— Видите ли, Фиппс, модно то, что носишь ты сам. А немодно то, что носят другие, — просветил нас Горинг повышенно противным голосом.
— Да, милорд.
— А ложь — это правда других людей.
— Да, милорд.
— Другие — это вообще кошмарная публика. Единственное хорошее общество — это ты сам.
— Да, милорд.
— Любовь к себе — это начало романа, который длится всю жизнь!
Дальнейшего диалога я не расслышала, потому что Танька, нагнувшись, гаркнула мне в ухо:
— Вот видишь, Уайльд тоже любил только себя.
— Это не Уайльд, а лорд Горин — герой произведения, — вяло отбилась я.
— Да у Уайльда по всем произведениям напиханы лорды и милорды, которые любят только себя! В кого, по-твоему, был влюблен Дориан Грей? Он был такой же нарцисс, как и ты…
— Уайльд был не нарцисс, а гомосексуалист.
— Какая разница? — громким шепотом парировала Танька. — Нормальная любовь — мужчины к женщине и женщины к мужчине — это тяга к противоположности. А гомо все противное считает противным. Ему хочется такого же, как он. То есть, по сути, себя самого и хочется.
Я несколько офигела. Теория, следовало признать, была весьма оригинальной.
— И знаешь, почему Уайльд так плохо кончил? — продолжала Танька, горячась и, незаметно для себя, переходя с громкого шепота на тихий крик. — Потому что он, так же как и ты, не разобрался, кого он любит на самом деле. Что его гомосексуализм — всего лишь недоразвитая форма нарциссизма.
— Это по-другому называется аутоэротизм, — задумчиво констатировала я, припоминая содержание злополучного психологического словаря. (Рядом на полке стоял «Словарь современного секса», где упоминались и такие замысловатые формы любви к себе, как аутоиррумация и аутопедерастия, в процессе которых следовало изогнуться так, чтобы удовлетворить себя самому. Но, по-моему, на это были способны только акробаты.)
— Девушки, можно потише! — раздалось возмущенное шипение сзади.
— Спасибо бы сказали, — нимало не смутившись, фыркнула Танька. — Уайльда вы еще сто раз услышите, а такого больше никогда.
— Вы ведете себя неуважительно по отношению к писателю… — злобно взвизгнула тетка в морковном платье, оказавшаяся Таниной соседкой справа.
— Ну знаете!.. Уайльд был тот еще писатель. Он бы и сам про такое с интересом послушал, — завелась подруга.
— Да слушать вас противно! Постеснялись бы! — сзади уже орали.
Кто-то невежливо ткнул меня в спину, вышибая из ступора.
— Люди совершенно правы! — подала голос я. — Никакая я не лесбиянка и не нарциссистка!
— А кто девушку глазами чуть не трахнул? — азартно подхватила тему Танька.
— Девушки, мы вас сейчас выведем!
Я развернулась на девяносто градусов к сидящим за нами в поисках поддержки.
— Да вы послушайте, что она говорит. Какая я лесбиянка! Сама она лесбиянка!
— Может быть, — неожиданно весело согласилась Танька. — Я заметила, что последнее время мужчины меня совсем не возбуждают.
— Что?!! — Я аж отпрянула от удивления. — Тебя?! И давно?
— Уже несколько дней, — гордо продекламировала подруга.
К нам со всех ног неслась дебелая билетерша.
— Так, пошли отсюда, если не умеете вести себя в культурном месте… Пошли… Пошли вон из зала, — грозно закудахтала она, вцепившись в Танькино плечо. — Идите отсюда, мудачки… — Видимо, постоянный контакт с культурой сказался на ней крайне мало.
— И впрямь, Валька, пошли отсюда. А то это не спектакль, а нудота, — вызывающе громко объявила подруга.
Я послушно попыталась обуться (едва лишь в зале погас свет, я скинула предательские туфли, освободив свои умирающие пальцы). Ступни взвыли болью, категорически отказываясь втискиваться обратно в «лодочки», которые внезапно стали меньше на два размера.
Мне сразу захотелось досмотреть спектакль до конца. Но подобного шанса Таня мне, увы, не оставила.
— Наш талант здесь все равно никто не ценит. Другие бы поблагодарили за то, что их хоть кто-то развлекает. А эти… — презрительно завершила она свою тираду, без стеснения перекрикивая актеров, и, походя стряхнув со своего плеча билетершу, направилась к выходу, независимо виляя бедрами.
Я встала и поплелась за ней босиком, прижимая туфли к груди, сопровождаемая осуждающими взорами.
Уже у двери меня цапнул за руку какой-то донельзя возбужденный потный мужичонка и с живейшим интересом спросил:
— Девушка, что, правда мужчины не возбуждают?
— Чего на тебя нашло? — уныло поинтересовалась я, выйдя на крыльцо театра.
Я стояла на асфальте босиком, мысленно прощаясь с единственными чулками и сутулясь под любопытными взглядами прохожих.
Держа сигарету одними губами, Танька запрокинула голову и беспроблемно прошепелявила:
— Тык шпектакль был пашкудный. Надо ш было хоть как-те порежвиться… Пошкольку шпашение утопаючих — дело рук шамих утопаючих. Што шнова говолит о полежношти нарчищижма…
— Че ты прицепилась ко мне со своим нарциссизмом! Достать меня хочешь?
