Потому как только подвернулся случай покинуть Петербург, Вершинин им воспользовался незамедлительно, приложив немало стараний к тому, чтобы именно ему поручили инспекцию в Пятигорском полку.
Экипаж въехал на главную улицу города. Разглядывая, прогуливающуюся публику, Бахметьев отметил для себя, что в эту пору городок выглядит весьма оживлённым, благодаря большому наплыву отдыхающих.
— Кажется, нам не придётся скучать без женского общества, — иронично заметил он, поймав взгляд хорошенькой блондинки в модной шляпке.
— Вам-то, конечно, Георгий Алексеевич, — уныло отозвался Вершинин.
— Неужели храните верность своей супруге? — съязвил Бахметьев.
— У меня просто нет времени на подобные похождения, — пожал плечами Вершинин, в ответ на злобный выпад графа.
— Да, я слышал, что вы день-деньской на службе пропадаете, — отозвался Георгий Алексеевич. — Я был уверен, что вы станете больше времени с семьёй проводить, а вот столь ярого рвения по службе от вас не ожидал. Куда же делась ваша любовь? — усмехнулся он.
Вершинин вспыхнул, как мальчишка. Пальцы непроизвольно сжались в кулаки, но он быстро справился с охватившим его гневом, прекрасно понимая, что Бахметьев нарочно издевается над ним.
— Иногда я готов убить её, а потом пустить пулю себе в лоб, — тихо заговорил он. — Но она не виновата в том, что я не могу дать ей того, чего она так страстно желает.
— Виновата, — тихо обронил Бахметьев, вспоминая свою последнюю якобы нечаянную встречу с madame Вершининой. — Видит Бог, вы того не заслуживали. Жаль, что вы не вняли предостережениям Ланского, да и мой собственный пример, вас не остановил. Но довольно о том, — отвернулся он от своего собеседника, уставившись в окно.
Карета остановилась напротив гостиницы. На первое время Георгий Алексеевич планировал поселиться здесь, а уж после подыскать себе другое жилье.
— Где вы останавливались в прошлый раз? — поинтересовался он у Вершинина.
— У князя Одинцова, — отозвался Константин Григорьевич. — Только, боюсь, он нынче не сдаёт комнаты, — добавил поручик, вспомнив о том, что князь вроде бы должен был жениться.
— Что так? — выгнул бровь Бахметьев.
— В прошлую мою поездку в Пятигорск на обратной дороге я имел счастие познакомиться с его невестой. Так что, думаю, как человек семейный, он вряд ли пожелает видеть посторонних в усадьбе.
— Что ж, придётся поискать другое жилье, — философски заметил Георгий Алексеевич, полагая, что гостиница вряд ли удовлетворит его взыскательный вкус и привычку к комфорту.
Благодаря щедрому предложению Бахметьева, Вершинину не пришлось тратить казённые средства, выданные ему на проезд, и он смог себе позволить снять комнаты в той же гостинице что и Георгий Алексеевич, правда, апартаменты, которые он занял, не были столь же роскошными как те, что оплатил граф.
Бахметьев не собирался являться в штаб полка сразу по приезду. Намереваясь хорошенько выспаться и отдохнуть после дальней дороги, он решил, что вступление в новую должность можно вполне отложить до утра. Однако его планы были нарушены. Слух о его приезде довольно быстро распространился по городку, и уже тем же вечером он имел удовольствие познакомиться с прежним командиром, который пожелал лично передать полк под его командование.
Поводом для знакомства послужило приглашение на ужин от Рукевича, которое доставил молоденький адъютант, с любопытством взиравший на своего будущего командира. Опасаясь обидеть генерала Рукевича отказом, Бахметьев ответил согласием и поспешил переодеться к ужину, поскольку Аполлинарий Фомич был столь любезен, что прислал за ним и Вершининым свою коляску.
Рукевич произвёл на Бахметьева весьма сильное впечатление. У пятидесятипятилетнего генерала была непростая судьба. На Кавказ он попал семнадцатилетним юношей в 1832 году. За участие в польском восстании Аполлинария Фомича приговорили к расстрелу, который заменили ссылкой. Прослужив семь лет рядовым, Рукевич был произведён в прапорщики, потом он стал бригадным адъютантом, адъютантом князя Барятинского, а в 1863 году уже командовал полком. И вот ныне Рукевич был произведён в генералы с назначением помощником начальника двадцать первой пехотной дивизии генерала Геймана. Это и послужило причиной его отъезда. Столь суровые жизненные испытания не могли не сказаться на его характере, но среди сослуживцев он снискал себе репутацию человека строгого, но справедливого.
Бахметьев с некой долей благоговения перед Рукевичем про себя отметил, что ему с его происхождением и состоянием, вряд ли когда-нибудь удастся снискать подобное уважение. Аполлинарий Фомич являлся образцом военного офицера и, вспоминая, восторженные отзывы Вершинина о нём, Георгий Алексеевич, нынче был склонен с ним согласиться. Ужин прошёл в весьма дружественной и непринуждённой обстановке. Рукевич пообещал напоследок поспособствовать знакомству своего восприемника с местным обществом и пожелал тому не уронить чести полка.
В свою очередь Георгий Алексеевич пообещал сделать для того все возможное и невозможное. Неудивительно, что Аполлинарий Фомич, упомянул честь полка, ведь полковники тридцати лет отроду встречались не так уж часто, и не могли не вызвать подозрения. От того и принимая у себя графа Бахметьева, Рукевич не мог отделаться от мысли, что именно служба в Главном штабе помогла сделать тому столь головокружительную карьеру, а о боевых заслугах тут говорить не приходится.
Глава 37
Наутро следующего дня весь полк в составе трёх батальонов выстроился на плацу, дабы поприветствовать нового командира. Бахметьев в сопровождении Рукевича и старших офицеров штаба обошёл строй, вглядываясь в лица рядовых и унтер-офицеров. По его непроницаемому виду невозможно было понять, о чем он думает в сей момент. А думал Георгий Алексеевич о том, что на плечи его ложится огромная ответственность за всех этих людей, что нынче замерли в ожидании команды «Вольно!», думал о том, что, возможно, не готов к тому, чтобы эту самую ответственность на себя принять. Но ничего уже нельзя было переменить, отказываться надобно было в Петербурге, когда ему прочили это назначение, а не нынче, тем более что Рукевич назавтра уезжал и ждать дольше уже не мог, поскольку его самого ожидали на новом месте службы.
— Вольно! — скомандовал Георгий Алексеевич.
И тотчас команда была подхвачена батальонными командирами, разносясь над строем.
— Разойдись! — понеслось над плацом, и солдаты поспешили укрыться от палящих лучей августовского солнца, что нынче пекло особенно немилосердно.
— Георгий Алексеевич, — обратился к графу Аполлинарий Фомич, — все последние рапорта и приказы собраны у вашего адъютанта. Коли пожелаете ознакомиться…
— Непременно, — излишне поспешно отозвался Бахметьев.
Рукевич едва заметно улыбнулся подобному служебному рвению:
— Вчера я обещал познакомить вас с местным обществом и вот сегодня представился случай. Графиня Добчинская устраивает вечер по случаю моего отъезда, и вы тоже приглашены.
— Неловко, — улыбнулся Бахметьев.
— Отчего же? Чем не повод представить вас? Я за вами коляску пришлю ровно в семь, — тоном, не терпящим возражения, коим привык отдавать приказы, произнёс генерал.
— Я буду готов, — заверил Георгий Алексеевич и, простившись с Рукевичем, направился в штаб.
После полудня, возвращаясь в гостиницу, Бахметьев проезжал мимо красивой усадьбы, немного возвышавшейся над городом. Двухэтажный особняк ослепительно белел среди роскошного парка, приковывая взгляд. Но его внимание привлекла пролётка, остановившаяся перед воротами, ведущими на подъездную аллею, в ожидании привратника. Миловидная женщина лет сорока пяти, может быть чуточку полноватая, но от того не менее очаровательная, восседавшая в коляске, робко улыбнулась и зарделась как девица, перехватив его взгляд. Георгий Алексеевич приподнял фуражку и слегка наклонил голову в молчаливом приветствии. «Видимо, это и есть княгиня Одинцова», — подумалось ему.
Провожая глазами молодого полковника, Евгения Ивановна едва не вывалилась из пролётки, когда ворота все же открылись, и коляска тронулась с места. «Ну, до чего хорош!» — восхищённо вздохнула графиня. Продолжая улыбаться своим мыслям, навеянным нечаянной встречей, madame Добчинская поднялась на крыльцо особняка Одинцовых. Хозяйка дома, заприметив коляску графини из окна своего будуара, поспешила спуститься, дабы поприветствовать нежданную гостью.
— Вера Николавна, вы простите, что я к вам без приглашения, — радушно улыбаясь, поспешила извиниться графиня за своё вторжение.
— Полно вам, Евгения Ивановна. Вы же знаете что здесь вам всегда рады, — успокоила её Вера.
— Я к вам, собственно, по делу, — смутилась madame Добчинская. — Я понимаю, что заранее надо было бы приглашение послать, но вот промедлила и решила сама приехать, дабы лично просить вас быть у меня сегодня вечером.
— Право, мне неудобно, — вздохнула Вера. — Иван Павлович занемог, и не хотелось бы оставлять его одного.
— Аполлинарий Фомич уезжает завтра поутру, — печально заметила Евгения Ивановна, — и мне хотелось бы собрать всех, дабы проводить его, как полагается.
— Поезжай, Вера, — тяжело опираясь на трость, спустился с лестницы князь. — Я бы и сам поехал, да только, боюсь, испорчу вам весь вечер. Катюша за мной присмотрит, — улыбнулся он madame Добчинской.
— Не отказывайтесь, Вера Николавна, — умоляюще посмотрела на молодую княгиню Евгения Ивановна.
— Ну, хорошо, — согласилась Верочка, — я буду. А теперь прошу всех на веранду к чаю, будем пробовать варенье из нашего сада, — улыбнулась она.
Вере не трудно было догадаться, отчего Евгения Ивановна приехала сама в самый последний момент. Напиши она приглашение, княгиня Одинцова бы вежливо отказалась, придумав подобающий случаю предлог, а так отказать в просьбе madame Добчинской было куда сложнее.
Вскоре Евгения Ивановна поспешила проститься с хозяевами усадьбы и отправилась к себе, сославшись на огромное количество дел, что ей предстояло переделать сегодня по случаю, ожидающегося вечера.