— Вы пытаетесь бессознательно повторить схему родительских отношений? — гнусавила его невеста, изображая чокнутого комедийного психоаналитика. — Или это Эдипов комплекс? Хотите жениться на собственной мамочке?
Студентка медицинского института, будущий врач-психиатр Иванна Зацерковная была приглашена в программу «Безумный мир» на роль штатного психолога — комментировать ответы гостей студии. Но девица с треском завалила свой первый выход на экран, доведя гостя — известного украинского дизайнера — до поросячьего визга в прямом эфире.
В тот же вечер главный режиссер — кормилец и король «Безумной» программы — Василий Людин поставил вопрос на экстренном собрании: «Оставлять ли в их „мире“ излишне резкую психологиню?» И Артем, храбро рванув рубаху на груди, кинулся защищать голубоглазую брюнетку, доказывая, что скандал, крик и голая правда — именно та острая приправа, которой так не хватает их передаче. А если приправа излишне острая, то выход ведь был первым, и нужно дать девушке возможность исправить ошибку, тем паче что телегеничные психиатры, без труда выговаривающие все буквы алфавита, на дороге не валяются…
Присутствовавшая при этом испуганная и затравленная Иванна не знала, что в героической речи Артема героизма мало. Людин любил собирать собрания и устраивать шоу во славу своей власти. Опрос мнений был чистой воды проформой — демократией в коллективе и не пахло, а сам Василий отнюдь не собирался избавляться от молоденькой синеглазки. Он просто демонстрировал ей, кто здесь король… И Артем убил двух зайцев сразу, сказав шефу именно то, что тот хотел услышать, и выказав себя рыцарем в голубых глазах красавицы.
Спасти женщину — этот прием никогда не давал осечек, спасенная принцесса сама кидалась на шею герою.
Но Иванна почему-то не кинулась….
«Я не хочу умирать. Это слишком абсурдно — умереть так! Надо предпринять что-то…»
Последнее предложение он повторил про себя несколько раз.
До этого его ум тупо отказывался смириться с реальностью происходящего. Но сейчас, когда Тёма пришел в себя, он понял, что ситуация не такая уж безысходная. Ведь перед ним женщина, а с женщиной — он не разуверился бы в этой аксиоме, даже если б перед ним сидела сама Смерть, — всегда можно договориться. С любой, а тем более с такой, которая когда-то любила тебя до безумия и, судя по всему, не может обрести здравый ум до сих пор.
«Достаточно убедить Иванну, что я все еще люблю ее, помню, переживаю из-за нашего разрыва, и…
Алена будет потеряна навсегда.
Ну и хрен с ней, с Аленой!»
Но для того чтобы договориться, нужно как минимум получить возможность говорить.
Тёма собрался с силами и замычал, стараясь, чтобы его мычание было как можно более дружелюбным.
Иванна не реагировала.
Сделав паузу, Тёма замычал в ритме «Я тебя люблю», изо всех сил посылая бывшей невесте соответствующие флюиды.
Он признался ей в любви не меньше двадцати раз, прежде чем та подала голос:
— Хорошо. Если ты пообещаешь быть паинькой, мы снимем с твоего рта эту заклепку и распеленаем белы ручки-ножки. Главное, чтобы ты понял — здесь работают профессионалы. Тебе заткнут рот, прежде чем ты крикнешь «Мама!». Но ты же не будешь кричать, правда?
Тёма интенсивно закивал в ответ.
— Мне нужен свет, — приказала Иванна.
Черные тени заметались по квартире. Кто-то из них зажег лампу в коридоре, и Тёма снова увидел ее. Она сидела с ногами на диване. Ее освобожденные от очков невероятно желтые глаза плотоядно улыбнулись ему.
— Какой уютный вечер, не правда ли? — сломала губы она. — Знаешь, в детстве я упала с дерева и повисла горлом на бельевой веревке. Потом целую неделю вокруг шеи была красная полоса. Как у висельника… Смешно, правда?
Никто ей не ответил. Да она и не рассчитывала получить ответ. И Артем вспомнил, как много лет назад другая, любимая им Иванна вот так же сидела с ногами на диване, с другими, размякшими от улыбки ласковыми губами и вспоминала что-то… А за окном падал снег. И дешевый китайский магнитофон пел печальным голосом сентиментальный романс, который Иванна любила, словно свою душу, и который, чтобы не перекручивать, она записала на кассету десять раз подряд.
В час, когда ветер бушует неистовый,
с новою силою чувствую я
белой акации гроздья душистые,
невозвратимы…
Или, может, «неотвратимы»?
Какое-то грустное, обреченное слово!
Быть может, «неповторимы»?
…как юность моя…
…как юность моя…
Через семь минут комнату освещали светильники из коридора, настольная лампа, под которой Тёма любил работать на кухне, и разноцветная гирлянда, купленная им вчера для еще не обряженной, зябнущей на балконе новогодней елки. Иванна сделала чуть заметный жест рукой, и парень в черной куртке ловко перерезал его оковы и отодрал скотч со рта.
