раемые мною либералы, нет никаких абсолютных ценностей, и границ нет, и различий – одна безграничная свобода и рыночная экономика, чтобы жратвы на всех хватало. Я уже почти было согласился с этим, но вспомнил, что жратвы все-таки на всех не хватает, и у либералов так же всё устроено, и свои вертухаи-волкодавы у них на вышках стоят и метят бедных овечек другим, но не менее безжалостным и жгучим тавром. Вот этой самой безграничной свободой и рыночной экономикой метят. И людей они угрохали ради своих «гуманистических» идеалов не меньше, а может быть, и больше, чем наши. Овечки сбиваются в стада, потому что у них природа такая. Пропитание, наверное, в стаде добыть легче. А стадо без волкодавов вроде меня существовать не может. Почетная должность – волкодав, нужная очень, только не хочу я больше. Грустно мне от того, что все так просто, настоящая истина всегда грустна и некрасива, поэтому люди придумали ложь, и я на нее попался. Но теперь хватит! Я отдал все долги, всем стадам на свете. Я ни в чем не раскаиваюсь, кто-то должен и волкодавом работать. Им не только самые сочные куски достаются, их еще и кусают первыми. Меня так больно тяпнули, что на этом всё, пусть другие бегают, высунув язык, и скалят зубы. Поиграл в игры – и будет, поиграл, проиграл, заигрался, расплатился – свободен…
Мне стало легче. Для того чтобы помириться с миром, нужно примириться прежде всего с собой. Я тогда примирился, и мир медленно стал поворачиваться ко мне лицом. Сорок четыре года… Я потерял любовь и веру, но приобрел двух прекрасных детей. Мне было ради чего жить. Все еще возможно, за одного битого двух небитых дают, а за меня – тысячу, наверное. Я не знал точно, что мне следуют делать, но чего не делать – я знал отлично. Это было уже немало.
Из ниоткуда вдруг нарисовались мои бывшие партнеры-банкиры и предложили мне работу. Начальник службы безопасности огромного финансово-промышленного холдинга. На мой вопрос, зачем им будущий зэк, находящийся под несколькими уголовными статьями, они ответили, что консультировались на самом верху и им разрешили. Ничего еще не определилось по моему поводу, Царь окончательной команды «фас» еще не дал, более того, разные слухи ходят: может, еще и вознесут меня на самый верх снова, чем черт не шутит, мужик я толковый и на добро отвечающий добром, поэтому и берут они меня на работу.
Я не стал разочаровывать рисковых банкиров, заверил, что, конечно, на добро добром отвечу, если будет у меня такая возможность.
В жизни мужчины работа – это позвоночник, стержень, помогающий держать равновесие. На него все остальное нанизывается. Вставать в семь утра, бриться, одеваться, приезжать в офис, решать разнообразные проблемы, а потом вечером усталым возвращаться домой – оказывается, это очень много значит. Гораздо больше, чем я себе представлял. Кроме того, принадлежность к большой корпорации давала весомые преимущества, прежде всего имиджевого плана. Взяли, не побоялись – значит, не совсем еще кончен Витя Соколовский, разрешили им. Вполне вероятно, что не загнобят вчистую бывшего фаворита, «надо с ним поосторожней». Охамевшие следователи начали вести себя со мной подчеркнуто уважительно, даже закрыли с испугу пару уголовных дел. Юридический департамент корпорации сумел заморозить суд с Анькой из-за места жительства сына. Жизнь налаживалась. Пару раз я брал Славку в свой новый офис, и он пришел в полнейший восторг от моего только что отремонтированного, огромного кабинета, Женька тоже одобряла мое новое место работы. Не Контора – и слава богу, зато пить бросил. Она старалась жить как раньше, и ей это почти удавалось. Только улыбаться совсем перестала, и тихая стала очень, все молчала, молчала… Я ее не тормошил особенно, надеялся в основном на время: оно все лечит, еще улыбнется, обязательно улыбнется, иначе и быть не может…
Так прошло несколько месяцев. Через год после катастрофы «Боинга» на Донбассе и моей личной катастрофы я снова крепко стоял на ногах. Даже удивительно мне было, что так быстро удалось выкарабкаться. Казалось, невозможно это, не только другим – мне самому так казалось…
А в конце лета пятнадцатого года, нежарким уже пред осенним августовским днем, ко мне на телефон пришла эсэмэска, и все мое мнимое благополучие мгновенно рухнуло. Сообщение было от Женьки. Я проводил какое-то дурацкое совещание, и вдруг под надписью: «Доченька» на экране телефона увидел коротенькую строчку:
«Прости, папка, я не могу. Больно».
Никогда раньше я не подозревал, что словосочетание «оторвалось сердце» имеет буквальный смысл. Оно у меня оторвалось… Я услышал треск лопающихся жил и внезапно оказался в вакууме и невесомости. Поплыл безвольно, хаотично размахивая не слушающимися меня конечностями, а мое несчастное, не принадлежащее мне больше сердце поплыло рядом. Всполошившиеся сотрудники совали мне зачем-то под язык валидол, орали что-то… Я не понимал, что и зачем, я ничего не понимал, знал только – счет на секунды пошел и произойдет сейчас нечто ужасное, а я не могу предотвратить этого, ничего не могу, барахтаюсь беспомощно в невесомости – человек без сердца. А потом я потерял сознание.
