцем в небо. Из-за Аньки. Все зло на свете из-за баб. Не случайно ворам в законе жениться нельзя. Люди простые, от сохи, но понимают многое. И Защитникам нельзя. Любить нужно Родину, команду любить нужно, а эти мягкие, нелогичные, истеричные существа кого угодно до петли доведут. Женщина должна быть босая, беременная и на кухне. Кто-то очень плохой это сказал. Но сказал хорошо. Согласен. Да где же их найдешь, готовых на такое простое женское счастье? Нет, поначалу они все готовы, но как только любовь к себе почувствуют – тут же наглеют и на шею садятся. И границ, в отличие от мужиков, не ведают. Я вот любого мужика отстроить могу, а Аньку не смог…
Я увидел ее на выпускном вечере сестры компаньона, куда очень не хотел идти. Какую-то хрень она показывала со своей институтской командой КВН. Ну, показывала и показывала, ничего особенного. Но посмотрел на нее пару раз и решил вдруг – она будет моей. То есть не будет, а уже есть: именно в ту секунду, когда решил, и стала. Не как у этих хлюпиков, моих фальшивых братьев: любит – не любит… Моя, и точка! А почему я, кстати, так решил? Честно, не знаю. Полюбил, наверное. Химия, биология, стоматология… Никогда со мной не было больше такого – ни до, ни после… У каждого Ахиллеса есть своя уязвимая пятка. Видимо, это природе для равновесия нужно, а иначе Ахиллесы таких делов наворотят, что ни одна природа не выдержит.
После выступления я взял Аньку за шкирован и потащил в кабак. Она пыталась отказываться, пищала чего-то невразумительное. Но мне разве откажешь?.. Правда, местом второго свидания она назначила зоопарк. Да, был и у меня свой зоопарк… Все очень похоже, как у этих хлюпиков. Вспоминать противно. Гормоны проклятые, бежать, бежать мне надо было от нее без оглядки! А я размяк, поплыл – ком в горле, бухающее под ребрами сердце, печально глядящий нам вслед слон… Ну ладно, прошлое не воротишь. Зато, выйдя из зоопарка, я взял себя в руки и начал действовать по стандартной схеме. Завалил подарками и цветами, окружил вниманием, выполнял любые ее прихоти. Но Анька ведь – реально сумасшедшая, и прихоти у нее ненормальные. Шмотки, камни, золотишко – все отвергала, ей артисткой захотелось стать. Хорошо, пожалуйста, тем более что девушка – реально небесталанная. Поднял все связи, забашлял денег, сняли в одной рекламе сначала, потом в клипе, в кинишке каком-то занюханном – и пошло-поехало. Между прочим, она довольно известной актрисой стала, морда узнаваемая, хотя и значительно потускневшая в последнее время. Разбитных мамочек играть начала, скоро на комических старух перейдет. Но это неважно. Важно, что я ее в себя все-таки влюбил. По-настоящему. А хуже любви может быть только взаимная любовь. Тут уж мозгов совсем не остается. Признался я ей, что не деляга оборотистый, как она думала, а офицер с Лубянки. Даже с начальством не посоветовался, взыскание потом за это получил и капитана на год позже, чем мог бы.
Реакция этой дуры была абсолютно парадоксальной.
– Ой, Витенька, бедненький, – запричитала она, рыдая. – Как же тебе тяжело! Ты же такой хороший, а они стукачом тебя сделали…
– Каким стукачом? – удивился я. – Я офицер, задание у меня такое просто.
– Нет, не офицер, офицеры в форме ходят, у меня папа офицер, я знаю. А стукачи на друзей доносы пишут.
– Да не друзья они мне, подонки они. Ты что, сама не видишь?
