Он осекся.
– Ох, господи!
Хупер лежал ничком, и ноги торчали над берегом. На воде размывалось кровавое пятнышко, кровь, кажется, текла у него из головы.
– Ох, господи, господи!..
Киншоу встал на коленки и изо всех сил потянул Хупера за ноги. Он оказался здорово тяжелый, и его заклинило, не сдвинуть. Тогда Киншоу скользнул вниз, зашел в воду и поддел руками голову Хупера. На лбу оказалась большая шишка – он расшибся об камень. Из шишки и шла кровь. Но этот-то камень и держал лицо Хупера над водой. Киншоу, пыхтя, перевернул Хупера и потащил наверх. Он тянул его за ноги, а другой рукой придерживал, чтоб не скатывался. Он совсем замучился и, когда вылез из воды, даже заплакал.
Хупер лежал на земле совсем тихо. Его лицо странно светилось. Но кровь уже не текла. Киншоу не знал, что делать. Хупер вряд ли особенно наглотался, но на всякий случай полагалось выкачать из него воду. И вообще непонятно было, дышит он или нет.
Киншоу кое-как перевернул его на бок, стал стучать по спине и растирать ее широкими кругами – еще и еще. Все без толку. Потом наконец-то Хупер дернулся, перекатился на живот и стал дико давиться, хрипеть. Киншоу снова его перевернул и тут из носа и изо рта у него хлынули вода и рвота. Глаза у Хупера открылись и тут же закрылись.
Киншоу что-то слыхал насчет того, как надо дуть в рот, качать вверх-вниз руки, но подумал, что раз Хупера вырвало, значит, он дышит. Глаза у него опять выкатились.
В конце концов Киншоу, чуть не волоком, донес его до костра. Рубашка на Хупере и джинсы сверху промокли, хоть выжимай, и Киншоу сперва никак не мог их стянуть – Хупер был весь такой тяжелый. И они к нему прилипли. Потом Киншоу сообразил, как быть. Сам он тоже промок, но свитер и куртку он снял, когда ходил искать дорогу. Он натянул на Хупера свитер и укрыл его курткой. Больше он ничего не придумал. Хоть бы кто-нибудь еще тут оказался. Он испугался, что Хупер умирает.
«Если б зажечь огонь, – он думал, – можно обсохнуть». Но он весь дрожал, и с него капало на коробок, и он никак не мог зажечь спичку. Когда одна наконец-то зажглась, он лег и стал дуть на прутья, чтоб загорелись.
Он не сомневался, что Хупер умрет. Может, он только что упал, а может, сразу, когда Киншоу ушел с поляны. Он изо всех сил дул на огонь. Больше ему ничего не оставалось. Смотреть на Хупера он боялся, и сам он ужасно продрог.
Если Хупер умрет, он виноват будет. Не надо было уходить. Ведь говорил ему Хупер, что надо держаться вместе. «Одному опасно».
– Господи, господи! – У Киншоу вырвался задушенный всхлип.
Но огонь уже занялся, вверх от прутиков побежали зеленые и рыжие струйки. Пришлось отодвинуться от дыма.
Если Хупер умрет, если Хупер умрет, если... Он прямо не знал, что тогда будет. Он один останется – это уж точно. И зачем его сюда понесло, топал бы себе по дороге и уже бы добрался, куда надо, и ничего бы с ним не случилось. Хупер бы его не догнал, и все было бы хорошо. Пошел шестой час. Он смотрел, как пляшет огонь, и старался унять слезы.
Когда он услышал, как Хупер давится рвотой, он весь дернулся, будто у него за спиной зашевелился мертвец.
Хупер сидел, нагнувшись вперед. Киншоу подошел и сел на корточки рядом.
– Ну вот, ну вот и ничего!
Глаза у Хупера были открыты, но бегали-бегали, не могли остановиться.
Киншоу сказал:
– Видишь, костер горит. Двигайся поближе. Все нормально. Ты поправишься. Господи, я уж думал, ты умер, ты прямо как мертвый лежал.
Хупер поджал коленки, съежился. Он сказал:
– Я чуть не поймал рыбу. Правда. Я почти поймал, Киншоу, ты не думай, я ее чуть не поймал, только не так ухватил, она и вырвалась, а я...
– Да ладно тебе. Подумаешь. Ну ее, эту рыбу. Ты лучше ложись, уснешь, может.
– У меня голова болит.
– Ну да, ты же об камень расшибся. Но я посмотрел, у тебя в общем-то ничего страшного.
– И горло болит. Я пить хочу. Я хочу пить.
Хупера опять затрясло.
– Я тебе руками зачерпну...
– У меня кружка есть. Я принес. Она в рюкзаке.
Киншоу не сразу поднял рюкзачок, который так и валялся, где бросил его Хупер, когда полез купаться.
Кружечка оказалась крошечная. Киншоу вытряхнул рюкзак на траву. Оттуда вывалилась еда, про которую уже говорил Хупер: печенье, помидоры, и конфеты, и соль в бумажном пакетике. А еще карта всей Англии, фонарик, карандаш и клейкая лента. Видно, Хупер второпях пошвырял в рюкзак что попало. На самом дне Киншоу нашел три маленьких белых таблетки. Они немного запачкались. Он их понюхал, потом лизнул. И решил, что это аспирин.
– Знаешь чего, я дам тебе горячего попить. Поставлю кружку на огонь, и вода закипит. И я аспирин нашел.
– Меня от него рвет.
– Ну, сильней-то уж все равно не вырвет. Тебе полезно. У тебя голова пройдет. Я знаю, я положу туда желе, у меня кубиками, оно растает и получится как сахар.
