— Барин, — осмелился приоткрыть двери лакей, — там из полиции приехали, вами интересуются.
Ступив на порог гостиной, Георгий Алексеевич не без удивления обнаружил в комнате Турмалинова, разглядывающего семейный портрет Бахметьевых.
— Георгий Алексеевич, — протянул ему руку Аркадий Петрович, — как ваше самочувствие?
— Бывало лучше, — усмехнулся Бахметьев, жестом предложив присесть.
— Я вас не задержу. Княгиня уже дала показания относительно стрельбы в её усадьбе. Я приезжал ранее, но мне сказали, что вам нездоровилось.
— Давно вы в Покровском были? — поинтересовался Георгий.
— Пару седмиц прошло, — ответил Турмалинов.
Достав из портфеля блокнот, пристав по следственным делам приготовился записывать показания графа. Бахметьев повторил слово в слово всё то, что ранее ему рассказала княгиня Одинцова. От себя добавил лишь, что о визите Караулова в Покровское узнал от Тоцкого тем же утром. Турмалинов уже готов был распрощаться, когда граф остановил его:
— Аркадий Петрович, — смутившись, Георгий Алексеевич отвёл взгляд, но всё же решился продолжить, — Вера Николавна вам ничего не говорила… — так и не смог произнести он фразу до конца.
По напряжённому взгляду, по дрогнувшему голосу Турмалинов догадался, о чём желал, но не решался его спросить граф Бахметьев.
— Я спрашивал Веру Николавну, не желает ли она передать что-нибудь для вас, но княгиня ответила, что такой необходимости нет, — тихо отозвался Аркадий Петрович.
— Благодарю, — ровным тоном ответил Бахметьев и пожал протянутую на прощание руку.
Ежели у него и имелись какие-то сомнения относительно искренности своей матушки, то ныне они отпали, ведь у Турмалинова не было причин лгать ему.
Наутро следующего дня Георгий спустился в столовую к завтраку гладковыбритым и с безукоризненно повязанным на шее галстуком.
— Жорж, ты никак собрался куда-то? — поинтересовалась во время трапезы графиня.
— В Покровское, — поднял голову от тарелки Бахметьев.
Лидия Илларионовна аккуратно положила вилку, промокнула губы салфеткой и, демонстративно поднявшись из-за стола, удалилась из столовой.
Георгий даже глазом не моргнул в ответ на подобный знак недовольства и окончив завтрак, жестом подозвал лакея, велев тому передать на конюшню, чтобы подготовили экипаж.
Поднявшись к себе в будуар, madame Бахметьева присела к дамскому бюро. Положив перед собой чистый лист бумаги, Лидия Илларионовна принялась торопливо писать.
«Я пишу к Вам, взывая к Вашему разуму. Ежели моему сыну не достаёт такового, то хоть Вы будьте благоразумны. До знакомства с Вами он был совершенно другим человеком, ему открывались весьма достойные перспективы, но связь с Вами лишила его всего. Его карьера, его жизнь — всё это на Вашей совести. Оставаясь с Вами, он сделается изгнанником, изгоем в обществе. Ответьте себе, разве того Вы желали бы ему? Вы сами вскоре станете матерью. Разве Вы пожелали бы подобной судьбы своему дитя? Заклинаю Вас, откажитесь от него пока не поздно».
Окончив, она торопливо свернула письмо и позвонила в колокольчик. На порог будуара ступила Дарья.
— Отнеси Илье, — протянула она конверт горничной. — Пусть в Покровское свезёт. Да побыстрее. Конюху скажи, пусть, что хочет делает, но выезд на час задержит.
Дарья присела в книксене и поспешила исполнить поручение графини.
Георгий уже битый час расхаживал из угла в угол по кабинету, а экипаж так и не подали. По словам лакея, вернувшегося с конюшни, колесо экипажа соскочило с оси, и ныне его пытались приладить на место. Бахметьев даже подумывал о том, чтобы поехать верхом, но ноющая боль в ране, заставила его отказаться от подобного намерения. Наконец, дверь в кабинет приоткрылась, и лакей доложил, что карета подана.
Случившаяся накануне оттепель привела дороги в совершенно негодное состояние. Экипаж то и дело увязал в глубоких колеях, двигаясь столь медленно, что Георгий уже не раз подумал о том, что пешком дошёл бы быстрее. Обыкновенно дорога от Бахметьева до Покровского занимала не более часа, а нынче пришлось добираться почти два.
Дворецкий проводил его сиятельство в гостиную и оставил там дожидаться хозяйки. Георгий застыл у окна, из которого был виден старый флигель по ту сторону замёрзшего пруда перед особняком. Память вернула его почти на пять лет назад. Вспомнилось, как с замиранием сердца шагал к тому самому флигелю в то время, как в ночном августовском небе с воем взрывались шутихи фейерверка, устроенного по случаю дня рождения старой княгини Уваровой. Верочка была всего лишь гувернанткой, юной и неискушённой. Как же сильно она переменилась с тех пор! Исчез тот налёт наивности, что так увлёк его по началу. Ныне она стала хозяйкой довольно внушительного состояния, и в самом деле может статься так, что он ей более не нужен. Тогда она согласилась на его скандальное предложение, лишь потому, что была загнана в угол обстоятельствами, ныне же ничто не мешало ей указать ему на дверь. Ведь поспешила оставить его, как только с неё были сняты все обвинения. Она перестала в нём нуждаться и тотчас уехала.
