Когда дочка подросла, разговаривать начали. Удивительная девочка получилась! Сердце доброе и бескомпромиссное, как у матери, а голова – моя, и воля такая, что любой мужик позавидует. В начале первого класса упала в школе с лестницы, компрессионный перелом позвоночника, почти год в кровати провалялась на вытяжке, сама читать и писать выучилась, полбиблиотеки домашней прочитала. Пришла во второй класс – лучшая ученица. Не плакала, не ныла, впахивала по-черному, очень жалела мать. Лет с девяти Анька у нее на груди рыдала. Взрослая тетенька у маленькой девочки на груди… То, что мать дура, Женька поняла примерно в том же возрасте. Дура, но добрая, наша, своя дура, и поэтому надо ее жалеть и понимать. А меня она не жалела, единственная из всех родственников, она просто другом мне стала, тоже единственным. В одиннадцать, когда у нее начались первые месячные, не к мамке и бабкам побежала, а ко мне. Я чуть не сдох от умиления, чуть не заплакал впервые при ней… Доверяла она мне. Каждый день мы разговаривали минимум час, так у нас заведено было с тех пор, как ей десять исполнилось. Обо всем говорили – от нравящихся ей мальчиков до противоборства кланов в мировой политике. Она на лету все схватывала, она думала, как я, ненавидела, как я, и лишь любила она, как ее мать. Просто так и ни за что. Я знал, что Аньку она любит больше, потому что слабее она и жальче ее намного. Но знал я также, что ближе меня у нее никого нет. Даже любовь к Аньке у нас была примерно похожа и била из одного источника.
С годами, помимо всего прочего, Женечка превратилась в фантастическую красавицу. Таких не бывает в реальности, чтобы и воля, и ум, и красота, и полное отсутствие спекуляции на своей красоте. Я, понятное дело, отец. Возможно, преувеличиваю. Но и совершенно посторонние люди удивлялись. Разговаривали с ней часами и только после уже замечали, что красотка она – невероятная. Человека в ней прежде всего видели интересного, а потом спрашивали меня недоуменно: «А чего это она? Ей же не надо… одной внешности за глаза хватит!» Анькины друзья-режиссеры звали ее сниматься. Мои конторские начальники намекали на блестящую карьеру в ФСБ. Сама Женька хотела стать математиком. На вопрос «почему?», вздыхая, отвечала, что жизнь – это дурно пахнущий абсурд. Сильные люди, вроде меня, делают из самих себя фильтры, впитывают, абсорбируют воняющую реальность, защищают глупых и слабых от хаоса. Но рано или поздно сами вонять начинают, и тогда их меняют, выбрасывают на помойку, потому что иначе с фильтрами нельзя.
– И тебя, папка, выбросят, – говорила она, загрустив. Но тут же веселела, гладила меня по руке и залихватски продолжала:
– Но ты не волнуйся, я тебя подберу, отмою и поставлю в самый красивый угол моего дома, на радость моим будущим детишкам. Только прости меня, себе я такой судьбы не хочу, я же девочка все-таки… Девочки должны всегда хорошо пахнуть. Поэтому математика. Там тоже все непросто, но хотя бы логично. Цифры успокаивают, требуют полной сосредоточенности и уводят за собой из мира абсурда в мир разума. Я знаю, что иллюзия. Но, согласись, лучше такая иллюзия, чем, например, наркотики.
Я соглашался. Если б мог, и сам сбежал бы в мир чистого разума. Но кто тогда будет защищать этот мир, мою потрясающую дочку, алкоголичку-жену и еще миллионы нормальных и не вполне нормальных людей? Кто-то ведь должен, кто-то ведь может? Я родился Защитником, а значит, могу и должен я.
Ох ты, Господи, Боже мой, мне стало жалко эту тварь… Водила вон вообще притаился за соседней извилиной его свихнувшегося мозга и рыдает. Нельзя жалеть, тварь он конченая! А я жалею и понимаю его. Может, потому что сам такой или мог стать таким? Не хочу… всех понимать понималки не хватит. Давить надо таких гадов, и точка! Но тогда, выходит, прав Витя-Чекист: Гамбини против Корлеоне? А он не прав, я не хочу, чтобы он был прав! И что мне делать? «Терпеть, – подсказывает Водила, – терпеть и понимать». Да уж, дотерпелся при жизни до Крымского моста, куда дальше… Это же сколько мне надо было нагрешить, чтобы после кончины получить такую ответочку? Но, видимо, Водила не ошибается, придется терпеть и смотреться в это кривое зеркало. Кривой смотрится в кривое, а прямее от этого не становится… Буду смотреть, буду видеть его поганую жизнь, буду то жалеть, то ненавидеть его, а потом это чем-нибудь кончится, и, может быть, я что-то пойму. Неважно, главное – чтобы кончилось поскорей…
– Сам ты тварь, я велел тебе заткнуться, а ты пасть разеваешь. Не надо меня жалеть, слышишь! Себя пожалей! Исчезнешь ты скоро, а я останусь, понял?! У меня прекрасная жизнь была, в отличие от тебя с твоим христоалкашиком. Я осознанно жил и счастливо. И дочка у меня самая лучшая, и в любви своей, хоть и больной, я никогда не сомневался. Ты сомневался, алкашик сомневался, а я не сомневался, мужик потому что нормальный. Слышите меня?!
…Да плевать мне на вас вообще, чего это я так разошелся? Вы же фантомы просто… Все у меня хорошо было, отлично даже: Женька росла, я получил звание полковника… Правда, в две тысячи седьмом умер Славик… С тех пор и началось… Нет, не так глупо и бездарно, как у вас. По-другому…
Генерал витя таврический
Опять пошел нудеж. Скучно, неинтересно… Какие-то путаные объяснения о перестановках в верхах, Путин менялся с Медведевым, и в Конторе все тоже менялось. Витю-Чекиста оттерли от потоков, возбудили какие-то дела за то, что в текущем моменте времени считалось коррупцией. Самые сладкие куски экономической безопасности России – вроде обнала и утечки капитала за рубеж – стали курировать другие люди, а его за штат вывели и подвесили на тонкой ниточке возбужденных уголовных дел. Несколько месяцев он барахтался на этой ниточке, но вел себя стойко. Прикажет Родина сесть – сядет, прикажет встать грудью на другом участке защиты ее интересов – встанет. Счастье для Защитника – погибнуть на поле боя, желательно со славой, конечно, но можно и с позором, если Родине потребуется. В довершение всего умер Славик. Все как у нас с Водилой: перехватывающее дыхание, черное душащее горе, глупая клятва на могиле об имени будущего сына и неожиданная беременность Аньки на сороковины… Из хорошего случился неожиданный ренессанс отношений с женой. Примерно за год до беременности она снималась в очередной исторической разлюли-малине о временах крещения Руси и увлеклась православием. Новое увлечение помогло лучше всяких швейцарских клиник – она почти бросила пить. А когда Витю-Чекиста поперли из Конторы, Анька восприняла это событие как знак божий. Снова возлюбила своего законного мужа, таскала его по храмам и даже заставила обвенчаться. Мой брат Защитник терпел ее новый закидон… с трудом, но терпел. Все лучше, чем бухать. Государствообразующую религию он уважал и признавал ее несомненную ценность в вопросах самоидентификации народа и защиты от растлевающего влияния проклятых Гамбини. Но не до такой же степени… Как и всё у Аньки, ее вновь обретенная вера явственно отдавала безумием. «Нельзя вылечиться, – думал обреченно Витя, – в этом мире нельзя вылечиться. Можно только сменить один вид сумасшествия на другой».
Смешно… Я-то ладно, мне в принципе все равно. Но Водиле должно быть очень смешно – он же у нас бывший православный. Его ушлая Анька ненавидела Христа, моей плевать было, а Анька Чекиста сама стала истово верующей. Тупик и безнадега! Куда ни ткнись – везде Крымский мост. Но смешно…
Беременность на сороковой день после смерти Славика Анька расценила как божью благодать и решила оставить ребенка. До этого несколько раз залетала, но все время делала аборты. Не хотела плодить дьявольское отродье, а тут и мужа из кровавой Конторы поперли, и сороковой день… Оставила. К несчастью, весной две тысячи восьмого шестеренки на самом верху снова провернулись и Витю восстановили на работе. В другом департаменте и на другой должности, но все-таки… Справедливость, оказывается, все же существовала на свете. Он радовался этому обстоятельству как ребенок, получивший доказательства существования Деда Мороза. А Анька плакала.
Справедливость… Справедливостей много, справедливость – понятие корпоративное. У ментов одна справедливость, у банкиров другая, у врачей третья, а у похоронных агентов – четвертая. Я – Защитник по рождению и призванию. Когда Родина бросает своего защитника, он подыхает. Молча, стиснув зубы, не проронив ни звука, ни стона… Но Родина меня не оставила, щелкнула легонько пальчиком по носу и снова поманила к себе. Еще бы мне не радоваться! Жулики деньгам радуются, христоалкашики – бутылке и выдуманному ими боженьке, а я тому, что нужен Родине. Меня перебросили на политику, в управление по борьбе с экстремизмом. В России любая политика – экстремизм, если вдуматься. Стране царь нужен, как бы он ни назывался. А потому что силы в людях слишком много, не могут русские силу свою обуздать. Царь – высшая и единственная точка политики, он вектор силе придает, направление. Иначе – хаос. Свергли в семнадцатом царя – хаос; сотворили нового, Иосифа Первого, – величие; обосрали его после смерти, в грязь втоптали – хаос; вознесли на престол Владимира Владимировича Ясно Солнышко – опять величие. Свергнут его – до демократии все равно не дотянутся, а хаос наступит непременно – реки крови потекут, миллионы сдохнут или не родятся. И ради чего? Ради нового царя, конечно… Значит, в мои задачи входит бороться со всеми, кроме Путина, он один у нас умеренный, все остальные – экстремисты. Демократия – это для дряхлеющих, умирающих организмов, для старушки-Европы и отпочковавшейся от нее в последней попытке выживания Америки. Не могут мясом с кровью питаться – вот и цедят кашки протертые. Сильной, здоровой нации демократия вредна. Какая в Китае демократия? А за ними уже не будущее, настоящее. Запад пытался внушить нам комплекс неполноценности, мол, кончились русские, хребет себе сломали, надорвались… Вранье! Ничего себе, кончились… За какую-то сотню лет – революция, разрушение одной империи, строительство другой – пуще и краше прежней, – выигранная война, первый человек в космосе, очередной крах государства и чудесное его восстановление… И всё это за сто лет, другим странам на полтысячелетия событий хватило бы. Силушка в нас бродит – как у буйного подростка. Дурная иногда, но о-го-го какая великая! Знают хитрые западники, что в честном бою русских не победить, да и вообще не победить, поэтому и подсовывают нам эту демократию, чтобы мы сами себя победили. Единственный способ Россию свалить – внутреннюю смуту затеять. И то навсегда не получится, только на время… Пусть не надеются, я, Витя-Защитник, не дам им этого сделать. Я с экстремизмом бороться буду экстремальными методами. Им и не снились мои методы!