…Мучная подсоленная водица и мёрзлый, как камень, черный хлеб. Его когда рубишь, не берет даже сапёрная лопата, не будешь же его пилить двуручной пилой — поломаешь все зубья! Суточная солдатская норма в траншею не доходила. Она как дым, как утренний туман таяла и исчезала на КП и в тылах полка. А полковые, нужно отдать им должное, знали толк в еде!
Любой разговор по телефону со мной начинался по «матушке» |с матерщины, раздражения, недовольства| и крика. Орали и в глаза, когда вызывали к себе. Выговаривали по поводу всего, не выбирая выражений. Солдаты знали и видели, как меня постоянно ехидно высмеивали и старались поддеть. При малейшем с моей стороны возражении, мне тут же грозили».
И как она – эта «сибирская» дивизия воевала, тоже можно узнать:
«У немцев сплошных траншей не было и линию фронта они держали небольшими опорными пунктами. Около дороги на опушке леса мы видели патрули. За неделю с небольшим до снегопада мы знали, где держали немцы свои посты.
Левее нас, от нашего края берега к самой деревне поднималась лесистая гряда. Заснеженный лес поднимался на самый бугор и доходил до крайних домов почти вплотную. Вот где можно совершенно незаметно войти в деревню! И когда я с представителем полка вышел на рекогносцировку местности, мне указали, когда я заикнулся на счёт этой гряды — Березин приказал деревню брать развернутой цепью по открытой низине!
— Ты поведёшь роту по открытой местности так, чтобы тебя с НП батальона было видать! Ротой в лес заходить запрещаем!
— Странно! — сказал я.
— Что тут странного? Дивизия приказала — ты должен исполнять!
— Почему я должен пускать людей, как живые мишени под немецкие пули? Почему нужно солдат подставлять под явный расстрел? Когда по любому уставу я должен использовать скрытые подходы к противнику! — не успокаивался я.
— Не выполнишь приказ, пойдёшь под суд трибунала…!
…11 декабря сорок первого года под огнём немецких зенитных батарей легло в землю сразу два полка нашей пехоты. В донесениях и книжечках под диктовку Д. И. Шершина указали, что в районе Марьино и Щербинино шли ожесточенные бои. А боев просто не было. Под батареи зениток сунули людей, и считай только убитых на поле оставили без двух, трех сотен тысячу. И всё это свершилось за пару часов… Я был этому очевидец и свидетель. Из нашего полка, «вояк» вышло только два человека».
И что за человек Березин, тоже можно понять из тех же мемуаров. А человек он…
Мягко сказать – склизкий:
«Первый пробный удар немцев — и Березин в один день потерял целый полк. А что будет потом? Как пойдет дело дальше? Березин настойчиво, беспощадно и с упорством насаждал в дивизии боязнь расплаты и страх, а за самовольное оставление позиций — неотвратимое возмездие и кару судами и расстрелами. Он думал, что сумеет запугать ротных офицеров и солдат и на страхе удержать их на месте. Он думал, что они умрут под бомбами и танками, а его, Березина, приказ не нарушат. Он думал, что немцы в наступление пойдут, как мы через Волгу, сплошной жидкой цепью, и оборону полков построил в одну линию по деревенской прямолинейности. Теперь он получил сполна за самоуверенность и недомыслие.
А может, это был его совсем не промах, как думал я тогда, а совсем наоборот, заранее продуманный ход? В дивизии ходили упорные разговоры, что Березин ночами частенько из штаба пропадал.
Явятся к нему утром с докладом штабные, глядь — а его и след простыл. Кровать давно холодная и пустая. Бросятся штабные звонить по полкам и нигде не могут его обнаружить. Потом днем, через сутки, его засекали в солдатской траншее. Откуда он мог туда явиться, никто, и даже солдаты, сказать не могли. К нему тут же на рысях пускались охрана и адъютанты, а где он, собственно, сутки пропадал, боялись спросить».
Смотрю на него с прищуром:
- Так вот значит, Вы какой…
После довольно продолжительной паузы – во время которой я продолжаю его рассматривать, спрашивает:
- Какой, товарищ Сталин?
- Такой-сякой.
Махнув рукой, типа «не бери в голову»:
- Впрочем, это к делу не относится. Что сказать то, хотело…? Хм, гкхм… Извиняюсь: что сказать хотели, товарищ генерал-майор?
Тот, набравшись духу, вдруг выпалил:
- Чему Вы своими новыми уставами и положениями учите наших командиров рот и взводов? Что за разделение командиров на полевых и штабных? Вы хотите сказать, что каждый сопляк только год назад пришедший из училища, вправе сказать командиру полка или даже дивизии: «Мне лучше знать, где атаковать этот финский опорный пункт! Сиди в своём штабе, делай своё дело и не мешай мне делать своё…!».
И помолчав, обиженно:
- …Вы дисциплину в армии разлагаете, такими «уставами» и «положениями»!
Внутренне ликую…
Нет, не так!
Едва сдерживаюсь, чтоб не запрыгать от радости и заорать:
«УРА, ЗАРАБОТАЛО!!!».
Затаив дыхание чтоб не спугнуть удачу:
- И много у Вас таких «сопляков»?
- Пока только один. Так ведь дурной пример заразителен!
