До морской волны.
Та, что мы отдали с кровью,
Кровью взять должны.
И за той родной рекою,
За полоскою одной,
Вот он, вот – подать рукою
Пленный край земли родной.
Он над берегом отвесным —
Горький край беды большой,
Онемевший, бессловесный,
Кровный, русский, да чужой[10].
22. VII А.Т. – М.И. Москва – Чистополь (с оказией)
…Сейчас позвонил Гроссман, что едет Зингер в Чистополь… Дела мои, кажется, имеют тенденцию улучшаться, т. е. в такой степени, что я смогу сделать свою работу. Меня, по-видимому, прикомандируют на два-три месяца к «Красноармейцу» (это журнал ПУРа), чтобы я там печатал поэму и имел возможность ее закончить. Это, скажем прямо, очень хорошо, тем более что печататься вещь будет и в других местах (думаю, в «Красной звезде»), а для работы будет большой простор… У меня остается восемь дней, а там я опять должен буду явиться в поезд и занять свою пыльную полку в тесном четырехместном купе, где четверо ребят, балдея от недогрузки, спят, читают Дюма и болтают, болтают, болтают. План свой я к первому не выполню, т. к. в ходе работы он разросся несколько. Но дело идет, скажу прямо, хорошо. Как только будет готова «первая часть» (вернее, книга), пришлю тебе с оказией экземпляр. Должно тебе здесь кое-что понравиться…
30. VII А.Т. – М.И. Москва – Чистополь (с оказией)
…Судьба всех нас, всей страны еще никогда, даже в прошлом году, не была так условна. Если бы ты могла представить себе, в кругу каких мыслей мы живем здесь. Не буду говорить даже в письме с оказией…
…Лежит на подписи приказ о прикомандировании меня к ж[урналу] «Красноармеец». Это хорошо, как я тебе уже писал, с одной стороны, что я буду совершенно свободен в своих действиях и прочем, но плохо потому, что это прикомандирование (на два месяца) обязывает меня печатать Теркина в «Красноармейце», и только. Иначе говоря, вещь, которая так нужна сейчас, вместо того чтобы ей появиться быстро – день за днем – в большой газете («Правда», «Красная звезда», «Известия» – две последние наверняка возьмут), будет похоронена в недрах маленького и безвестного двухнедельного журнальчика. Обидно страшно, но и отказываться опасно. Ехать опять в поезде[11] – лучше – куда хочешь. Есть слабая надежда, что все устроится еще лучше. На днях должна быть читка моя в ПУ. Готово семь глав (кончая «Гармонью»). Если это понравится, то можно будет говорить обо всем…
11. VIII А.Т. – М.И. Москва – Чистополь (с оказией)
…На днях я должен выехать, все не соберусь – нет машины. Если общие дела будут получше, определенно смогу приехать в Чистополь.
Ты упрекаешь меня, что я отдал в журнальчик свою новую штуку. Милая, обидней ты ничего не могла придумать. Это до смешного обидно. Я просто руки опустил, когда встал перед дилеммой: либо журнальчик, либо возвращаться к Миронову, потерять всякую возможность работы и влачить отвратительно-указательное бытовое существование без просвета… «Красная звезда» с удовольствием взяла бы (на днях там напечатана «Баллада об отречении» – пришлась к моменту); «Известия» умоляли, но приказ есть приказ. Я писал, спешил, вот думал, что-то послышится мое… Сегодня читал по радио две новые для тебя главы, боюсь, что ты их не слыхала, – в 11 ч. утра. Но телеграфировать я не мог, т. к. был предупрежден только за день. На днях (до отъезда) прочту еще вступление и первую главу (это опять 19-минутное выступление), затем буду повторять кое-что, а затем, по-видимому, будет всю (в сокращенном варианте) читать Орлов. Дела <на фронте> трудные и грозные, время такое, что стыдно идти по улице в военной форме здоровому человеку. Нужно быть там, где самое трудное, а чем там поможешь?
12. VIII Р.Т.
Это будет скорее всего лирическая хроника – книга почти совершенно самостоятельных стихотворений, но идущих в какой-то внутренней последовательности. Главное – полная свобода. В обращении к старым персонажам и готовым мотивам и приурочении их к горячим событиям – что-то искусственное. А как бы, мол, воевал сейчас Григорий Мелехов? Кроме того, привлекает чисто лирическое, узкопоэтическое решение задачи. Теркина хватит для сюжетов, диалогов, анекдотов – и пр. материала войны.
12. VIII Р.Т.
Под вражьим тяжким колесом
Стонала мать-земля.
И бомбы, вспучив чернозем,
Дырявили поля…
И были той земли сырой
Края обожжены.
И кто-то первый был герой
И мученик войны.
В крови, в пыли шептал без сил,
Уже стонать не мог.
Уже не жить – попить просил,
Воды один глоток.
8–15.VIII А.Л. – М.И. Москва – Чистополь
«Теркина» тебе посылаю. Ты будешь, конечно, разочарована, увидев эти подновленные прошлогодние стихи и несколько новых глав без единой сюжетной рамы, без людей, судьба которых последовательно проводилась бы в книге. Я прошу прощения, что называл это (за недосугом выбрать другое жанровое обозначение) «поэмой». Но мне плевать, поэма это или драма. Мне важно было сказать кое-что, попытаться найти форму современного занятного и правдивого по возможности повествования в стихах. Это столь свободная штука, что новые главы будут не только впереди, но и в середине, а некоторые отпадут. Я занят не книгой, а Теркиным. Наверно, будет написано много. Лучшее будет вытеснять худшее. И если в конечном счете что-то останется из всего этого, то и хорошо. Важно только не соскочить на газетную дешевизну. Сейчас я несколько остыл к этой работе по причине ее потопления в мелком месте; если б она печаталась в газете – другое дело. Именно газета ее могла бы вывезти. У меня втрое было бы сил. Гроссман рассказывает об огромном успехе своей штуки на фронте. Ее знают и генералы, и комиссары, и бойцы-интеллигенты, вся читающая Армия. Это дает такое чувство удовлетворения, сознания полезности твоих усилий, которое способно подвигнуть на еще большие усилия. А в «Красноармейце» «Теркин», конечно, усохнет. Я его пока что преступно (перед начальством) отложил и занялся кое-чем другим. Стал писать нечто Лирическое о войне. Не знаю, что получится, но пишется в полную охоту. Не думаю, куда это и для чего, не связываю ни с какими намерениями и надеждами. Пишу потому, что пишется, потому, что ненавижу всеми силами души фальшь и мерзость газетного сегодняшнего стихотворения, и чувствую, что если до войны я еще был способен что-то подобное фальшивое петь, то сейчас – нет. Не могу, не хочу, не буду. Не верю, что это нужно и полезно. Посылаю тебе две первые главки новой вещи. В дальнейшем буду присылать (с оказиями) все новые главки. А «Теркина» ты почитай сосвежа, поразмысли над ним. Всему буду благодарен, что скажешь. Ибо через некоторый период времени придется к нему так или иначе возвращаться.
…На днях, по-видимому, в понедельник, поеду на один из участков Западного фронта, где, говорят, намечается какой-то успех. Поеду на известинской машине. Побуду деньков 6–7…
Завтра буду читать по радио вступление, 1-ю главу и еще два кусочка. Не знаю, слушала ли ты две совсем новые главы, но читал утром. Завтра это будет вечером. Буду читать два раза. Один раз в 6 ч. 40 м., другой – в 8 – то же самое. Согласился на эту штуку, чтоб вы там услыхали не одну, так другую передачу…
В письме, посланном по почте, я тебе разъяснял, что упрекать меня в отдаче рукописи тонкому и плохонькому журнальчику – несправедливо и очень обидно для меня. Если бы я не отдал, я уже был бы у Миронова, что равно полному прекращению работы; выбирай, что хочешь. Да и поступи я самовольно – мне опять же попало бы… Теперь я, по крайней мере, имею возможность мало-мальски работать…
17. VIII
Получил на руки документ:
Удостоверение.
Выдано старшему батальонному комиссару поэту А.Т. Твардовскому в том, что он прикомандирован Главным Политическим Управлением Красной Армии к редакции журнала «Красноармеец» для выполнения особых заданий. Действительно по 30 сентября 1942 г.
Ответственный редактор журнала «Красноармеец» полковой комиссар Н. Панов.
17 августа 1942.
17. VIII А.Т. – М.И. Москва – Чистополь (с оказией)
…Я сегодня уеду <на Западный фронт>. С чтением по радио 15-го вышли приключения. Я должен был читать в 6 ч. 40 мин. и в 8:00. Я пришел по-деревенски заранее, но по вине «хозяев» опоздал (внутри самого здания) на свою первую передачу. Слышу, читает уже Левитан, читает «с листа», т. е. без малейшей подготовки, врет ужасно и сбивается. Ну, думаю, в 8:00 поправлю, сам буду читать. Читал хорошо, было приятно думать, что вы с Валькой слышите меня, старался. После чтения – вдруг узнаю, что это была передача для Москвы и Московской области. Очень это было обидно. Если ты слушала Левитана, то сообщи – очень ли это было скверно?
…Для «Теркина» мне нужна теперь новая волна внутреннего подъема, немного спокойствия и сосредоточенности. И может быть, еще он выползет на страницы большой печати, что подняло бы мои душевные силы. А пока что пишется лирика – не лирика, не поймешь, что из того, что я и тебе послал два кусочка. Но я чувствую, как необходимо мне это; одним «Теркиным» я не выговорюсь. По всей видимости, будет одновременно расти другая книжка. Будет ли там какой-нибудь Моргунок? – Скорее всего – нет, там просто будут стихи, лирическая хроника. И здесь уж я хочу говорить в полную душу.
…Настроение у меня в течение суток идет по следующей кривой: утром, особенно если встану пораньше и приму душ, все идет хорошо; отправляюсь обедать и захожу на бульвар, гляжу сводку и бреду, подавленный, обедать. Там встречаюсь часто с В. Гроссманом, идем обратно вместе, беседуем на невеселые темы. К вечеру кое-как развеется впечатление сводки. Ночи чем-то тревожны, темны. Москва без огней печальна и страшновата. И опять – утро.