Моих тихих слов оказалось достаточно. Она отпустила Женьку, повернулась ко мне и с наслаждением выдохнула:
– Убийца! Упырь! Ублюдок! Да, ты виноват, ты должен был сдохнуть вместо нее! Ты! Не она! Сдохни, тварь! Сдохни! Ложись в могилу и сдохни!
Она заводилась все больше и больше, неожиданно сильно толкала меня своими маленькими кулачками в живот. А я не сопротивлялся, нечего возразить – убийца, упырь и ублюдок. Пятился я только, пятился, отступал, бормотал: «Прости, прости меня, прости меня, пожалуйста…» А потом вдруг поскользнулся и упал в вырытую для Женьки яму.
На дне была вода. Брюки быстро намокли, куски глины залепили один глаз, а наверху – солнышко светило, и небо синее… И тучка, похожая на ласкового, смешного щенка, зависла. Наверху – Женечка, невероятно красивая, лежала в красивом полированном ящике, и солнце в последний раз грело ее остывшее лицо. Несправедливо. Несправедливо это, не должно быть так! Вот то, что я в могиле валяюсь, – правильно, а Женька…
Внезапно я обо всем догадался. Торговля это, план такой… Бог – лучший переговорщик, намного лучше меня. Развел… отжал… Ладно, я согласен… значит, так… я здесь остаюсь, а Женька оживает, встает и уходит. Только нельзя из ямы вылезать, смотреть нельзя на нее, правила такие, условия… «Не оборачивайся, а то в соляной столб превратишься». Посмотрю – и не получится ничего. Крикнуть только можно. И я крикнул:
– Закапывайте! Закапывайте быстро, я за нее! Права Анька: баш на баш, закапывайте!
Никто не торопился исполнять мой приказ. Вот дураки, очевидных вещей не понимают. Баш на баш же, ясно всё… Хорошо, придется простимулировать.
– Закапывайте немедленно! Я денег дам. Тысяча долларов, десять тысяч, сто, миллион…
Никакой реакции. Тогда я вытащил из кармана платиновую «Визу» и выкинул ее из могилы.
– Берите, закапывайте, там лимит неограниченный, ПИН – 8832. Закапывайте! Считаю до трех: раз, два…
Тишина. Ворона только каркнула в ответ. Не хотят, не верят. А я верю, не во что мне больше верить, только в это… В сущности, это даже не чудо – всё как в жизни: рыночная экономика, закон сохранения энергии – я умру, а Женька жить будет… Я всегда так вопросы решал, я же решальщик… Нужно только преодолеть маленькую техническую трудность, нужно, чтобы меня закопали…
А что, если сам? Трудно, но можно. Вцепиться пальцами в жирный кладбищенский суглинок и самому… Да, Господи, ты молодец, жестко меня раздел, профессионально. Но знай: это моя последняя уступка! Нечего больше уступать, не осталось ничего…
Руки легко вошли в края могилы, устроились там уютно, словно в теплых варежках, а потом я рванул их назад, и на меня посыпались комья земли. И еще раз… И еще…
Мужики в телогрейках с траурными повязками на рукавах втроем вытаскивали меня из ямы и не могли вытащить. Я упирался. Попробуй выковыряй здорового бугая из могилы, если он этого не хочет. На помощь мужикам пришли мальчишки с Женькиного факультета. Могила перестала существовать – края осыпались, и она превратилась в воронку. Я чувствовал себя снарядом, выпущенным жизнью, чтобы победить смерть. И я почти победил…
Что же они делают, гады? Зачем? Мне нельзя наверх! Нельзя смотреть на Женьку, тогда она не оживет. Мне здесь оставаться надо… Я упирался изо всех сил, но они справились. Даже наверху – грязный, с комьями земли в спутавшихся волосах – я отворачивался, жмурил веки и старался не смотреть на дочку в гробу. Потому что пока не видел ее, оставалась еще надежда, можно еще попробовать договориться. Не закопать себя – так вены перегрызть, язык себе откусить, но сдохнуть, обменять свою жизнь на жизнь Женечки.
Кто-то вызвал «Скорую». Четверо меня держали, а врач брезгливо, стараясь не замарать халат о мою грязную, измазанную в песке и глине одежду, сделал мне укол. Тело вдруг перестало слушаться, глаза сами собою открылись, и я увидел мою удивительную, красивую и чистую девочку в гробу. И понял. Всё, сделка сорвалась… Она умерла, абонент навсегда недоступен. И лишь тогда маленькие свинцовые шарики у меня в голове наконец расплавились, и из моих глаз, прожигая испачканную кладбищенской землей кожу, полились слезы.
Из психушки меня выпустили через неделю. Сказали, нормальный в целом, просто нервный срыв. Я расстроился. Не хотел я быть нормальным, не может нормальный человек такого выдержать.
Пришел в свой опустевший дом. Узнал, что Славку бывшая жена забрала. Напился с горя. Не помогло. Дернулся было к Аньке – отбить сына, но передумал в последний момент. Упырь я и ублюдок! Права она: даже с матерью-алкоголичкой ему лучше будет. Покалечится, конечно, но, может, и выживет. А со мной – точно шансов нет. Вот и Женечка не сумела…
При мысли о погибшей дочке захотелось куда-то бежать, чего-то делать, суетиться, договариваться, решать вопросы. Некуда бежать, не с кем договариваться, и решать нечего… Я сел на художественный, тщательно подобранный из разных пород дерева паркет в гостиной и завыл от бессилия. Несколько часов выл, без перерыва. И что примечательно – без единой слезинки. На сухую. Не давал мне господь смазки. Не заслужил…
С работы я ушел, точнее, просто перестал на нее приходить. Зато у меня появилось другое дело. Каждое утро я просыпался, выпивал чашку кофе и ехал на Крымский мост. Принципиально не на машине. Сначала на автобусе до станции, потом электричка, толкотня в метро и, наконец, триста шагов пешком от «Парка культуры» – и вот он, центр парящего над Москвой ажурного моста.
