9 мая 1945 года мы похоронили своего начальника команды Ивана Кравченко в палисаднике «RW» недалеко от лагеря. Покидая его после Победы, мы всей командой пришли на его могилу, возложили ещё раз букеты цветов и попрощались с ним. После нас к могиле подошла Эмма с заплаканными глазами. Мы наблюдали за ней издали и, отдавая дань великой любви, молча удалились. Такой пламенной сильной любви, да ещё в обстановке плена, можно было позавидовать. Пусть простит меня читатель за то, что этот рассказ отвлёк меня от последовательности повествования.
Вторым влиятельным членом команды был крепыш с широкой грудью Борис. В команде выполнял работу, где нужна была большая физическая сила. Борис был храбр и мог пойти на любое опасное дело по грабежу вагонов. О таких говорят: «Прошёл огонь, воду и медные трубы!»
Подстать ему был Иван-цыган – правая рука Бориса. Складом ума и внешностью Иван был очень похож на цыгана. Он предлагал Борису разные планы и разрабатывал все операций по кражам из товарных вагонов. Иногда закрадывалась мысль, что Борис и Иван-Цыган до войны были профессиональными ворами и сидели в наших тюрьмах. Их лексикон выдавали в них опытных воров. Для них, по-моему, плен был не пленом, а увеселительной прогулкой.
Фёдор был исполнительным соучастником всех опасных воровских дел Бориса и Ивана-Цыгана. Умел держать язык за зубами. Обладал также большой физической силой. Его всегда брали с собой на самые опасные дела. Эта боевая тройка не разрешала остальным членам команды заниматься воровством. Они говорили, что мы быстро попадёмся и этим «завалим» их. Часто они не ели лагерную баланду, а отдавали нам, обязательно делились с нами ворованными продуктами.
Если Борис и Иван-Цыган были молодыми, то Юдин и Чабан для меня казались совсем стариками. Лица их были изрезаны сотнями морщинок, они ходили обрюзгшими, не брились. От курения чинариков их пальцы пожелтели, а на губах были ожоги. Их поминутно раздирал глуховатый стариковский кашель. Они учили меня с Виктором, как надо в плену не работать, а только делать вид, что усердно трудишься. Работали медленно, часто садились перекуривать.
О Кирилле не могу рассказать что-нибудь подробно. О таких говорят «ни рыба, ни мясо». Он был очень болен язвой и сидел все время на соде, которую выпрашивал у местного населения. 19-летний паренёк из Ярославля был слабым, рахитичным. Его в команде также, как меня, использовали на побегушках.
Сложную работу на замене шпал, переводных стрелок, забивке костылей в шпалы и т. п. в первые дни пребывания в команде ни Виктор, ни я не выполняли. Мы носили на носилках инструменты – молотки, разводные и простые ключи, домкраты, ломы, вилы, кирки, лопаты – и лишь к концу плена, когда немного окрепли физически, смогли выполнять тяжёлые работы.
Если был мелкий ремонт на дороге, например, замена шпал, то мы работали под управлением мастера с фашистской повязкой на рукаве, которого звали Фрицем. У него была большая семья – десять детей, мал мала меньше, поэтому его не взяли на фронт, а оставили на железной дороге служить Рейху. Как ни странно, он был членом нацистской партии. На работу ходил с потёртым портфелем, в котором прятал всё, что ему давали Борис или Иван из наворованного.
Фриц нашей тройкой был куплен с потрохами. Ему деваться было некуда. Дома его ждала голодная многодетная семья, которая жила на скудных паевых продовольственных карточках. Фриц шёл на громадный риск из-за преступной связи с русскими ворами. В случае их поимки его могли расстрелять.
Кроме нас на станции работали ещё две-три команды из нашего лагеря. Они тоже ремонтировали пути. Другие обслуживали рампы и склады, разгружая из вагонов различные стройматериалы: доски, цемент, уголь, лес и т. п. Иногда разгружали муку в мешках, различные крупы и картофель. Это для них была любимая работа, так как при разгрузке можно что-нибудь украсть из продуктов, принести в лагерь и там на печках сварить еду.
Вначале мне трудно было работать на железной дороге из-за того, что физически был очень слаб, да и самого процесса ремонта железной дороги не знал. К концу плена работу освоил. Мог самостоятельно заменить старую шпалу на новую. Затем при помощи домкрата подбить киркой шпалу так, чтобы выдержать нужный уровень поверхности рельс, прилегающих к заменяемой шпале. Подбивали шпалу гравием, который всё время подсыпали под неё. Научился вгонять костыли – держатели рельс – тремя-четырьмя ударами молота, не попадая им по рельсу. Вначале, когда пришёл работать в команду, я даже не смог набрать гравий из обшей кучи, так как втыкал вилы сверху. Они гнулись, но внутрь кучи не шли. Потом научился правильно набирать его вилами с земли, из-под кучи: гравий сам сверху ссыпался в подставленные вилы.
