Пока объяснить что-то о грядущих сложностях и переменах было невозможно. Гуля не хотела знать про перемены. Она-то как раз искала и ландыши, и птичек, поэтому постоянно оглядывалась назад. Раньше бы Надя не стала зацикливаться на этом, но теперь в Гуле раздражало все. «Она стала несносной», – думалось Наде. Ну что это за дела, все дети, когда идут, – смотрят вперед, а эта – только назад. Девочку не интересовало, что там, впереди, она расстраивалась, что не успела как следует рассмотреть то, что уже прошли. Вот собачка пробежала, нужно же было остановиться и дотронуться, или проехал автомобиль. Ну куда торопиться, можно же помахать веселому водителю рукой и улыбнуться, а потом вздохнуть, потому что водитель не улыбнулся в ответ: оказывается, он смеялся какой-то своей шутке, а совсем даже и не Гуле.
Гуля улыбалась своим новым открытиям и не понимала, почему мама хмурится, почему тянет ее изо всех сил за руку. Неужели она не понимает, сколько всего важного они пропускают по дороге.
Мама не понимала. Она думала о языке жестов, о том, как жить дальше, а еще о том, как изменился Юра. Или ей это только кажется? Убегает рано утром, постоянно задерживается на работе. Как и раньше, целует ее, уходя на работу, машет рукой Гуле, но как-то отводит глаза в сторону. И без новых знаний о мимике Надя догадывалась, что глаза отводят для того, чтобы скрыть их истинное выражение.
Сегодня утром Надя расплакалась.
– Я ничего не могу понять: что изменилось, куда ты все время бежишь? – Надя понимала, что плачет зря, что нужно взять себя в руки, но нервы не выдержали напряжения последних дней. Она потеряла себя, не знала, как жить дальше. Ей так нужны были Юрин совет, его поддержка, а он отдалялся. Надя чувствовала это. Все дальше и дальше. Женщина пыталась его вернуть, но он не слышал призывов. Боже, какой кошмар! Гуля не слышит, потому что не может слышать, Юра – потому что не хочет слушать, свекры – потому что не знают про диагноз. Мама не слышит, потому что все знает, все понимает и, как всегда, уже развила бурную деятельность. Что же делать ей, Наде?! На нее опять накатила волна жалости к себе.
– Ну что ты придумываешь? И зачем сразу плакать? Ты же знаешь, я не выношу слез! – Юра ответил резче, чем нужно было. Так показалось Наде.
– А может, ты меня перестал выносить или нашу глухую дочь?! Раньше «Гуленька, Гуленька», а сейчас что же? Ты приходишь – она спит, утром мчишься на работу ни свет ни заря! – Надя не заметила, как опять перешла на крик.
– Не кричи! – Юра развернулся и пошел к входной двери, по пути натягивая ветровку. Надя кинулась за ним:
– Так и уйдешь?
– А что мне делать, с тобой сейчас разговаривать все равно бесполезно! – Юра у самой двери вдруг резко остановился. Оглянулся и быстро подошел к Наде: – Прости меня, я не прав. Я тебя очень люблю. Понимаешь, очень. Эти сцены ни к чему. Для меня болезнь Гули – тоже кошмар. Я должен осознать, привыкнуть. Все как-нибудь придет в норму, вот увидишь. Я возьму себя в руки, – Юра запнулся, – постараюсь.
Все повторилось в точности, как в тот вечер, когда Надя впервые рассказала мужу о диагнозе. Юра опять сказал главные слова, те, которые про любовь, при этом он честно заявил о своих проблемах. Надя поймала его холодный, сухой взгляд. Сердце екнуло. Для того чтобы принять сложную ситуацию, нужно постараться, нужно работать над собой. А он, похоже, не хочет и стараться не собирается, вот и бежит из дома.
Рыдания опять подступили к горлу. Неужели она и мужа может потерять? Где же ей взять силы? Гуля наконец-то пошла рядом, заглядывая в лицо матери. Девочка увидела слезы на Надиных щеках и начала хныкать и тянуть Надю за куртку. Такая маленькая, такая испуганная, что у Нади сжалось сердце.
– Солнышко ты мое…
Наде стало страшно. Что же она делает и чем эта кроха провинилась? Ну, давайте все от нее отвернемся или хватит сомневающегося отца?! Она взяла Гулю на руки. Ого, как она выросла, но ничего, своя ноша не тянет. Она целовала дочку, прижимала к себе. Все будет хорошо. Она сжимала Гулю и все повторяла:
– Подумаешь, язык жестов, вон и медведя в цирке на велосипеде учат кататься. Все мы с тобой выучим. И разговаривать будем. – Она поставила Гулю на асфальт и села перед дочерью на корточки. Громко и членораздельно Надя произнесла, глядя Гуле в глаза: – А еще ты будешь играть на рояле. Вот увидишь. И все увидят. Поняла?
Гуля засмеялась и начала быстро-быстро моргать и кивать головой. Значит, понимает, она все понимает! И Надя, сжав в руках маленькую ручонку, смело пошла вперед.
В кабинет врача Надя зашла хоть и с опухшими глазами, но практически спокойной; Гуля, как всегда, улыбалась. Девочка тут же помчалась к стеклянному шкафу с игрушками и попыталась открыть дверь. Медсестра вышла из-за стола, чтобы помочь девочке.
– Значит, вот какая у нас Гуля! Ну-ка, ну-ка, кто тебе здесь больше всего понравился? Вот этот крокодил?! Ну давай бери крокодила.
А Надя сразу же начала с вопроса:
– А для мам специальные курсы есть? Чтобы жестам научиться?
– Какой язык жестов? Вы в каком веке живете? В каменном?! – Педагог-сурдолог с неодобрением смотрела на Надю. – Все давно поменялось. Закажем вашей девочке аппаратики на оба ушка и начнем с ней заниматься. Она еще заговорит, устанете отвечать.
Надя вдруг расплакалась, да так, что не остановить. Она была уверена, что успокоилась, и вот, первое же слово врача – тем более хорошее, доброе – вызвало такую бурю эмоций.
Лидия Семеновна не удивилась – видимо, привыкла к подобным реакциям. Она повернулась к медсестре:
– Галина, заберите девочку, идите погуляйте с ней по поликлинике, мне тут с мамочкой нужно побеседовать.
Врач плотно закрыла за медсестрой и девочкой дверь. Гуля не успела заметить, что мама расстроена, она уже с удовольствием рассматривала нового друга-крокодила, удивляясь, почему у него только один глаз. Не выпуская крокодила, девочка смело взяла большую руку полной и улыбчивой медсестры и доверчиво зашагала рядом.
Лидия Семеновна вышла из-за стола, взяла стул, который стоял у стены, и поставила его рядом со стулом Нади. И сразу пропал барьер между врачом и пациентом. Доктор говорила с Надей как старший товарищ, как мама.
– Я на «ты» буду, ты же мне в дочери годишься. – Лидия Семеновна помолчала. Она понимала, как важен первый разговор. Она должна правильно настроить мамочку. Пока та еще взвинчена, понимает с трудом. Но из разговора с Марией доктор уже поняла: за эту девочку есть кому бороться, ее будут вытягивать. Значит, они будут работать вместе. – Не хочу говорить о том, что в твой дом пришла беда, – сама все знаешь. Про то, что слезами горю не поможешь, тем более. Просто пойми: это – то испытание, которое можно и нужно пережить.
Лидия Семеновна испытующе посмотрела на девушку. Вот только на прошлой неделе с матерью поговорила, теперь с дочерью. Придет ли кто еще из этой семьи? Уж лучше бы пришел. Ей не жалко времени на то, чтобы объяснять, убеждать. От этих людей сейчас зависит жизнь девочки – какой она станет, как сложится. Успокаивать сейчас резона нет; она, наоборот, будет говорить предельно жестко.
– У тебя сейчас пути всего два. Можно все оставить как есть, в два года определим Гулю в специнтернат, там ее обучат тому самому языку жестов, и все. Через полгода ты уже с собственной дочерью общаться не сможешь, а она перейдет в распоряжение государства. Честно тебе скажу: страшное это дело. Не имею права так говорить и политику партии тут обсуждать, но, на мой взгляд, – это преступление перед такими вот детьми. Не развивать, а, наоборот, низводить до уровня дебилов. А потом – на конвейер, чернорабочими. Судьба решена, такие рабы государству тоже нужны.
Надя перестала плакать и с ужасом смотрела на доктора.
– Страшно стало? Не согласна с такой установкой? Тогда борись! Вместе бороться будем! – Надя, хватая ртом воздух, закивала головой. – Ты пойми, это практически как у человека с плохим зрением. Можно на него надеть очки, а можно вообще оба глаза сразу завязать и учить его специальной азбуке. Нет, так дело не пойдет. Твоя Гуля – разумная девочка, она еще всех своих сверстников обгонит и перегонит. У меня есть прекрасные результаты с моими учениками. Но все только вместе с родителями. Я даю задание, ты присутствуешь на всех наших занятиях и дома занимаешься с дочерью. Не заставлять! Не кричать! Терпение, терпение, все в форме игры.
– А как же мне с Гулей разговаривать? – Надя немного воспряла духом.
– Человеческим языком! Как раньше говорила, так и сейчас. Много разговаривать. И стараться выговаривать слова четко, и чтобы Гуля смотрела на тебя. В итоге она начнет понимать, да и сейчас уже понимает, а потом и отвечать. Иначе зачем же я тут? И с другими детишками общаться как можно больше! Гуле такое общение нужно как воздух.
– А сможет она музыкой заниматься? Есть такие примеры среди ваших учеников? Я – музыкант, – Надя запнулась, и опять слезы сами полились, она ничего не могла сделать. – Простите.
Лидия Семеновна с грустью смотрела на молодую женщину, думая: «Пока ты еще представить не можешь, милая, что тебя ждет. Ты плачь, плачь. Это твои первые слезы, а сколько их еще будет. И какие с мужем отношения сложатся в силу новых обстоятельств, никто не знает: ни он, ни ты. И от других ребятишек обиды терпеть придется. И по инстанциям набегаешься, пока льготы на слуховые аппараты выбьешь. Сколько всего тебя ждет впереди – не передать. Твои сегодняшние слезы – это практически слезы радости, что все не так страшно. Я тебе помогу как смогу. А дальше – только сил тебе желаю, упорства. Все еще будет: и руки опустятся, и депрессия начнется. Но такая судьба, такой у тебя, моя дорогая, крест. Но ты сможешь».
Врач сразу чувствовала пришедших к ней родителей. Знала: вот с этими будем за ребенка бороться, а этим наплевать, даже начинать не стоит.
– А почему не попробовать? Тем более раз ты сама музыкант! – Лидия Семеновна уверенно похлопала Надю по руке. – Еще лучше, чем обычные девочки, на пианино заиграет. Потому что ты с ней заниматься в два раза больше будешь. А может, мы еще в обычную школу поступим и в музыкальную! А? Как тебе такая перспектива? Ну все, все, будет тебе, успокаивайся, и идите сегодня домой. Жду вас на занятия два раза в неделю. Занятия по полчаса сначала, потом время увеличим.