«Три, три, три — код двери. Легко запомнить, правда?» — сказал мне женский голос по телефону. По этому голосу невозможно было определить возраст его обладательницы. Но именно его загадочная обладательница устроила личную жизнь моей подруге Маше.
«Мне сказали: она ведьма. Но она никакая не ведьма — она психолог. Суперпрофессиональный! Ты себе не представляешь, из какого жуткого кризиса она помогла мне вырулить. До прихода к ней казалось: моя жизнь кончена. А она разрешила все в одно мгновение…»
Дверь крякнула и открылась сама собой. Я вошла в подъезд старого дома и тут же судорожно схватилась рукой за горло. Воздух в подъезде-колодце был спертый, тяжелый, практически непригодный для принятия вовнутрь. Сейчас меня вырвет!
Задержав дыхание — «Не вдохнуть! Только не вдохнуть!», — я побежала вверх по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки и чувствуя себя героиней компьютерной игры. Сотня обезумевших от жары черных мух металась по подъезду с заунывным инфернальным жужжанием. В этом звуке было что-то пугающее, вызывающее ассоциации с ужастиками Стивена Кинга, и одновременно тошнотворное, помоечно-омерзительное.
Я ускорила бег. Плетеная торба колошматила по бедру. Третий этаж. Тридцать третья квартира. Звонить три раза.
Звонок отчаянно завопил, умоляя о помощи. «Воды!» — взмолилась я про себя, убежденная: раньше чем женщина, которая откроет мне дверь, успеет добежать до кухни и вернуться обратно, я безнадежно облюю ее коврик.
Дверь открылась мгновенно, и прежде чем я успела оторвать левую руку от звонка, в правую кто-то сунул мне бутылку кока-колы. Я жадно вцепилась в спасительно холодное тельце бутылки, опрокинула в рот ее содержимое и замерла, как статуя, с облегчением вслушиваясь в себя. Чувствуя, как веселые колючие пузырьки понеслись в глубину, словно красноармейцы в старых советских фильмах, которые въезжают в занятый неприятелем город с песнями, флагами, пистолетными выстрелами и в последнюю минуту спасают приговоренных к смерти.
Зажмурившись от счастья, я глотнула еще. В голове прояснилось.
— Спасибо… — Я подняла глаза на свою спасительницу.
На пороге не было никого. Темный коридор манил вовнутрь — я зашла. И наконец увидела ее — Иванну Карамазову — и обмерла, пораженная.
Нет, в облике девушки, стоявшей возле зеркала и поправляющей черную шелковую шапочку на голове, не было ничего необычного. Но на ней была теплая одежда — джинсы и свитер!
— Вам не жарко? — изумилась я.
Она не ответила. Ее отражение в зеркале улыбнулось мне — так улыбаются дитятям, вопрошающим: «А разве жирафке не жарко в Африке?» У нее была хитрая улыбка и вострое лицо. Лицо, обрамленное черными волосами, как сказал бы Костя Треплев, застрелившийся от собственной банальности[3].
Интересное лицо, резко красивое, такие любил рисовать Бродский[4].
— Ну что, вам лучше? — спросило отражение ведьмы.
Да, мне было однозначно лучше. Только сейчас мое распаренное, оглушенное пеклом тело ощутило, что в коридоре царит приятная прохлада.
— Тогда идемте в комнату. — Она не ждала моего ответа.
— А дверь… закрыть нужно, — напомнила я.
— А разве она не закрыта?
Я обернулась. Дверь, оставленная мной распахнутой настежь, действительно была закрыта на все замки и цепочку.
— Значит, вы на самом деле колдунья! — восхитилась я.
Но Карамазовой уже не было в коридоре. Я двинулась в комнату и… замерла на пороге как вкопанная. Такого удара я не ожидала. Какие уж тут брюки и свитер — в комнате горел камин!
— Выключите, выключите его немедленно! — идиотски потребовала я, захлебываясь от абсурда происходящего. — Вы что, с ума сошли?! На улице лето! — Я возмущенно топнула ногой.
Камин был огромный, в высоту человеческого роста, и огонь бился по его большой, жадной гортани сильным плотоядным языком.
— Какого черта вы его распалили? Что за дурацкие киношные декорации? — выпалила я, не в силах одержать нахлынувшую злость. И осеклась… Мой голос прозвучал чересчур презрительно и сварливо. А оба эти качества я никогда не считала достойными уважения.
В ответ Карамазова скорчила зеркальную гримаску, точно повторяющую мою, с той лишь разницей, что насмешничала она уже надо мной. И вдруг проделала неожиданный финт — вытащила из кармана круглое стеклышко на шнурке и вставила его в правый глаз.
«Монокль! — поразилась я. — А барышня с фишкой».
Профессионально сощурившись, девица изучила меня с ног до головы.
— Любопытно… — буркнула она себе под нос.
«Любопытно, — подумала я, устыдившись. — Чего я, собственно, завелась? В конце концов, это ее квартира и она делает в ней все, что хочет. Может, у девицы вообще ангина и ее знобит…»
— Извините, — пошла я на попятную. — Просто на улице и впрямь жуткий зной.
Девушка вскинула левую бровь.
— Но разве сейчас вам жарко?
Я прислушалась к себе и с удивлением поняла: нет. Несмотря на полыхающий огонь, в комнате не было жарко. И не ясно, что было тому причиной: плотно задернутые шторы или толстые стены старого дома дореволюционной постройки, или, может, припрятанный от моих глаз бесшумный кондиционер. Но там, на улице, сиял день, а здесь был вечер, там парило тяжелое жирное лето, а в комнате воздух был прозрачный и легкий, как диетическая еда, — уютно-зябкий, какой бывает только зимой, когда тебя так и тянет сесть поближе к камину и вытянуть руки к огню.
— Садитесь, — предложила она.
Возле камина друг против друга стояли два толстых кресла, обитые потертым темно-зеленым бархатом. На ручке одного из них красовалась бесстыдная подпалина от сигареты… Я села и с облегчением закурила, с нескрываемым любопытством обшаривая глазами обстановку.
Мне сразу понравилась эта комната. В ней стоял безалаберный коктейль запахов человека, живущего в свое удовольствие. Запах дров, потрескивающих в камине, запах псины — большого водолаза, мирно лежавшего у огня, запах дорогих духов «Relaxing fragrance», запах марихуаны и тысячи других трав, рассованных по банкам и склянкам, стоявшим во всех мыслимых и немыслимых местах: на полках вперемешку с книгами, на многочисленных столиках и этажерках, на шкафах, на полу. На крюках под каминной полкой висели пучки засушенных растений и ожерелья нанизанных на нити ягод. Письменный стол был завален книгами, а на настольной лампе висел, видимо снятый впопыхах, кружевной чулок, который (я могла поклясться в этом!) его хозяйка безуспешно ищет уже не первый день…
Я улыбнулась. Этот уютный беспорядок напомнил мне мою берлогу. Это была нора женщины, в которой и не пахло мужчиной. Потому что ни один мужчина не мог быть счастлив в такой комнате дольше, чем одну ночь. В этом беспардонном, индивидуальном, вдохновенном бардаке мог быть счастлив только один человек — его автор и хозяин. И я не сомневалась, что девушка, сидевшая напротив меня, была счастлива здесь.
— Рассказывай. — Она пододвинула мне пепельницу.
— Моя знакомая — Маша… Она говорила, вы помогли ей выпутаться из любовной истории… Без всякого колдовства.
Иванна многозначительно скривилась. И я поняла: не все так просто. Все было совсем не так просто, как показалось моей наивной приятельнице Маше.
— Можно и с колдовством… — почему-то смутилась я.
И, поспешно вытащив из сумки три фотографии: свою, Милы и Юлия, суетливо выложила их на стол перед креслом ведьмы.
— Вот.
— Выпить хочешь? — спросила она.
Я кивнула. Потом, подумав, кивнула еще раз — мне вдруг отчаянно захотелось напиться.
Иванна молча показала мне на начатую бутыль, осажденную кольцом стаканов, и вальяжно развалилась в своем кресле, лихо закинув длинные ноги на спинку. Ее движения были по-кошачьи нелепыми и самоуверенными. И даже монокль, через который она принялась рассматривать фотки, внезапно показался мне органичным.
Бескомплексно наполнив рюмку до краев, я опорожнила ее наполовину.
И неожиданно расслабилась. Безмятежносладкое вино разморило нёбо. Приторная муть нырнула вглубь, успокоив мой сведенный от напряжения живот. Беспорядок вокруг был таким привычным — родным… От камина шел не жар, а покой. Стало легко — почти все равно. И подумалось: «Зачем я сюда пришла? Неразрешимая проблема — все равно что нет проблемы. И говорить-то о ней не стоит».
Карамазова отбросила фотографии и с шиком выронила монокль из глаза — он повис на черном шелковом шнурке, опоясывавшем змеей ее бледную, не тронутую загаром, шею.
— Ну и? — Она в упор посмотрела на меня.
Я увидела, что глаза у нее удивительные — ярко-желтые, как у тигра, — настоящие ведьмацкие глаза.
— Маша говорила, что вы можете приворожить мужчину… Точнее, она говорила, что вы ворожить не умеете… но теперь я понимаю, что… вы… ну, в общем… вполне…
Я запиналась не хуже, чем школьница у доски, хотя обычно не страдала недостатком красноречия. Просто…
Просто я и сама толком не понимала, о чем именно хочу ее попросить!
— Я не смогу приворожить его, — безапелляционно отрезала ведьма, ткнув пальцем в фотографию Юлия.
— Значит, вы на самом деле не умеете колдовать? — разочарованно протянула я.
— Говори мне «ты», — предложила она вскользь. — Колдовать-то я умею, Женя…
— Тогда почему?
Странно, я даже не удивилась, что она знает мое имя!
— Потому, Женьшень, — произнесла Карамазова сквозь зубы, — что сильнее, чем он тебя любит, уже не любят. Если я добавлю к этой любви хоть один градус, единственное, что он сможет сделать, — это тебя убить.
— А Мила? Разве он не любит Милу? — обрадовалась я.
— Может, и любит… смотря что вкладывать в это слово.
Ведьма недоброжелательно закурила и окинула меня проницательным взглядом желтых глаз.
— Ладно, не морочь мне голову, рассказывай все по порядку.
— Это длинная история… — заколебалась я.
За спиной что-то скрипнуло и, резко обернувшись на звук, я увидела, как из окошка стенных часов выпрыгнула лазорево-голубая кукушка и торжественно объявила: