Сигнальщиками работала пара пожилых пенсионеров – муж и жена, которые всё время улыбались нам.
Инженер Рихтер был знающим, высококвалифицированным путейцем. К пленным был справедлив. Сам пережил плен, попав в 1915 году к русским в Карпатах. Он хорошо говорил по-русски. Всегда угощал пленных своими сигаретами. Одновременно был требователен и строг. При нём пленные выполняли работу добросовестно во избежание неприятностей от лагерного коменданта, так как Рихтер мог ему пожаловаться на плохую работу пленных.
Станция Аусиг для нас была своего рода барометром. Если военные эшелоны один за другим идут в сторону Дрездена, а оттуда – санитарные поезда с ранеными, то можно догадаться, что на юге-западе Польши идут большие бои с наступающими советскими войсками. Особенно заметно было летом движение эшелонов в сторону Мюнхена, когда союзники высадили десант в Нормандии. Однажды возле нашего места работы остановился военный эшелон с танками и орудиями. Возле каждой открытой платформы была выставлена охрана. Я незаметно от своего конвоира подошёл к солдату-немцу, охранявшего прибывший эшелон с надеждой, что у него выпрошу сигарету. Посмотрел на его лицо и ахнул – рожа у него была настоящая, русская. Я прямо спросил у него: «Как это ты попал служить в немецкую армию?» Он ответил: «Был в плену. Голод загнал служить в немецкую армию». Далее продолжил: «Еду на фронт в Нормандию. Там перейду на сторону англичан. Через Англию, Швецию, Финляндию попаду в Россию, чтобы потом сражаться с немцами». – «Земляк, очень тернистый путь ты выбрал для возвращения на Родину. Если и попадёшь в Россию, то Сибири тебе не миновать! Лучше во Франции дезертируй, найди там партизан и бей фашистов! Этим ты завоюешь себе право на возвращение на Родину!»
В завершении беседы он вынул пачку сигарет, вытащил из неё три сигареты и угостил меня, сказав: «Если ты раньше меня попадёшь на Кубань, в станицу Славянскую, то передай привет станичникам от Степана Литовченко».
Иногда нудная тяжёлая работа на железной дороге сменялась лёгкой – у бауэров на уборке урожая. Запомнилась двухдневная работа на полях крупного бауэра под городом Теплице на уборке гороха. Никогда в жизни я не ел столько сладкого зелёного гороха, как там, на поле.
Мысль о добывании еды и курева нас преследовала всё время.
Часто с Юдиным или Чабаном мы ходили вдоль пассажирских поездов, останавливавшихся на вокзале Аусига и собирали окурки и выброшенные из окон пакеты с остатками еды и куски хлеба, булок. Придя в лагерь, продукты сортировали и из них готовили суп. Окурки высушивали на печке, извлекали из них табак. В плену пленным курева не выдавали совсем.
Иногда мне и Виктору, вопреки запрету наших отпетых воров Бориса и Ивана-Цыгана, удавалось украсть в вагонах муку или картофель. Своей добычей мы всегда делились с Чабаном, Юдиным и Кириллом. Обычно лишние продукты мы не хранили в лагере из-за частых обысков, и уличённых в мелком воровстве пленных сурово наказывали двадцатью ударами палок по спине или до пяти суток ареста в карцере. Наиболее опасных воров направляли в концлагеря. В сравнении с условиями в концлагерях, мы жили ещё сносно, там же пленные существовали на грани вымирания.
Узники Терезиенштадта
К концу войны, с декабря 1944 года, железнодорожный узел Аусиг часто бомбила союзная авиация. Военнопленные своими силами уже не успевали устранять места повреждения путей. На станцию стали привозить в нескольких вагонах заключённых из концлагеря Терезиенштадт.
Однажды наблюдал такую картину. Группа концлагерников устанавливала переводную стрелку. Человек пятьдесят-шестьдесят подняли стрелку, но не удержали, она всей своей тяжестью упала на ноги заключённым. Подняв неистовый крик от боли, пострадавшие просили помощи. Концлагерники, работавшие рядом бросились к своим товарищам на помощь. Вскоре из-под груды металла – переводной стрелки освободили десять человек. Многие получили открытые переломы. Но никаких перевязок, обработки ран пострадавшим не делали. Отнесли всех к забору, где стояли вагоны и положили раненых на землю, как снопы. Многие были в шоковом состоянии. Один особенно сильно пострадал, ему отдавило все внутренности. Из груди хлынула кровь. Он очень стонал и периодами кричал, взывал о помощи. Эсэсовцы к потерпевшим никого не подпускали до конца рабочего дня. Приблизительно через час после случившегося к группе корчившихся от боли людей, подошёл эсэсовец из концлагеря по кличке Горилла. Он вынул из кобуры пистолет и выстрелил в голову тяжелораненому. Стон прекратился. Раненые смолкли от страха. Горилла подходил ко всем. Носком ног переворачивал их на спину. Некоторых старался ткнуть ногой в пах, чтобы те молчали, не стонали. Конвоиры в разных местах рабочей площадки весь день свирепствовали. То одного, то другого заключённого сильно избивали палками. Бегали с овчарками и кричали: «Los, Los!! Arbeit, Arbeit!!! Давай, давай!! Работай, работай!!!»
Один заключённый хотел поднять окурок с земли. Это заметил эсэсовец. Тотчас как цербер он подскочил к заключённому и стал избивать палкой.
Вечером подали вагоны и объявили заключённым посадку. Концлагерники бегом, подгоняемые палками охраны, быстро погрузились в вагоны. В пустой вагон побросали раненых, придавленных стрелкой, и труп расстрелянного.
Однажды, после очередной бомбёжки, наша команда разбирала кирпичи разрушенного пристанционного склада. Незаметно от нашего конвоира я отошёл от места работы, чтобы осмотреть разбитый товарный состав, который находился недалеко от нашего места работы. Проходя вдоль него, увидел, что из одного вагона через щели на землю высыпалась картошка. Я нагнулся, чтобы подобрать несколько картошин. Только начал класть их в карманы, как увидел, что со стороны работавших концлагерников бросился в мою сторону самый свирепый охранник – начальник конвоя Горилла. Он, как зверь, вприпрыжку на своих упругих ногах, бросился в мою сторону, вытащив на ходу из кобуры пистолет «Вальтер». Я с перепугу бросился бежать в сторону своей команды. Горилла, ругаясь по-немецки, стал догонять меня. Я выбился из сил, споткнулся о кочку и упал. Горилла споткнулся об меня и тоже упал, но быстро поднялся и набросился на меня, лежащего на земле. Он приставил пистолет к моей голове. Мелькнула мысль, что он пристрелит меня, как того раненого концлагерника. По-немецки я стал жалобно его просить: «Герр обер-лейтенант, не стреляйте. Я больше не буду! Простите меня! Голод заставил взять несколько картошек!» Всё это я выпалил почти скороговоркой – вот где пригодилось знание немецкого языка! Смотрю, как с лица Гориллы исчезает злость, отхлынула кровь. Он стал как-то добрее. То ли мой жалобный крик, то ли мой мальчишеский вид, привёл его в человеческое состояние. Он постоял несколько минут надо мной, скрепя зубами. Я лежал и стал выбрасывать из карманов картошку, затем поднялся. В этот момент к нам подбежал мой конвоир и, обменявшись с Гориллой несколькими фразами, взял меня за руку и повёл к нашей команде.
Горилла посмотрел злобно на меня и пригрозил: «Попадись мне ещё раз! Пристрелю!»
Борис не удержался, чтобы не поддеть меня: «Ну какой же ты дурак, что воруешь на виду у всех! Это может только наш политрук!» – съязвил он.
Борис да Иван-Цыган
День за днём шла обычная жизнь в плену: работа – обед – сон…
Как-то всей командой работали в начале станции. Меняли шпалы, для чего освобождали между ними пространство от старого гравия, выдёргивали из шпал ржавые костыли, затем из-под рельс вытаскивали прогнившие шпалы. Всё шло своим чередом.
Обратили внимание, что на станции вдоль товарных составов и железнодорожных путей ходят гестаповцы и наряды полиции с собаками. Они подходили к каждой рабочей команде военнопленных и кого-то тщательно высматривали и искали. Подошли и к нашей команде с двумя железнодорожниками. Нас выстроили. Один из железнодорожников обошёл медленно нашу шеренгу, и внимательно осмотрел каждого. Я обратил внимание на нашего Бориса. Он как-то по-особому, в три погибели согнулся. На его выцветшей шинели выперли лопатки. Лицо выражало страдание и стало каким-то плаксивым. За несколько секунд Борис перевоплотился. Я подумал: «Вот артист какой!» Железнодорожник остановился перед ним, несколько минут ходил вокруг и внимательно стал его рассматривать. Гестаповец, который его сопровождал, спросил: «Этот?» – «Нет, нет! Тот был большой, мощный, с сильными бицепсами», – ответил железнодорожник.
После осмотра нашей команда они перешли к следующей.
В конце работы, когда мы собрались в своей рабочей будке перед возвращением в лагерь, Борис рассказал, кого искали гестаповцы.
Дело было так. Накануне вечером Борис и Иван-Цыган перед уходом в лагерь, решили вскрыть ещё один из вагонов в остановившемся составе. В нём, по сообщению местных железнодорожников, везли коробки с сигаретами. Ребята, как всегда, быстро нашли состав, а в нём вагон с вожделенным грузом. Наводка друзей-чехов сработала безукоризненно.
Иван-Цыган одним махом вскрыл пломбу на дверях вагона, отодвинул двери и пролез внутрь. Там быстро наполнил пачками сигарет свои внутренние штаны. Они перевязывались верёвкой у щиколоток. Таким образом, внутренние штаны выполняли функцию своеобразного мешка. Каждую штанину набивал пачками сигарет вплотную к самому поясу. Можете себе представить, сколько вошло пачек сигарет в каждую штанину! Поверх нижних штанов, чтобы скрыть штаны-мешки, надевались обыкновенные широкие и длинные штаны.
Набив пачками сигарет свои нижние штанины, Иван-Цыган приготовился вылезти из вагона, подал условный сигнал Борису. Тот приготовился свистнуть в ответ, дав знак, что можно вылезать – вокруг спокойно. И вдруг перед ним под вагоном очутился охранник с фонариком, сопровождавший состав. Борис не растерялся, выбросил вперёд свой увесистый кулак, как наковальню, сильно ударил охранника кулаком в скулу. Тот упал как подкошенный, даже не пикнув, отбросив в сторону фонарик. Борис и Иван быстро ушли с места происшествия. Так вот, этот горе-охранник и разыскивал вместе с гестаповцами и полицейскими на следующий день своего крестника, пославшего его в глубокий нокаут.