9. V Р.Т.
Из 400 строк двух глав смонтировал начерно одну в 240 строк. Уже одно это облегчает душу. С машинки еще пройдусь пером, сокращу еще по возможности, введу связки и подчищу переходы. Таким образом, в «Знамени» (решил сдать в печать имеющиеся главы) будет уже вместо двух вялых набросков одна более цельная и содержательная глава, пусть даже она и останется не из самых лучших.
Полумеханическая работа переписывания привела, как почти всегда, к параллельной работе мысли над чем-то другим. Родилась затея, которая – только не сглазить и не перегреть в себе – делает осмысленным и выгодным возвращение на Сортировочную. «Поездка в Загорье» – повесть не повесть, дневник не дневник, а нечто такое, в чем свяжутся три-четыре слоя разновременных впечатлений от детства до вступления на родные пепелища войсками в 1943 г. и до нынешней весны, когда я совершу эту поездку на несколько дней. Речь будет идти как бы о последнем, но вместе и прошлогоднем посещении и приезде в 1939 году, чему уже пять лет, и о приезде первом в 1930 или 1929 году, и о житье тамошнем в детстве и ранней юности.
Предчувствуется большая емкость такого рода прозы, и очень отрадно поработать именно в прозе, как бы восполнить неестественно большой пробел в этом отношении во всей моей военной работе.
Чего-чего не вспомнить при таком плане и не связать опять же с тем, из чего я и с чем еще долго будет неразлучно мое художническое существование. Окончательно надеюсь разделаться лишь после войны с «Паном Твардовским»!
Что это все – от эгоцентризма? Нет, нет. Дело только в том, чтоб, говоря как будто про себя, говорить очень не про себя и про самое главное. Хуже, когда наоборот.
Итак, вторая весна разлуки с «Теркиным» на неопределенный срок ради иной работы. «Дом у дороги» лежит, но, может быть, после отпуска в прозу я лучше примусь за него. Он терпит, хорошее из строк не пропадет. Порядочный писатель всегда должен иметь неоконченные вещи в столе или в чемодане.
Сборы в «Красноармейку» теперь окрашены радостным и нетерпеливым настроением вновь задуманной штуки. Из нее, пожалуй, с легкостью можно будет дать какие-то куски и в газету. Все в том, чтоб вырвать сразу же машину для этой тыловой поездки.
22. V А.Т. – М.И. Смоленск – Москва (с оказией)
…Первым литературным произведением моим по приезде сюда является это письмо. Тому причин много. В первую ночь, как приехал сюда, произошла зверская бомбежка, о которой тяжело даже говорить. Правда, все мои целы, но окна западной стороны дома высыпались. Бомбежке подвергся вокзал и прилегающие районы, но переживать ее в течение 1,5 часов было скучно во всем городе и даже его окрестностях. Подробности ужасны, они еще не все выяснены. Внезапность налета предопределила его многожертвенность и т. п. Пишу об этом, только зная, что письмо будет тебе передано из рук в руки. Говорить об этом не нужно.
Это первое, что помешало заняться чем-либо сразу.
Второе – новый редактор. Нужно было с ним встретиться, договориться, дать ему рукопись, за которую я боялся и боюсь, т. к. она решительно не то, что печаталось в «Красноармейце», в частности, включает «Смерть и воин», каковая глава там, как я тебе рассказывал, вызвала зловещий шум и толки. Так или иначе, я вынужден был дать редактору то, что считал сам последним вариантом. Сверх ожидания и зам., и сам отнеслись очень хорошо. С завтрашнего номера начинается печатание третьей части в том виде, как я привез ее сюда. Редактор либерален, щеголеват, он из литераторов, полная противоположность Тимоше, но бог знает, да еще я, как редактора умеют быть хороши поначалу. Речь не об этом. Меня испугало то, что к Теркину он относится в полную меру, так вот, как мог бы относиться человек очень мне сочувствующий и готовый рискнуть за меня. Побывав в ПУ фронта, он заявил, что в номере газеты, где начнется 3-я часть, будет передовая статья «Василий Теркин». Похоже, что он это уже согласовал, продумал, но меня, старого труса, больше бомбежки пугает то, что гниды вроде Панова <редактор «Красноармейца»> могут за это вцепиться, и мне не за себя страшно, а жаль будет хорошего человека, которому попадет, может попасть, если так выразиться… Третьей причиной после бомбежки и редакционных отношений являются – картошки. Картошек этих оказалось очень много (три раза ездил на грузовой), не считая того, что осенью привозил. Но бросить это дело нельзя было. Все, чем я мог и могу на данном этапе помочь «колхозу», заключалось в этих картошках… Два добрых дня я потратил на картошку. Уставал не меньше, чем во Внукове. Но сегодня зато спокоен, что главное дело по семейной части сделал. Четвертое. Мы стоим последние дни на старом месте… Это, между прочим, определяет мое положение, что я не живу прочно ни там, ни на квартире. Переедем подальше, тогда уж буду на одном месте – худо ли хорошо. Паек за прошлое мне в некоем урезанном виде выдали, это оказалось очень хорошо для данного периода, когда уже все очень истощилось. Сейчас варят суп с соленой рыбой, выданной мне вместо мяса, и благословляют судьбу. Немного консервов и сахару я разделил: часть положил себе в чемодан, чтобы иметь НЗ на случай житья в лесу. Часть картошки отвез в редакцию, часть – одному деду за молоко для малышей. Прости, что пишу тебе завхозное письмо – именно такими делами я занимался эти дни, а еще томился тяжелой тоской и жутью от результатов бомбежки.