— К тебе, кукла, это тоже относится, — скучливо сказала гостья. — Скотч с твоего рта я не сниму, прости. Судя по твоему взгляду, размеренной беседы у нас с тобой не получится. Но лапки мы тебе развяжем. Я вовсе не хочу тебя мучить. Будешь умницей?
Наверное, Алена кивнула в ответ, потому что Иванна добавила: «Вот и славно!» — и устало опустила веки.
— А раз ты у нас такая умница, душечка, хозяюшка, — не глядя распорядилась она, — иди-ка ты на кухню и приготовь своему благоверному ужин. Потому как, по моим планам, он должен умереть не от голода…
«О господи, как затекли ноги!»
Два миллиона иголок — по миллиону на каждую конечность — вонзились в него. Борясь с болью и рискуя свалиться с табуретки, Тёма осторожно размял сначала одну, потом другую. Открыл рот… В первую секунду его губы лишь беззвучно шевелились, как у рыб в аквариуме. Потом…
— Что со мной будет? — спросил он.
Иванна открыла глаза.
— Ты будешь стоять здесь ровно столько, сколько сможешь простоять. Думаю, двое-трое суток ты продержишься. Кто знает, возможно, больше… Но все же в какой-то момент ты не выдержишь и заснешь. Вот и все.
— И ты собираешься сидеть здесь трое суток?
— Мне некуда спешить. Вряд ли где-то в этом мире происходит нечто более интересное.
Артем осторожно ощупал петлю на своей шее.
— Даже если мы уйдем, тебе не удастся снять ее, — откликнулась Иванна. — Веревка натянута слишком туго. Для того чтобы высвободиться, ты должен подпрыгнуть на полметра и одновременно высвободить шею из петли. А ты никогда не был способен на подобные трюки. Мой дорогой, ты отнюдь не Рембо. Да и мы никуда не уйдем…
Непонятно почему; но ему показалось, что она нисколько не изменилась — сейчас он явственно видел, как осунулось, стерлось за годы ее лицо; темные круги, окольцевавшие глаза траурными рамами; трещину первой морщинки на лбу…
— Ты так сильно меня ненавидишь? — вкрадчиво спросил он.
— Да, — ответила она. — Так сильно.
— А я любил тебя… — неуверенно начал Тёма.
— То-то и оно, что я тебя тоже…
«Ничего, — сказал себе он, — Иванна никогда не сдавалась сразу».
Она так упрямо не влюблялась в него, что он буквально сошел с ума — все забыл, все бросил, занимался только ею. Контролировал их злобную гримершу, пытавшуюся изуродовать Зацерковную бестолковым гримом, учил девушку принимать нужные ракурсы на камеру, сам выставлял свет на площадке. Сидел рядом на эфирах, помогая смягчать присущие ей жесткие, нелицеприятные формулировки, делая их чуть более льстивыми и абстрактными.
В глубине души Тёма поражался, как точно она ухитряется вычислить по, казалось бы, ничего не значащим ответам темное прошлое гостей передачи. Стоило ему зазеваться на минуту, Иванна выдавала убийственный комментарий: «Не исключено, что в детстве вы страдали клептоманией и воровали мелочь из карманов одноклассников… От бессилия вы часто бьете жену и детей… Не далее как несколько дней назад вас бросил мужчина…»
И по тому, какими испуганными, жалкими становились вдруг самодовольные лица знаменитостей, по поту, проступающему сквозь их грим, по нервному оскалу их ртов становилось понятно — воровал, бьет, бросил.
— Не говори «бросил мужчина», говори «вы расстались с любимым». Не говори «бьете жену», скажи «дома у вас скандалы, ни с женой, ни с детьми нет понимания», — терпеливо учил он ее.
А она все не влюблялась и не влюблялась. И с каждым днем ее узкое лицо в обрамлении прямых темных волос становилось все более похожим на лицо юной Кароль Буке из фильма «Этот смутный объект желания» Бунюэля, а сам он все больше напоминал себе нелепого героя картины, от которого все ускользал и ускользал невыносимо желанный объект.
А потом наступила зима… И снег завалил город. И провожая Иванну после очередного эфира, он вдруг притянул и вобрал в себя ее холодные губы. И они целовались долго-долго — так долго, что за это время их любовь успела родиться, окончить школу и получить паспорт, пройти период ухаживания и цветов, комплиментов и полунамеков, веселого флирта и вопросительного служебного романа. Так долго, что когда закончился поцелуй, все уже было сказано и понятно, решено и подписано, серьезно и навсегда…
И они не могли стать ни влюбленными, ни любовниками — лишь женихом и невестой.
— Иванна, — тревожно спросил он ее, — ты выйдешь за меня замуж?
— Я вспоминал тебя…
— Я, как видишь, тебя тоже не забыла.
— Но ты вспоминала меня с ненавистью, а я…
Он хотел сказать «с желанием». Но поперхнулся словом. Зеркало под часами насмешливо отражало его бледные голые ноги и поникший испуганный член. Его реплика прозвучала бы не только абсурдно, но и жалко.
«Да уж, — злобно подумал Артем, — хотел бы я посмотреть, как Печорину удалось бы соблазнить княжну Мери, стоя нагишом с петлей на шее. В таком положении даже у Дон Жуана опустились бы руки… И не только руки!»