– Вижу, а все равно…
В общем, отказалась она замуж выходить, пока не снимут меня с задания. Вот наденешь форму, будешь на службе, как все нормальные люди, тогда… Безумие, чистое безумие, но мягкий я тогда стал, податливый…. Заразился. Честно говоря, мне и самому обрыдло видеть все время вокруг себя жуликоватые рожи. Пошел к начальству, попросился. Про Анькино желание, конечно, ничего не сказал – мотивировал моральной усталостью от окружавших меня негодяев. Начальство сильно удивилось – любой молодой сотрудник мечтал и Родине служить, и в деньгах купаться одновременно. Но порыв мой, как им тогда казалось, искренний, оценили. Прикомандировали к зарождающейся в то время налоговой полиции. Не Лубянка, но все-таки… Аньку это устроило. И партнеров моих по банку устроило. Тогда такие перескоки были в порядке вещей: сегодня мошенник, завтра – в налоговой сидишь, уполномоченным от банды, с которой вчера деньги тырил. Так что никто не удивился. Рады даже были мои валютчики с мехмата, что свой человек у них в налоговой появился. И начальство было радо, что я связь с ними не потерял. И Анька. И я… Все были рады и весело отгуляли на нашей странной свадьбе, где половина гостей состояла из моих конторских сослуживцев, а другая половина – из сослуживцев по банку. Банковские чувствовали себя королями, вели себя шумно и снисходительно похлопывали присмиревших от роскоши конторских по плечам. Я смотрел на несправедливый расклад, сжимал от злости кулаки, но точно знал – ненадолго это, очень ненадолго, скоро масть козырей поменяется…
Когда находишься внутри другого человека, очень просто его убить. Я держал в руке его ржавое, наполовину из железа и червивого мяса сердце, я мог сжать пальцы и раздавить эту кроваво-бурую массу, выжать из нее все соки, выбросить, растоптать… И мне хотелось это сделать. Сильно. Но я был внутри Чекиста не один. Невидимый, но явственно ощущаемый мною Водила находился где-то рядом. Он метался в ужасе, не давал моим рукам пошевелиться и истерично, на одной уныло-надрывной ноте орал:
– Нет, нет, нет, нет, нет! Не смей! Он Аньку любил. Нет! Зоопарк вспомни, у него зоопарк был. Нет! Ты таким же станешь, он хочет этого. Нет! Он человек, он брат наш. Нет! Нет, нет, нет, нет!..
Я не смог. Как это ни смешно звучит, себя второй раз не убьешь. Да, я всю жизнь ненавидел подобных уродов. Я думал, из-за них все мои проблемы, из-за них с моста прыгнул. Получилось, себя ненавидел. Вот он, Витя Соколовский, сумасшедший Защитник, знающий лучше меня, как мне жить. Вот оно, уверенное в своей правоте агрессивное быдло. Вот он я… Нет внешних врагов, не на кого свалить вину. Только внутренние. Из хрящей, из собственной селезенки, из белых, красных и еще черт знает каких телец своей крови. Остается только понять этого страшного человека. Понять себя. Он же внук Славика, как и я, он прыгнул с моста в конце концов почему-то, значит, не совсем конченый. Значит, есть надежда…
– Нет надежды, говнюк… ты меня слышишь? А может, есть… а может, нет… Вот ты сиди и думай: есть или нет. Все вы, хлюпики, одинаковые, вас уже в газовую камеру ведут голенькими, а вы все думаете: есть надежда или нет. Да хрен с вами, только прошлое не трогайте своими потными от страха ладошками. Славика не трогайте и Мусю. Я их внук, а не вы. Дед чекистом был настоящим, Защитником, сталинским соколом в острых ежовых рукавицах. Я читал его дело, он в своих стрелял не задумываясь – и под Сталинградом, и в Чечне, и еще много где. Потому что знал: так надо! Не повезло ему просто, пришла Родина и потребовала его величественную, прекрасную жизнь на аперитив. А он готов был, между прочим. Он сам готов был сдохнуть, сам разбежался – и головой в стену. Я с моста, он – в стену. Способы разные, но суть одна. Скажешь, он коммунистов ненавидел? И правильно делал! Я их тоже не люблю – догматики хреновы, просрали страну… А Муся, когда Сталин умер, сутки плакала, в истерику впала. Вспоминайте, вспоминайте – дед же рассказывал. У нее мужик в лагере, а она плачет. Так что вы никто – фантомы в моем погибающем от недостатка кислорода мозге. А я внук Муси и Славика! Нет у вас надежды. У меня есть, у вас – нет. Я еще могу разобраться, почему здесь оказался… А вам незачем. Сидите молча и слушайте. Только молча, пожалуйста.
Я последовал совету моего брата Чекиста. Что мне оставалось делать? Убить не смог – значит, пришлось слушать. И слушаться. Скучная история восхождения по служебной лестнице тривиального троглодита. Традиционная осанна наступившим в двухтысячных новым благословенным временам. Ода вождю всего прогрессивного человечества и главному чекисту всея Руси товарищу Путину В. В. Живописные подробности отъема собственности у жуликов-коммерсантов. Стандартные отмазы, что они сами у народа все стырили, а доблестные Защитники только восстановили справедливость. Подробное описание службы в налоговой полиции, а потом в департаменте экономической безопасности ФСБ. Радость по поводу очередных звездочек на погоны. Мерзкие детали из жизни известных на всю страну бизнесменов и политиков. Этот гей, этот педофил, этот стукач… Я ему верил. Конечно, наверх всплывает в основном дерьмо, только нечего водичкой такой наш прудик наполнять, где дерьмо только и всплывает. А рулит всплывшим дерьмом, возвышается над ним еще большая какашка – мой брат Витя-Чекист и его несгибаемые товарищи.