Очнулся в реанимации. Вокруг меня проводки, приборы мигают, сиделка рядом на стуле… Очнулся, качнулся мир и со всего размаха мне в лоб: «Женька!» Череп после таких ударов разлетается на куски. Мой выдержал, тело только подкинуло к потолку, даже некоторые проводки отскочили.
– Стойте! – заорала сиделка. – Вам нельзя, у вас инфаркт!
– Сколько? – прохрипел я, стряхивая с себя остатки проводов. – Сколько я здесь?
– Двое суток… Но вам нельзя! – снова запричитала сиделка. – Вам запретили, ложитесь, пожалуйста, я врачу пожалуюсь, нельзя вам…
– Мне теперь все можно, – сказал я и выхватил у нее из кармана халата телефон.
Женька не отвечала. «Абонент временно недоступен, попробуйте перезвонить позже». Я пробовал, но она все равно не отвечала. Слово «временно» вселяло крошечную надежду. Временно – это ведь не навсегда? Я цеплялся за это «временно» зубами, я висел на нем несколько часов, когда, подняв все связи, разыскивал дочку по моргам, больницам и ментовкам. Молился я первый раз в жизни. Не знал как, поэтому только твердил про себя: «Пусть она будет жива, пусть она будет… Меня возьми, ее оставь. Пусть она будет жива».
Вдруг мне показалось, что мало просто молиться, слабая это позиция, нужно вступить с богом в переговоры, предложить ему что-то существенное в обмен на Женьку. И я стал предлагать.
«Пусть она будет жива, а меня посадят и изнасилуют в тюрьме. Пусть она будет жива, а меня объявят шпионом и повесят на меня «Боинг», только пусть она будет жива! Пусть она будет жива, но я ее никогда больше не увижу, проклянет она меня пусть, решит, что нет у нее отца, только жива пусть будет! Пусть она будет жива и у меня не только ее отберут, но и Славку, деньги, свободу, здоровье, честь, Крым, родину, мать, отца, брата, жизнь… Только ПУСТЬ ОНА БУДЕТ ЖИВА!!!»
О, мне было что предложить господу. Я придумывал тысячи вариантов. В один момент мне показалось, что я почти договорился. Ну невозможно отказаться от такого, я предлагал больше, много больше, чем Женька. Я весь мир ему предлагал, все страдания мира… А потом раздался звонок, и равнодушный голос в телефонной трубке сказал:
– Найдена девушка, по описанию похожая на вашу дочку. Приезжайте в морг на опознание.
Вот такой ответ я получил от господа… Но я еще надеялся. Думал, усиливает ОН свои позиции на переговорах, это же нормально – усиливать позиции, я сам так делал, когда отжать побольше хотел, нормально это…
Перед дверью в холодильник морга зачем-то еще раз позвонил Женьке. Снова услышал: «Абонент временно недоступен, попробуйте перезвонить позже». Успокоился. Временно ведь же, всё на свете временно. Сейчас войду, увижу чью-то чужую дочку, и окажется, что временно… Меня не разведешь дешевыми трюками. Бог торгуется, это нормально, это пережить надо. Временно…
На железном ледяном подносе, словно деликатес, поданный в дорогом ресторане, лежала она – Женька. Внутренняя моя Шамбала, тридесятое небесное царство моей души. Мертвое, погибшее и канувшее в вечность царство. Я убил ее. Два раза убил. Один раз, когда, заигравшись в геополитические игры, уничтожил ее любовь, а второй, когда, увидев ее эсэмэску: «Прости, папка, я не могу. Больно», не ответил ей, потому что у меня оторвалось сердце. У Защитника не должно быть сердца. У меня было, но оторвалось…
Стоявший рядом мент по моему виду все понял. Глаза его на мгновение вспыхнули радостью: вот и еще одним висяком меньше. Он быстро подавил ликование, скорчил подобающую случаю скорбную рожу. Мне захотелось его убить, но вместо этого я спросил:
– Как всё… Как всё произошло?
– Она спрыгнула, – ответил он, запинаясь. – Она спрыгнула… с Крымского моста.
Дальше помню плохо. Плакать очень хотелось, да не моглось. Застыли мои слезы, превратились в маленькие, тяжелые свинцовые шарики и громыхали у меня в голове. Каждое движение, каждый поворот головы причиняли боль. Били по глазам свинцовые шарики, а наружу вырваться не могли. Шум, грохот… В погремушку я превратился, только не слышал никто издаваемого мною пронзительного поминального звона.
На похоронах Женька была очень красивая. Просто невероятно, как в кино или комиксах. Нельзя такую красоту в землю… святотатство это, преступление… Весь курс ее пришел из университета. Девчонки рыдали, мальчишки отворачивались и украдкой вытирали слезы. Выражали соболезнования Аньке, а меня обходили десятой стороной. Я отдельно от всех стоял, даже мать с отцом не решались ко мне подойти.
Когда стали закрывать гроб, Анька впала в безумие, вцепилась в дочку и попыталась ее вытащить. Никто не мог с ней справиться, прикоснуться к ней страшно было, не то что от гроба оторвать. Все почему-то посмотрели на меня. Ну да, правы, я же бессердечный. Человек с оторванным сердцем. Я справлюсь. Подошел, обнял ее, прошептал на ухо:
– Прости меня, Ань, это я во всем виноват, пойдем…