Я прибывал туда полный разнообразных впечатлений. Отвык я от простого народа. Интересно мне было, кому я в жертву дочку свою любимую принес. Я так и не смог понять кому. Разные все очень, узкоглазые гастарбайтеры, тихо переговаривающиеся на своей тарабарщине, измученные, усталые уже с утра; бабы и мужики средних лет; молодежь, уткнувшаяся в свои смартфоны, абстрагирующаяся от действительности громкой музыкой в наушниках; смурные самоуглубленные джигиты-кавказцы… Всех их объединяло только одно – желание, чтобы их оставили в покое, не дергали, позабыли об их существовании. Ничего их не объединяло. И ради них я Женьку?.. Я твердил себе, что всегда так было. Народ – это аморфная масса. Лишь воля царя, опирающаяся на усилия Защитников вроде меня, придает ему форму. Я продолжал себе твердить эту красивую, оправдывающую меня формулу, стоя на красивом мосту, откуда спрыгнула моя красивая дочка. Но я себе уже не верил. Стоял целыми днями – курил, смотрел на воду и не верил.
Жизнь устроена хитро. Выплевывает она человека на белый свет, и пойди разберись зачем. Растет человек, оглядывается, не может ничего понять… Начинает разбираться: твою мать, думает, как же все сложно-то? Надо упростить. Буду жить ради семьи, например, а остальное пусть к черту все катится. Или ради Родины. Или ради денег, или самореализации, или бога искать отправлюсь… Чушь все это вроде бы… Но в том и состоит хитрость жизни, что, как только человек выдумает эту чушь, она его жизнью становится. Единственной его реальностью. А из миллиардов маленьких, субъективных реальностей вырастает так называемая реальность объективная. Наш мир вырастает. Только вот реального в нем – ноль, одни лишь фантазии, выдуманные от страха и растерянности. И все бы ничего, одно лишь плохо: фантазии часто убивают. А подлее всего, что часто убивают не свои, а чужие фантазии, не имеющие к тебе никакого отношения. Мои убили Женьку, и парня ее хорошего, и родственников его, и пассажиров «Боинга», направлявшихся в неведомую и далекую от меня Австралию, и еще тысячи и тысячи ни в чем не повинных людей. И Аньку покалечили, и Славку… Но ведь это и есть мир. Я не виноват, что он такой. Меня тоже калечат и убивают. Не царь я и не бог, я просто маленький элемент в этой уродливой мозаике, похоже, не имеющей смысла.
Много дней я стоял на Крымском мосту, курил и думал. И чем больше думал, тем больнее мне становилось. Я вспоминал свою жизнь и не мог найти даже намека на выход. Ошибки не было, точнее – ошибкой было само мое появление на свет. Как и появление остальных семи миллиардов живущих ныне человеческих существ. Даже величественная судьба Муси и Славика была ошибкой. Потому что у них появился я. Они проиграли. Со смертью Женьки все проиграли – весь мир, все святые, праведники и герои… Всё зря оказалось…
А сегодня, на пике моей боли и непонимания, на проклятом, соединяющем «ниоткуда» с «никуда» Крымском мосту вдруг раздался телефонный звонок. Я ответил и услышал Женькин голос:
– Папа, папочка, прости меня! – кричала она сквозь помехи. – Я виновата, я так виновата перед тобой! И перед матерью. Я не знаю, как так получилось, мне только что сказали… Я уехала, просто уехала в Непал. Не смогла я… Просто уехала… Невыносимо мне в Москве стало… Зачеркнуть жизнь захотелось… Заново начать… А вы меня похоронили… Я не знаю как… Совпадение чудовищное… Девочка похожая оказалась… Очень похожая… Прости меня! Матери я уже позвонила… Прости… прости… прости…
Она еще что-то говорила, но я уже не слушал. Положил булькающую трубку в карман, закурил, подошел к парапету моста и посмотрел вниз. Настоящая Женька была там, внизу. Я почему-то точно был уверен, что она настоящая. Булькающий телефон в кармане, Крымский мост, суетящаяся Москва, вся моя бестолковая, смешная жизнь вдруг показались мне бредом, и только одно было реальностью – счастливо барахтающаяся в мутных водах Москвы-реки Женька. Я видел ее совершенно отчетливо. Я ничего, кроме нее, не видел. Совсем ничего…
– Иди ко мне, папка! – кричала она мне, заливаясь колокольчиковым, блаженным смехом. – Я простила тебя. Да я и не обижалась. Наоборот, спасибо тебе хочу сказать. Здесь все по-другому. Здесь смысл и ответы на все вопросы – прямо здесь, под водой, на дне. Не дно это, а небо, просто люди не замечают. Перевернуто на земле всё с ног на голову. Оттолкнись и лети – не упадешь, а вознесешься. И парень мой со мной здесь, и родственники его, и пассажиры «Боинга». Иди к нам, прыгай! Все равно тебя уже выбросили. Сломанный ты фильтр, папка, отработал свой ресурс и впитал дерьма больше, чем мог выдержать. Но ты не бойся, я же тебе обещала подобрать, отмыть и поставить в самый красивый угол моего дома. У меня сумасшедшей красоты дом на небе. Без углов, правда, зато воздуха много. И света. Давай, не бойся! Не закрывай глаза, водичка смоет всю грязь. На небо можно только чистым! Я поэтому