Киншоу сам пришел в восторг от своей затеи, и у него отлегло от сердца, потому что Хупер, оказывается, и не думал умирать. Он побежал к реке и зачерпнул кружкой воду. Потом он вытащил из своего ранца пару носков и один намотал на ручку кружки. И осторожно поставил ее на огонь.
Хупер сказал:
– Ты сто лет пропадал. Нашел дорогу?
– Не знаю. – Он решил лучше соврать. Боялся, что Хупер снова начнет вопить и кидаться.
– Нашел. Я знаю, ты нашел. Киншоу, скажи, мы где?
Киншоу сидел на корточках у костра и молчал.
– Только попробуй удрать. Только попробуй еще уйти искать дорогу. Я тебя убью.
Киншоу поглядел вокруг. Он сказал мирно:
– Успокойся. Если хочешь знать, никакой я не нашел дороги. Я понятия не имею, где мы.
И снова стал следить за водой в кружке.
Глава восьмая
– Киншоу, уже темнеет.
– Вижу.
– Асколько времени?
– Свои часы иметь надо. Я не нанялся тебе время говорить.
– Папа мне на рождество часы подарит. Золотые. С римскими цифрами. И число будут показывать. И в темноте можно смотреть. Дико дорого стоят. Пятьдесят фунтов, что ли. Даже дороже.
– Ври больше. Таких и часов-то не бывает.
– Нет, бывают, бывают! И за сто фунтов бывают, и еще дороже. Много ты понимаешь!
– Никому отец не станет часы за пятьдесят фунтов покупать.
– А мой купит, потому что он говорит, я для него важней всего на свете. Он мне что угодно купит.
Киншоу умолк, сраженный самонадеянностью Хупера.
День выцветал и выцветал, он высасывал краску из кустов и деревьев, пока все кругом не стало как старая фотография – блекло-бурым. Было очень тихо. И еще совсем тепло.
– Ну ладно, сколько времени?
– Девятый час. Почти двадцать минут.
Киншоу почесал голову.
– У тебя гниды.
– Это комары кусаются.
– А надо сделать костер побольше, и они отстанут. Комары огня не любят.
– Нет, это они от дыма дохнут.
– Ничего они не дохнут, просто они не любят огня и улетают.
– Нет, дохнут, даже видно, как падают. Они задыхаются.
– Еще мотыльки налетят.
– Ну, хватит. Дались тебе эти мотыльки.
– Если хоть один мотылечек по тебе поползет, ты сразу уписаешься со страху.
– Я говорю – хватит.
– Ага, испугался!
– Отстань.
– А по правде?
– Что?
– Боишься?
– Чего мне бояться?
– Ну вообще. Вот темно будет.
– Не боюсь.
Хупер всматривался ему в лицо и соображал, врет Киншоу или нет. Он сидел у самого костра.
– У тебя шишка вскочила. Темная.
– Все из-за тебя.
– Что глупости болтаешь. А болит?
Хупер поднял руку и внимательно ощупал шишку.
– Когда надавишь – больно.
– Ой.
Киншоу все расчесывал комариные укусы.
Он сам поймал рыбу. Сперва он собирался проткнуть ее ножиком, но когда вытащил из воды – не смог. Еще не сразу умрет, и вдобавок он в крови выпачкается. Если, конечно, у рыб есть кровь. Тут он сомневался. Непохоже вроде.
Рыба попалась большущая, в темных полосах поперек живота. Киншоу пришлось просто оставить ее колотиться на траве, а самому отойти.
– Где она?
– Сейчас умрет.
– Надо было разрезать.
– Сам попробуй.
– Мне плохо. У меня голова болит.
– Ах, утрись слюнявчиком!
– Я чуть не умер, потому что ты ушел и меня бросил, вот умер бы я, и ты был бы убийца, нечего одному в лес уходить. – Хупер все больше себя жалел и под конец даже всхлипнул.
– Отсохни, ты же не умер, подумаешь, ударился.
– Сволочь ты.
Киншоу вытаращился на него, в бешенстве от такой несправедливости. Но он не знал, как обрезать Хупера, и смолчал.
– Рыбу не оставляют задыхаться. Это все равно что убийство. Это ужас.
– Почему? Не все равно – так или ножом?
– Нет, не все равно, каждый тебе скажет. Так ей хуже. Ты сволочь.
Киншоу отошел за валежником для костра. Когда он подошел к рыбе, она была уже дохлая. Он старался не думать о том, как она билась и извивалась без воды. Он ее подобрал. Она была тяжелая и скользкая.
– Теперь голову надо отрезать.
– Нет, не буду я, я ее палкой проткну. Получится вертел. Так делают.
– А кишки! Их же не едят.
Киншоу засомневался. Потом сказал:
– Мы с нее будем куски срезать, А кишки – пусть. Мы до них не доберемся.
– А вдруг она ядовитая?
– Ядовитых рыб не бывает.
Но рыба получилась невкусная. Кожа на ней вся сгорела, а сразу под кожей она осталась холодная и сырая. Хупер откусил кусок, чуть-чуть пожевал и выплюнул обратно в траву. Киншоу больше съел. Но в конце концов загорелась палка.
– Дикая гадость. Ты, Киншоу, ничего не умеешь.
– Жарил бы сам.
– Ты должен за мной ухаживать. Я больной.
– Ах, какая малышка, тю-лю-лю!
– Вот погоди, погоди...
Киншоу открыл свой ранец и рюкзак Хупера, и они съели немного печенья и почти все помидоры.
– Завтра буду паек выдавать, – сказал Киншоу. – Всю еду буду делить. Ее ненадолго хватит.
– А потом что?
– Потом мы уже выйдем.