С лёгким оттенком разочарования, думаю:
«Ну… Лиха беда начало».
Быстренько соображаю:
«Надо будет через Абакумова озадачить Особый отдел 119-й стрелковой дивизии, что если хоть волосинка с головы «сопляка»… Всем мало не покажется!».
Достаю блокнот и карандаш и подвинув к генералу:
- Фамилия, имя, отчество и должность этого «заразительного примера»?
Рассматривая усердно «работающего пером» командира 119-й стрелковой дивизии, планирую:
««Лошадей на переправе не меняют», конечно… Тем более придраться то особо не к чему – не лучше, но и не хуже других воюет. Но как всё кончится, надо будет заслать в его соединение комиссию Госконтроля во главе с Мехлисом для проверки на предмет коррупции. Уверен, много чего «интересного» найдётся! Тогда этот тип не в Штрафбат отправится, а прямиком на лесозаготовки, а то и… А то, и!».
Когда Березин написал и с самодовольным видом собрался вернуть блокнот мне, спрашиваю:
- А что скажут остальные товарищи командиры? Имеются ли в их частях и соединениях подобные «сопляки»?
Гул голосов:
- Как не быть, товарищ Верховный Главнокомандующий!
- У меня сразу трое!
- Возомнили о себе, понимаешь!
- Ещё вот эти «внештатные корреспонденты»…
Повысив голос, приказываю:
- Товарищ Березин! Запускайте блокнот «по кругу»!
Не все, правда, писали. Около половины командиров дивизий, с задумчивым выражением «на морде лица» - от такой «чести» почему-то уклонились.
После того как блокнот с двумя десятками фамилий неугодных начальству полевых командиров вернулся ко мне, затрагиваю ещё одну – болезненную для сидящих в зале генералов, тему:
- Насчёт же «внештатных корреспондентов»…
Делаю как можно более недоумённый вид:
- …Вы всерьёз считаете, что «мусор нельзя выносить из избы?!».
Кулаком по столу:
- Если вы так считаете, товарищи генералы - то вы или соучастники тех злоупотреблений, или не соответствуете своей должности. Срочно переделывайте мировоззрение, наводите порядок в частях, иначе мы с вами будем вынуждены расстаться.
Посидели, помолчали…
Приложив руку к груди, можно сказать – «вопию»:
- Считаете, мы с товарищем Бонч-Бруевичем всё это от хорошей жизни придумали - с жиру бесясь? Думаете мне самому приятно читать всякое-разное про наших командиров и про творящиеся при них «порядках»?
Достаю из стола пачку донесений и швыряю на стол:
- Чего только нет – от беспробудного пьянства до неуставных отношений с женщинами-военнослужащими.
Выбираю наугад одно и быстро пробежав глазами:
- Командир дивизии К. (вы его знаете) споил комиссара. Прислали взамен комиссара-женщину и что вы думали? Он её совратил и обрюхатил!
Послышались было смешки, но после моих слов:
- Теперь перед ним выбор – увольнение из рядов Вооружённых сил или добровольная кастрация.
Все как будто заткнулись, пряча глаза.
Я же задумчиво:
- Интересно, что он выберет?
Мы с маршалом Бонч-Бруевичем уже поспорили на сто шалобанов…
Я – за второй вариант!
Наконец, посмотрев на часы – вечереет однако, последний вопрос:
- И это всё – что мешает нашей армии дойти до Хельсинки хотя бы за пару недель?
Опять все молчат…
Наконец, слово берёт Начальник штаба 7-й общевойсковой армии – генерал-лейтенант Маландин:
- Товарищ Верховный Главнокомандующий! Больше всего нам мешает воевать удручающе низкий уровень образования и профессиональной подготовки командования полкового уровня. В результате, об каком-то уровне штабной культуры - даже говорить не приходится! А без чётко налаженной штабной работы по-современному воевать нельзя.
И я вновь возликовал:
«ВОТ ОНО!!!».
Если среди высшего генералитета у нас изредка попадаются даже такие, как сам Герман Капитонович Маландин – с гимназией за плечами и незаконченным университетским образованием… Если нашими дивизиями командуют бывшие «прапорщики военного времени» со средним образованием, или хотя бы унтер-офицеры времён Первой мировой войны - с качественным начальным, полученным ещё при царе-батюшке… То батальонами, батареями, дивизионами и полками увы – представители «потерянного поколения»: уцелевшие свидетели «эпохи перемен», «дети НЭПа» и жертвы смелых школьных экспериментов двадцатых годов158.
Какие нравы царили в той среде, можно понять из солдатских мемуаров:
«Любил выпить командир дивизиона капитан Родионов, но особенно сильно грешил этим политрук – старший лейтенант (фамилию не помню). Дело дошло до того, что политрук стал приказывать, чтобы вино привозили ему. Он сам будет выдавать его личному составу. Не знаю, получали ли в такие дни вино офицеры, но солдаты точно его не получали. Зато командир с комиссаром жили весело. Тогда очень часто меняли позиции, и штаб дивизиона переезжал из деревни в деревню. Так вот, еще до переезда отправлялся квартирьерский разъезд в составе начальника разведки и одного-двух разведчиков для подыскивания для штаба приличной хаты с хорошими девушками…