— Дула. — Она вытащила сигарету изо рта. — Я ж тебе добра желаю… Бросай своего Валерку на фиг.
Я нахохлилась — тема была запретной. Но в порыве хулиганского вдохновения Танька, не глядя, перепрыгнула много раз оговоренное табу.
— У вас с ним все равно ничего не получится!
— Это почему? — я рефлекторно приняла оборонительную позицию, хотя могла бы и сама привести в доказательство два десятка «потому!». Именно поэтому об этом не стоило заговаривать в принципе.
— Потому что вы с ним слишком похожи.
Такого выпада я не ожидала.
— Чем? — опешила я. — Он успешный, а я секретарша, он решительный, а я мямля, он бабский любимчик, а я…
Я замолчала, боясь довести себя до слез этой сравнительной характеристикой.
…Я невзрачная, серая мышка, замухрышка и неудачница. Если мужчина пристанет ко мне на улице, не нужно звать гаишника с «трубкой», чтобы определить: он безнадежно пьян. Иначе никогда не обратил бы на меня внимания. В глубине души я всегда считала себя недостойной яркого Валерки и поражалась, что он снизошел до связи со мной. Возможно, из-за этого и прощала ему все.
— Все равно вы два сапога пара, — прервала мое глубинное погружение в комплексы Танька. — Вас даже зовут одинаково: Валерий и Валерия. Ты ведь только представляешься Валечкой, только с виду такая тютя, а на самом деле упрямая как не знаю что… И Валерка твой это знает, оттого и бесится, что переломить тебя не может. Думаешь, он тебе изменяет?
— А разве нет? — удивилась я.
— Нет — он обороняется. Он боится, что, уступив тебе хоть на пядь, тут же окажется порабощенным. Боится потерять себя — тебя боится.
— Он меня боится? Ты шутишь?
— И правильно делает… Ты слишком властная.
— Я — властная? — Ее заявления не налезали ни на какую голову!
— Потому он все время сбегает, скандалит, ухлестывает за другими. Понимает: стоит ему остаться с тобой надолго — ловушка захлопнется. А бросить тебя все равно не может, потому что любит по-своему. А ты его нет!
— Это я его не люблю?!
Подобного абсурда я не предполагала услышать даже от Таньки!
— Ты… ты любишь не его, а себя в нем. Будь ты чуть более успешной и менее закомплексованной, ты бы стала такой, как он: самовлюбленной задавакой, которая всегда в центре внимания. Ты бы соблазняла мужчин только для того, чтобы помучить их. И объясняла Валерке, что флирт — это не измена и ты имеешь право поиграть…
— Ты хоть сама понимаешь, до чего сейчас договорилась?
— Я лишь повторяю твои собственные слова, — отрезала Танька.
— Я такого не говорила! — взвилась я.
— А кто сказал: «Я люблю его больше, чем себя, и ревную себя к нему»? Ты и злишься-то на Валеру вовсе не из-за его хронических измен. Ты не можешь простить себе измену с ним. Что он тебя у тебя увел! Что он такой, какой хочется быть тебе. Что это он мучает тебя, а не ты его!
— Заткнись!
Я была сыта по горло Танькиной домашней психоаналитикой. И то, что она предательски кинулась защищать Валерку, обвиняя меня во всех смертных грехах, было последней каплей.
— Я люблю его! Люблю, слышишь! — заорала я, стараясь опередить надвигающиеся слезы, прокричать ответ раньше, чем тупо и бессильно разрыдаюсь от непонимания и жалости к себе. — Я без него не могу! Когда его нет, мне кажется, что нет меня!
Мои слезы отрезвили ее.
Танька резко скомкала личину пофигистки и хулиганки и, швырнув недокуренную сигарету на асфальт и расплющив ее каблуком, стала грустной, обиженной.
— Ладно, прости, — примирительно пробубнила она. — Успокойся. Забудь все, что я сказала… Ты права, какая из тебя нарциссистка? Ты сама себя съешь и не подавишься.
Ответить я уже не могла — лишь издавала нечленораздельные звуки.
Несколько минут Таня угрюмо созерцала меня — жалкую, босую, плачущую, уткнувшую лицо в подошвы туфель, которые я по-прежнему сжимала в руках.
— Послушай… — произнесла она, принимая очередное кардинальное решение. — Я давно хотела тебе сказать… Есть один адрес. Ведьмы. Настоящей. Мне говорили, она может решить любую любовную проблему. Только берет дорого… Но, если уж такое дело, ладно… Я тебе одолжу. Будешь отдавать частями.
Крепко сжимая мою безвольную руку, Таня волокла меня вверх по лестнице.
— Третий этаж. Квартира 33. Плохо, что мы без звонка, но я не знаю телефона… Только адрес и имя — Иванна Карамазова.
Я была тихой и бесчувственной, как всегда после слез. Старинные мраморные ступеньки неприятно холодили ноги. Чулки порвались еще при выходе из такси.
— Таня, мне не хочется… — выдавила я с трудом.
Больше всего мне не хотелось одалживать у нее деньги. Мой бюджет секретарши и так представлял собой живую иллюстрацию к басне Крылова «Тришкин кафтан». А теперь придется и новые чулки покупать…
— Я не могу тратить такие деньги ради забавы, на какую-то шарлатанку.
— Валерка пусть платит…
— Ты же знаешь, он не дает мне денег.