— Георгий Алексеевич, — услышал он позади себя.
Обернувшись, Жорж не смог сдержать горькой усмешки: «Как официально! Георгий Алексеевич! А ведь ещё совсем недавно был Юрочкой для неё!»
— Вера Николавна, — наклонил он голову в приветственном жесте. — Прошу прощения за вторжение без приглашения.
Вера сглотнула ком в горле. Только четверть часа назад она прочитала письмо его матери, и ныне совсем другими глазами смотрела на него. Когда-то он предстал перед ней блестящим офицером, легкомысленным повесой, всеобщим любимцем, а ныне это был совершенно другой человек. Горькие складки залегли у губ, взгляд настороженный, вопрошающий, словно печать страдания отметила его. Он и теперь был мечтою любой барышни, но исчезла куда-то вся беззаботность молодости, погас задорный огонёк в глазах.
— Как вы себя чувствуете, Георгий Алексеевич?
— Вашими молитвами, сударыня, — отозвался он.
Вера отчётливо слышала упрёк в его тоне, но разве могла сказать, что Лидия Илларионовна запретила ей появляться в Бахметьево?
— Я рада, что вы поправились, — сцепила она пальцы в замок и отошла подальше так, чтобы между ними находился большой овальный стол.
— Вы будто не рады мне, Вера Николавна.
— Жорж… — вскинула на него умоляющий взгляд Верочка.
Искушение открыть ему правду было столь велико, что она почти решилась, но перед глазами снова всплыли строки письма Лидии Илларионовны.
— Георгий Алексеевич, — отвела она глаза. — Я очень благодарна вам за всё, что вы сделали для меня, но отныне каждый из нас пойдёт своей дорогой. Так будет лучше для нас обоих, — с трудом выговорила она.
— Вера, Боже, ну что ты говоришь?! — обошёл он стол и положил руки ей на плечи. — Полно, тебя ли я слышу? Вспомни о чём говорила мне в Пятигорске!
— Я говорила вам то, что вы желали услышать, Георгий Алексеевич. Я четыре года жила с немощным стариком, неудивительно, что я увлеклась вами на какое-то время. Мне было хорошо с вами, но ныне всё изменилось. У меня нет более необходимости бежать на край света. Жизнь моя устроилась и вам нет в ней места, — стараясь не смотреть ему в глаза тихо говорила Вера.
— А ребёнок? — тихонько встряхнул её Бахметьев.
Madame Одинцова холодно улыбнулась в ответ:
— На свет появится князь Одинцов, либо княжна Одинцова. Мой муж был несостоятелен, как мужчина, и за сей чудный дар я вам даже очень благодарна, Георгий Алексеевич. Но коли быть до конца откровенной с вами, то должна признаться, что четыре года назад в ваши объятья меня толкнули злосчастные обстоятельства, о которых вам известно не хуже моего, у меня не было иного выбора. Что тогда, что нынче, я не единого дня не любила вас. Когда мы встретились с вами в поместье Уваровых, вы смотрели на меня, как на полное ничтожество, и мне показалось, что заставить вас потерять голову, станет справедливым возмездием. Простите меня, коли сможете, — опустила она голову.
Бахметьев убрал ладони с её плеч и отступил на шаг, другой. Всё, что она говорила только что, виделось ему чудовищным нагромождением лжи. Разве возможно столь искусно притворяться? Словно угадав его мысли, Вера тяжело вздохнула:
— Прощайте, Георгий Алексеевич, — поспешила она завершить разговор, что отбирал последние силы.
— Ежели такого ваше желание, сударыня, разве могу я противиться тому? — медленно говорил он, желая, чтобы она прервала его, сказав, что солгала.
Неважно по какой причине, он любую готов был принять и простить, но она лишь молча, как китайский болванчик кивала, соглашаясь с его словами.
— Вера! — отчаяние отчётливо сквозило в его голосе, — ежели уйду сейчас более не вернусь, — пытался он заглянуть ей в глаза.
Да, то был шантаж, но она не подняла головы, лишь молвила едва слышно:
— Ступайте, Георгий Алексеевич.
Георгий шагнул к двери замер на какое-то мгновение на пороге, но она даже не повернула головы, продолжая смотреть в окно, будто там было нечто куда более важное, чем то, что нынче рушилось между ними.
Ступив за порог, Георгий глубоко вздохнул. В памяти вдруг всплыл разговор с Олесей. Как легко тогда с его уст сорвались слова: «Я не люблю вас». Верно, он тогда причинил ей такую же боль что нынче терзала его самого. Видимо, то плата за каждое разбитое сердце, за каждую горькую слезу, пролитую по его вине.
Вера из окна проводила взглядом графа Бахметьева. Кучер опустил перед ним подножку экипажа. Поставив ногу на подножку, Георгий оглянулся. Вера, сминая в кулаке плотный шёлк портьеры, отшатнулась в сторону, но он успел разглядеть, как колыхнулась в коне кисейная занавеска. Постояв ещё немного, Георгий забрался в карету.
По глазам видела, что не поверил, но ведь не стал возражать. Не стал уличать во лжи, уйти предпочёл, так, так тому и быть.
Вернувшись в свои покои, Вера чиркнула спичкой и поднесла её к письму madame Бахметьевой. Плотная бумага занялась пламенем с уголка, и оно побежало всё выше и выше. Вера разжала пальцы, охваченный огнём лист плавно опустился на серебряный поднос, на котором обыкновенно стоял графин с водой и стакан.