Каждую ночь ждем повторения…
Многие ночуют в Чертовом рву, в ямах. …Не спеши с переписыванием «Избранных» – делай помалу, самое главное – питайся получше, пользуйся отсутствием могучего едока…
23. V А.Т. – М.И. П/п 35563 – Москва
…Редактор едет в машине – еду в ПУ фронта на совещание. Спешу передать с товарищем сегодняшний номер…
Целую тебя и детей.
М.И. вспоминает:
В конце мая А.Т. принял участие в посевной кампании соседнего с Тишиным колхоза (поселок Ермаки). Несколько раз он выступал здесь, читал из «Теркина» и «Дома у дороги», вручал по завершении посевной комплекты фотокарточек передовикам за ударный труд, отмеченный их собственными фотопортретами, выполненными редакционным фотографом.
Тогда же, в конце мая, на одной из разрушенных улиц Смоленска поздним вечером к мирно шедшим А.Т. и В. Глотову привязалась группа подвыпивших бойцов, навязывая драку. Один из них даже ударил А.Т., на котором была одежда без знаков различия. Поиски хулиганов, о которых А.Т. заявил в комендатуру, не дали результатов. Но случай этот А.Т. пережил болезненно.
2. VI Р.Т.
Почти месяц как прервалась работа, сперва еще в Москве в предотъездные дни за хлопотами и делами, затем в Смоленске и на Сортировочной за бомбежками, картошками и встречами, которые тем легче, чем больше перед тем вынужденного или простого безделья. Наконец «инцидент» в Смоленске («нанесение подполковнику Твардовскому удара») и его тяжелые душевные последствия – глупость влечет за собой глупость. Начинаешь быть искренне суеверным. Записывать не было сил, времени, охоты вплоть до переезда сюда, в комнатку из грязных досок под крышей-потолком немецкого дома-барака на болтах.
Здесь четвертый день. Успел всего лишь переписать механически в тетрадь уже напечатанную главу, Смерть и Теркин написать десяток писем из редакции начинающим…
Погода все это время, начиная от Москвы, прямо-таки способствующая всему плохому и обидному: холодная, ветреная, унылая, как только может быть уныла весенняя непогодь. Может быть, влияние погоды на душу незаметней и сильней, чем обычно кажется. Испытывают же его даже кони, например. Сегодня потеплело и впервые стало «отлегать» от души все связанное с «инцидентом».
Впереди однообразие тягостной тыловизны стоячего фронта, «конно-стрелковая подготовка», как почему-то называем мы введение ежедневных двухчасовых строевых занятий.
О Загорье вел речь с замом. С редактором не успел, а сейчас все как-то не на тему. Может быть, вплотную за это приняться лишь после войны. И поездка чтобы была, когда позарастет все, что натоптала война, но, может быть, все-таки поехать нужно и теперь, пока не все забылось, но уже несколько улеглось. Во всяком случае заметки к книге можно и нужно вести уже сейчас, начерно в тетрадь, касаясь того, что уже отлежалось и определилось в душе достаточно.
Очень трудно, обидно и стыдно отчего-то. Как будто за все за то, что время дало мне понять, почувствовать или угадать лучше многих, мне положено быть в том явно неловком и приниженном положении, в котором я очутился накануне 35-го года жизни, что пойдет мне с 8 июня. Но плакаться хуже, чем молчать просто.
Стихотворение, присланное в редакцию открыткой.
Ласточка
Где ты зиму зимовала,
Где ты там велась,
Что с весною к нам поспела в траньшею
В нише завелась.
Ведь мы скоро с тобою расстанемся,
Немца с русской земли будет гнать.
Скучно тебе будет, ласточка,
В траншее одной лето проживать.
Воспроизведено точно, кроме пунктуации.
Скорее всего, этот кавалер никогда не станет поэтом, но это – поэзия, несмотря на всю малограмотность и техническую беспомощность текста.
3. VI М.И. – А.Т. Москва – п/п 55563
…Сашенька, чтобы покончить с дачей, скажу, что… взошло все, что я сеяла при тебе, кроме салата… Лук уже большой, через неделю можно щипать без вреда. Посеяла огурцы. Остались помидоры и тыква (которую проращиваю и которая взошла), возобновлю горох и редис второй очереди. Повторю, пожалуй, салат…
Валя сдала экзамены на одни пятерки и получила похвальную грамоту. По этому поводу дала ей 50 руб., которые она истратила на мороженое.
Теперь о твоих делах… Мне осталось переписать «Муравию» и с полдесятка стихотворений. Конечно, если я перевезу детей <на дачу>, я могу сделать все это довольно быстро… Сегодня позвонили из Военгиза и сообщили, что срочно нужно согласовать с тобой следующие места избранных глав «Теркина»: