18. I М.И. – А.Т. Чистополь – Д/а п/п 28
Вчера мы слушали тебя по радио… Прежде всего поразил нас голос – какой-то незнакомый, хотя и твой. Он стал тверже и как-то серьезнее. Валя потом так выразила свое впечатление: «…Совсем не его».
Стихи («Бойцам Южного фронта») нам понравились. Только последнюю строфу я прослушала – в коридоре на примусе закипело молоко… Выступи, пожалуйста. Дай хоть послушать тебя, если не показываешься.
20. I М.И. – А.Т. Чистополь – Д/а п/п 28
…Ударили такие трескучие морозы (минус 40° – 43°), что фронтовики-отпускники, собиравшиеся уезжать, еще сидят здесь…
23. I М.И. – А.Т. Чистополь – Д/а п/п 28
…Жуткие холода. Вчера было –52°. Сегодня меньше, но ветер. Печь топится почти непрерывно, но этим почти ничего не достигается. Пар летит изо рта. На окнах лед, под кроватями и в углах – снег, снег выше изголовья у моей кровати, поставленной в самом холодном углу.
Вот когда я поняла, откуда берет начало понятие жить-прозябать. Сейчас мы прозябаем. Боимся всякого лишнего движения – холод гуляет по комнате…
…ничего поделать с холодом не могу. Дрова сипят. Вода на них кипит, и клубы пара вырываются из печки, когда открываешь дверку… В комнате как в дубильном цеху. Кисло пахнет корой. Это сохнут поленья, заложенные за печь. Только там они и оттаивают. На полу дрова не отходят. Сегодня возле самой печки ночевавшие на полу поленья были в снегу. Вот это и есть борьба за существование самая омерзительная, самая унизительная…Нет, не говорите мне, я знаю, на фронте и прозябать легче…
4. II М.И. – А.Т. Чистополь – Д/а п/п 28
…Вчера вечером читала твою тетрадь. Все подряд. В очерках мне понравилось: простота, даже некая безыскусственность языка, которым они написаны. Они много богаче очерков, публикуемых в центральной печати, теми драгоценными мельчайшими фактическими деталями, которые у журналиста, берущего интервью, непременно выпадают, а у человека, непосредственно наблюдающего фронтовую жизнь, становятся на свое место. Эти фактические детали заставляют читателя вдумываться и ощутительно переживать то, о чем он читает… Вместе с тем… везде сорван конец, нет конца… только ты развернулся, вошел во вкус и вдруг вспомнил, что тебе отпущено 200 строк и что надо «кончать», закругляться…
10. II А.Т. – М.И. Воронеж – Чистополь (с оказией)
…Пишу тебе в первый же день по прибытии на место… Уезжать мне, теперь скажу прямо, было очень трудно и больно. Я воспользовался «условностью» прощания, а то бы совсем было невозможно. В Казани согрелся, уговорились насчет поезда на Москву, главная трудность была уже позади (дорога Чистополь – Казань), и в какую-то минуту показалось мне, что я возвращаюсь откуда-то домой в Москву, к тебе и детям. Сейчас же вспомнил, что не домой еду, а из дому, который хоть и беден и печален, но дом, и стало, конечно, очень грустно. В Москве успел только занести книжечку в Военгиз… В Москве же произошла неприятность: в клубе писателей, в комнате президиума, у меня украли мою чудную полевую сумку, а в ней было и несколько писем для товарищей, и записная книжечка, и кое-какие бумажонки…
Захватил пару тетрадочек, буду стараться вести деловые записи, а то много пропадает бесценного, что не идет в газете… Захватил и тетрадку с финскими набросками «поэмы». Может, кое-что из того вновь оживет.
…Дорога от Москвы была ужасна: товарно-пассажирский поезд, дачный вагон, набитый людьми, как электричка на Казанской дороге. Ехал суток двое. Сегодня проспал завтрак. По приезде испытал какое-то чувство, схожее с тем, что Толстой дает у Ростова, когда тот возвращается в полк. Но когда вблизи все увидел, стало и тоскливо, и грустно.
А тут еще совсем весеннее утро, чистый хороший Воронеж, который уже становится воспоминанием. В общем, трудно с ходу объяснить это. А ранняя весна – самое мое щемящее время. А какая тут весна, когда война. Кстати, ранен тот самый замечательный начальник <И.М. Гришаев>, о котором я тебе говорил. Очень жаль его – это уже вторичное ранение за эту войну.
Сегодня пойду в баню и к В. Гроссману, который, говорят, уже много раз заходил. Слава богу, что его письмо и посылка целы…
11. II Р.Т. Воронеж
Со времени последней записи прошло более семи месяцев – месяцев войны, которую до сих пор не могу охватить сознанием. Прошел, проехал всякими способами всю Украину, увидев ее в почти еще весеннем цветении и покинув с первыми заморозками. Затем – «Зимний курорт» – Воронеж. Сейчас, когда только что возвратился из Москвы и Чистополя – уже и этот, воронежский, период подернулся некоей дымкой давности и странноватости. Чудный, чистый, просторный русский город, зимние месяцы – и как неполноценно, мелковато, рассеянно прошли они! А под боком – война – все та же – жестокая, трудная, стоящая стольких жизней, стольких страданий. По возвращении чувствую охоту и готовность жить, работать с большим по возможности толком. Постарел, наконец, не кокетства ради, а в действительности. Уже многое, многое не трогает меня из того, что так мешало сосредоточенности в годы до 30. Правда, это потери не только дурного, но и другого – бескорыстной жадности к жизни, неутомимого любопытства юности и т. п.
Беречь свое время, делать больше – жить – пока есть у тебя жизнь – достойнее и тверже. Единственно сам я в состоянии оправдать свою «сохранность» физическую за все это время.
20. II А.Т. – М.И. Воронеж – Чистополь
…Закончил вчерне «Легенду», вещь, о которой говорил тебе… живу как на угольях. Нужно на фронт, а меня редактор решительно задержал до окончания «Легенды». «Легенду» я писал дней шесть-семь. Очень, конечно, мучился, нервничал. Это необычное дело – писать столько дней что-то одно и ни строчки не давать в газету и «Громилку»… Но я в конце концов одолел эту штуку вчерне. Материал огромной сопротивляемости. Нужно бы больше посидеть над ним, повернуть и так и сяк, но я уже и так вышел из лимита времени. Получилось «сильно», как скучными голосами сказали мои товарищи, когда я читал сегодня. Я и сам недоволен чем-то, многовато «горла», знаешь, такой несколько насильственной организации словесного и ритмического, – это оттого, что спешка. Но что-то там есть и доброе. Спасибо тебе, милая, за твои хорошие слова о моей тетради, об очеркишках. Все это, конечно, мелочи. Я, конечно, могу гораздо серьезнее работать. И ты права: я из Чистополя вернулся иным человеком, прямо-таки я вновь поднялся в душевном, в моральном смысле и хочу именно работать как можно лучше. Кстати, в этом вся моя самоподдержка может быть. А то все кругом для меня здесь, в редакции, и шире, как-то неприютно и чуждовато. Чтоб иметь успех и прочее, нужно писать так, как я уже органически не могу писать.
Сводками не огорчайся, если что и похуже будет – война в такой фазе, что и туда и сюда будут движения, удары, контрудары. Злодей уже успел на нашей земле возвести укрепления, вцепился в избы, поселки, города и выбивать его придется живосилом[3].
…Уже в ладоши немец бил
У городской заставы.
Уже вблизи его войска
Гремят броней стальною,
Уже видна ему Москва
С кремлевскою стеною…
…У стен Москвы по суткам в ряд
Ее защитники лежат
С гранатой в изголовье.
И вот до них доходит весть —
Вождя родного слово:
Подмога есть, полков не счесть,
И к бою все готовы,
Но не настал их день и час.
Стоять, ребята, – был приказ,
И был приказ суровый.
И было в тысячах сердец:
Стоять ценой любою.
И трижды раненый боец
Не покидает боя.
И под огнем другой ползет,
Чтоб грудью вражий пулемет
Закрыть самим собою…
23. II
Удостоверение
Выдано делегату от трудящихся г. Горького и Горьковской области писателю Твардовскому Александру Трифоновичу в том, что в честь 24-й годовщины Рабоче-крестьянской Красной Армии командованием 160-й ОД <Особой Дивизии> преподнесен в личный подарок пистолет браунинг № 229176.
Командир 160-й ОД – полковник Анашкин
Военком 160-й ОД – полковой комиссар Ф. Олейник
Начальник штаба 160-й ОД – майор Казакевич
25. II А.Т. – М.И. Воронеж – Чистополь
…Посылаю тебе вырезку «Легенды» – она все-таки не удалась. Мало было времени, и сильно мешали мне. Может быть, приедет в Чистополь В. Гроссман, который сегодня ночевал у меня… Сегодня уезжаю на фронт недели на две-три…
28. II Р.Т. Ястребовка
…Завтра еду дальше, рад, что, наконец, выбрался из редакции. Скоро, должно быть, будут новые и серьезные записи – здесь, вообще, кажется лучше будет работать. Кое-что из записной книжки, пропавшей вместе с полевой сумкой в Москве, в клубе писателей…
БАллада о товарище
(Набросок осенний, под живым впечатлением «окруженческих» рассказов[4])
Вдоль развороченных дорог
И разоренных сел
Мы шли по звездам на восток, —
Товарища я вел…
Мы шли полями, шли стерней,
В канавке где-нибудь
Ловили воду пятерней,
Чтоб горло обмануть.
О пище что же говорить —
Не главная беда,
Но как хотелось там курить,
Курить! – вот это да.
Быть может, кто-нибудь иной
Расскажет лучше нас,
Как горько по земле родной
Идти, в ночи таясь…
…Стих неполноценный и все не удавалось взять хорошенько. Но стихотворение должно уцелеть и округлиться.
Хорошая тема была записана про бойца Воробья (Воробьева), который идет из окружения через свою деревню. Уже верст за двадцать до нее он стал обгонять товарищей, посвистывал, пел. Уже его узнавали земляки: «Воробей, Воробей идет»… В деревне он посерьезнел, не заходя домой, стал устраивать всю группу на ночлег и питание, а потом уже пошел к жене и детям. Переночевал, бог знает что передумал за эту ночь, а утром отбил бабе косу, еще что-то сделал и со всеми – в путь. Только шел уже позади, молчаливый, грустный. Баба долго шла (следом), потом он обнял ее и стал догонять товарищей, а она еще долго стояла одна на широкой степной дороге, плакала, смотрела вслед…