«Политрук»
Ещё в начале, когда только попал в команду, старший мастер – чех Карел, наблюдая за тем, как я работаю, подошёл и спросил: «Где работал на гражданке?» Я ответил, что после окончания школы не работал, а учился в железнодорожном техникуме и с третьего курса был взят на фронт. И мастер задал вопрос: «Какая ширина железнодорожной колеи у вас, в Советском Союзе?» Я замешкался с ответом. Знал, что шире, но насколько, не знал. мастер Карел неплохо говорил по-русски, поучительно сказал мне: «Надо знать, что у вас колея 1520 мм, раз учился ты в техникуме, а вот у нас – 1435 мм!» И продолжил: «Наверное, ты был плохим учеником, поэтому тебя взяли служить в армию и послали на фронт».
Ребята рассмеялись и попросили мастера, чтобы гравий подносил им Виктор, а я им расскажу лучше, как мы ведём наступление на Украине и в других местах. Мастер тоже заинтересовался моими ответами. Я отвечал очень осторожно, избитыми фразами из газет. От кого-то узнал, что при мастере Кареле нужно держать ухо востро и быть очень осторожным, так как он связан с гестапо и может в любую минуту донести, что, мол, ты неблагонадёжен и ведёшь антигитлеровскую пропаганду…
Ребята работали, а я им рассказывал о событиях, которые произошли у нас в стране с 1942 года – с того момента, когда они попали в плен. Их интересовало буквально все, особенно причины отступления наших под Харьковом, на Сталинградском направлении и на Кавказе, спрашивали, на каких фронтах воевал и какой у нас лучший командующий.
Кто-то задал мне вопрос: «Вот ты много чего знаешь. Не командиром ли воевал?» – «Нет, рядовым, был командиром отделения связи в артполку», – быстро ответил.
Иван-цыган предположил: «Наверное, был политруком».
«Что вы, ребята?! Если бы был политруком, никогда бы не попал в ваш лагерь!»
Я обратил внимание, что после моего выступления перед ребятами мастер Карел стал ко мне более внимателен. Его пронзительный острый взгляд я всегда ощущал на своей спине. Видно было, что он прислушивался к моим разговорам с ребятами. Я стал осторожнее в своих высказываниях, когда чувствовал присутствие мастера Карела. Ведь по сути дела я не знал, кто чем в команде дышит, можно ли на кого-то положиться.
Ребята с этого момента, особенно Иван-Цыган, обращались ко мне с окриком: «Политрук!» Как не просил их поменять кличку, она сохранилась за мной до конца плена. Хорошо, что там, где мы работали, постоянно стоял шум от проходящих поездов, и прозвище в большинстве случаев слышно было только среди усердно работавших пленных. Мастера от нас всегда находились метрах в десяти, наблюдая за нашей работой на расстоянии. Ближе не подходили, так как от нас всегда исходил перегар от курева, запах пота и совсем несвежего белья. Как-никак был август, стояла жара.
Тяжёлые будни
На железной дороге, особенно тяжело было менять старые рельсы на новые. Необходимо было старые рельсы освободить от костылей, затем открутить болты на планках на стыках, отнести рельсы на 20–30 метров в сторону и сложить в штабеля. Рельсы для нас были очень тяжёлыми. Тащили их с десяток пленных при помощи специальных громоздких клещей, за одну ручку которых держался двумя руками один пленный, а за вторую – его напарник. При смене рельс из-за физической трудности нашей команде придавали ещё одну команду из десяти человек. Пленные с клещами становились вдоль длинной рельсы парами, один напротив другого, хватали её клещами, слегка приподнимая от земли и под громкую команду мастера тащили к штабелю. Конец её волочился по земле. Казалось, что не они тащат рельсу, а она их. На место старой рельсы из штабеля приносили новую и под команду укладывали её на шпалы. Затем соединяли концы рельс на стыках. Под команду мастера «Хо-о-о-рюк!» пленные делали согласованно рывок. Рельса продвигалась вперёд на 20 см. И так продолжалось, пока новая рельса не упрётся о старую, соединится с нею.
В глазах плыли радужные круги. Пленные шатались от усталости. Соединив рельсы плашками, переходили к забивке костылей, которые своими шляпками крепко крепили рельсу к шпале. Замену рельс нужно было сделать быстро, за один световой день, так как по ним на следующий день должны были следовать поезда. В дни замены рельс мы приходили в лагерь очень усталыми, еле дожидались отбоя. Очень хотелось поскорее отдохнуть и уснуть.
Изо дня в день продолжалась наша каторга. Особенно трудно было разгружать стройматериалы с прибывших открытых платформ: рельсы, стрелки, шпалы. Хотя нами использовался бревенчатый портальный кран с ручной талью, всё равно грузы снимались с платформы нечеловеческим напряжением. Особенно тяжело было менять переводные стрелки с рельсами. Эту замену выполняли сразу три-четыре команды лагеря. Руководил работой главный мастер-путеец, шеф станции немец герр Рихтер. Во время работы он был суетлив, криклив. На его худой фигуре болтался, как на вешалке, длинный чёрный форменный пиджак с золотистыми пуговицами. На тонкой шее держалась седая голова с большими, оттопыренными ушами. На длинном носу худого лица со скулами висело пенсне с цепочкой. Когда являлся Рихтер, вместе с ним приходили сигнальщики с рожками. Они выставлялись в пятидесяти метрах с двух сторон, где производилась замена стрелок. Сигнальщики с помощью рожков предупреждали работающих, что по рядом лежащим путям через несколько минут будет на большой скорости проходить состав. В этот момент нам необходимо будет принимать все меры предосторожности.