Правда, что где-то вдали
Жены без нас постарели,
Дети без нас подросли?
(Правда)
Давно за работой над «Теркиным» я думал описать его в фронтовой бане. Удерживало, между прочим, и то, что я уже давно распечатал отчасти эту тему в Даниле. Ближайшей главой до сегодняшнего утра мыслилась глава «Кто воюет на войне». Утром сегодня, вспоминая под впечатлением вчерашней бани всякие бани, где я мылся на войне, решил вдруг писать главу «В бане». Общий ритмический ее рисунок обозначался наподобие какого-нибудь перепляса – с медлительным началом, ускорением темпа, высшей точкой, где ритм должен как бы совсем выйти из рамок обычного и последним вздохом в предбаннике или просто во дворе по поводу весны, земли и конца войны. Но не чувствовалось особой внутренней темы – банного разговора. Вдруг решил слить Баню с темой о том, кто воюет. Ведь я именно тем и затруднялся, в какой обстановке завести этот многозначительный, но праздный и странный диспут. Баня – обстановка самая подходящая: полуфантастическая, извинительная, смягчающая остроту разговора и мысли о том, кто чего стоит на войне и какая разница между теми и другими. В бане извечно русские люди говорят (в виду баня деревенская, колхозная – не коммерческая городская) о силе, нередко о специфически мужской, говорят афоризмами, восклицаниями, вздохами. Впрочем, пусть это все обобщает и подводит потом критик. Готовых строчек покамест почти нет, но уверенность в теме есть.
Баня – отдых и отрада (в мирной жизни, ее-то на войне особым образом требуют)
Если баня хороша,
Просят тело и душа.
А на чужой стороне, где за какую только дрянь не берешься руками, на чем только не валяешься, тут совсем нельзя без бань.
И опять же – вошь заграничная. Своя вошь и блоха не так лиха. А блоха не так лиха. Это уже баня, начало. Дай погреться, отпотеть, не спеши, сзади очереди нет. Голый народ в бане. И на всех – отметки, знаки, рубцы, что в боях прошли вояки этот путь прошли бойцы. До чего различны формой раны на теле – та подковкой, та звездой, та запятой, та сквозная, вырезная, та – как будто бы заплатка на спине.
«Рана просит». А я, ребята, под землей лежал полдня, я с тех пор не могу попариться вволю, отмыться. Баня – отдых и отрада – за войну – Я их все от Сталинграда помню, как одну. «Вот помылись – и пошли»… Да война, кому война, а кому – <…> одна. Ротный писарь, помпохоз. Нет, возьми повыше. А кому – так просто дача на усиленном пайке. Дай-ка кончится война по приказу – большой привал, и тогда он скажет сразу:
– Что ж, а я не воевал?
– Я салюты подавал.
– А для высшего начальства
Кто грибки мариновал?
Не касайся тех, что (пушки) танки,
Тех, что пушки льют.
Не касайся тех, что паровозы водят.
Не касайся тех, что пашут на коровах, – хлеб дают.
Все время на полке Теркин, его не могут угадать (что за парень). Веники – отечественные, со Смоленщины еще.
– Добавь.
– Ну, а я не воевал
Молвить некто вправе.
Я частушки сочинял.
О гвардейской славе.
Жара:
Вот бы Гитлера сюда
На расправу без суда.
– Нет, спасибо. Хорошо.
Я бы парился и дольше,
Да боюсь, что лопнет шов.
«Близко ложит».
Дай! Дай! Дай! Дай.
Пар погуще нагнетай.
Слез – красный, а раны побелели (?)
– Верно, хлопцы, – тот и этот
Воевал.
И солдат, и генерал,
И танкист, и даже клоун
В прифронтовой полосе.
И на фронте, и в Сибири
Воевали, словом, – все.
«Тыл и фронт – родные братья»
Только я скажу для пущей
Точности, что никто мне не грозил:
Вот не справишься с задачей
То гляди – отправим в тыл.
Русский веник, запах чуждый
Перебил.
Скоро веники будут новые.
Новым веником хлестаться
В честь победы над врагом.
Ах, земля, и в чужбине
Пахнет, братцы, по весне[57].
В столе – бумаги, записи по военным предметам:
«26. II.45 Первая тема
Самокапывание Маскировка бойца
Задание инжинернова дела пехот
Атрыть ичеики для стребы лежа
Атрыть ичеики для стрбы сколена
Атрыть ичеики для стрбы стоя
Маскировка бойца» и т. д.
Странно представить себе, что это человек в составе великой армии, находящейся за границей и громящей такого первоклассного противника, еще только учится самым азам той науки, которая обеспечила его местонахождение здесь.
Загоскин А.А., ст. л[ейтена]нт, командир роты, заезжал опять после (четвертого ранения!) со своей аккуратной тетрадкой стихов. В стихах – ничего от быта, от богатейшей реальности переднего края и т. п. Ничего или уж слишком мало, случайно. И сам довольно простоват, несмотря на свою искушенность в мелколитературной суетности (был когда-то «руководителем литобъединения при газете ЦК профсоюзов кожевенно-обувной промышленности). Но есть хорошие строки под Некрасова, Исаковского и др.
За войну я увижу полмира,
Перейду через множество рек,
И к дверям своей старой квартиры
Подойду, как чужой человек.
21. III М.И. – А.Т. Москва – п/п 55563
Письмо с вырезками стихов и заметкой получила. Оказийное письмо вручил Бубенков лично. Текст «Расплаты» пришел вовремя, хотя он был нужен больше для спокойствия, нежели для существенных поправок. Кажется, «Расплата» завтра в «Известиях». Она же сегодня напечатана «Красным воином». Смоленская книжка отдана Рыленкову. Привет тебе от Жданова В.В. («Комсомольская правда») и от Орлова Д.Н. Дала ему читать «Деда и бабу» и «Смерть и воин».
21. III М.И. – А.Т. Москва – п/п 55563 (открытка)
Сегодня в «Известиях» и в «Комсомольской правде» (№ 67) два твоих стихотворения: в первой газете «Расплата», во второй – «Про солдата-сироту». Второго я еще не видела, может, ты и будешь меня бранить за купюры, которые я сделала, чтобы иметь возможность дать его в печать, – я к этому готова – полагаю, что лучше бранить меня, чем чужого дядю, который сделал бы это хуже…
22. III М.И. – А.Т. Москва – п/п 55563
…Как видишь, бумажку и тебе заготовили вовремя. Все дело в том, что почему-то считают, что ты в Москве, удивляются, что это не так… Ничего интересного и нового по твоему вопросу я сообщить не могу. Дело в инстанции. Когда оно разрешится – неизвестно. Два человека могли бы мне что-нибудь сказать, но одного из них нет в Москве (Суркова), а к другому (Маршаку, кстати, тоже выдвинутому) сейчас невозможно обращаться. Он в полной прострации (Яша все в том же положении).
Михаил Васильевич <Исаковский> сам плохо осведомлен, мало где бывает. Однако, если бы что-то уже определилось, конечно, услышал бы, но, видимо, не определилось…
Между прочим, отсутствие твоей фамилии под некрологами мы тоже заметили и посчитали за свинство. Михаил Васильевич сказал, что в личной беседе он обратит внимание Поликарпова на этот факт.
На днях отправила в Свердловск, в окружную военную газету, твои стихи. Они просили материал для литстраницы, посвященной твоему творчеству.
Пришло здесь письмо от одного латыша из Прибалтики. В течение всей войны он выступает в ансамбле художественной самодеятельности, читает почти исключительно «Теркина». Ансамбль дал свыше 700 концертов, из них 500 на переднем крае. Вот что пишет этот человек, его фамилия Норд: «За работу по поднятию боевого духа бойцов и офицеров нашей Красной Армии и Латышского Соединения я был награжден орденом Красной Звезды и медалью “За боевые заслуги”. Это тоже благодаря Вашему “Теркину”»…
…Щипачев, которому я дала стихи с уговором, чтобы он сразу сказал мне, подходят они для журнала или нет, начал водить носом. Он не отказывался от стихов, но наметил много купюр… Например, он сказал, что надо снять строфу про Белоруссию и Украину – «это так давно было», – а ведь эта строфа чистая музыка, она украшает, освещает, как солнечный луч, минорный полумрак стихотворения. Потом он сказал, что ему не нравится место про солдатскую слезу, он его хотел выпустить… Как раз в этот день вечером у меня был Михаил Васильевич <Исаковский>, я решила на нем проверить стихи и посоветоваться, куда лучше их дать… Он заметил, что вряд ли в «Известиях» пойдет про плачущего солдата, лучше дать стихи в «Литературку». На том мы и решили. Сидим, беседуем, поджидаем Бубенкова. И тут позвонил телефон. Говорил Жданов из «Комсомолки». Справлялся о тебе, где ты, что, просил передать привет, сообщить, что тебя они все любят. Шел такой любезный разговор. У меня как-то нечаянно сорвалось: «А хорошие стихи вы печатаете?» Михаил Васильевич сидит, как слепой, опустив голову и чувствуя мир только ушами, и вполголоса, как будто для себя, говорит: «Ну, правильно…» А Жданов, смеясь, отвечает: «Мы даже плохие печатаем». Ну, тут я твои стихи и сосватала. Они прислали курьера, и стихи появились одновременно с «Расплатой» в «Известиях». Последняя пролежала там дней 12–14. Как показал присланный тобой текст, я не угадала одной твоей рифмы. Какой – ты увидишь из текста, опубликованного «Красным воином». Туда я уже не успела дать поправку – стихи были опубликованы.
Вообще, ты зря жалуешься на то, что тебя забыли друзья. Михаил Васильевич написал тебе, Гроссман, как приехал, – написал, Жданов – написал… И звонят часто, справляются о тебе…
Перестали звонить из «Возмездия»[58]