Такую операцию с сигаретами Борис и Иван-Цыган проводили регулярно, два-три раза в неделю. Когда Иван-Цыган вытряхивал из штанин сигареты, их оказывалось очень много. Мастер Фриц, увидев целую гору сигарет, не находил себе места, у него горели глаза и тряслись руки. Ещё бы, ему выдавали по карточке в пайке по три сигареты на день, а тут их целая гора! Часть пачек ребята отдавали Фрицу, который тут же их прятал в свой портфель. По одной сигарете давали нам выкурить. Остальные они прятали в своих тайниках на работе.
Поздно вечером мы подошли к лагерным воротам. Нас встречал комендант лагеря.
– Почему поздно команда возвращается? – спрашивает.
– Герр комендант, команда устраняла аварию!
– Как работали?
– Хорошо, герр комендант!
– Не воровали из вагонов?
– Что вы? Конечно, нет, – отвечал мастер Фриц, прижав свой портфель, в котором находились ворованные сигареты.
Как-то я узнал, что Борис и Иван-Цыган были в России известными ворами. Не раз сидели в тюрьмах. На фронт попали добровольно, прямо из тюрьмы. В плену оказались в мае 1942 года во время харьковского окружения. Тогда в плен попало сразу около ста тысяч солдат и офицеров в результате бездарно проведённой нашим командованием операции.
Что только не воровали они из немецких вагонов! Сигареты, говядину, сало, вино, спирт и даже почтовые посылки, которые направлялись немцами с фронта своим семьям. В посылках чего только не было – от золотых колец, часов до золотых запонок и коронок. Они всегда знали по воровским связям, на каком пути станции и на каком месте находится вагон, необходимый для грабежа, каждый день получали информацию от железнодорожников-чехов, в каком составе и вагоне находится нужный груз.
На дело часто брали с собой Фёдора, который брал ручные носилки. В них клали необходимый инструмент, прикрытый шинелями. С носилками бодро шагали к нужному вагону. Со стороны можно было подумать, что спешат на устранение аварии. Мастер Фриц мелкими шагами семенил за ними, еле поспевая. Подойдя к вагону, Борис ловко действовал ломиком, загнутым на конце. Он срывал пломбу на дверях, откидывал в сторону накладку и, ловко управляясь своим орудием, бесшумно и быстро отодвигал тяжёлую дверь вагона. Внутрь прыгал Иван-Цыган, зажигал электрический ручной фонарик и спокойно, не спеша брал необходимый товар. Наполнив свои штаны-мешки, он передавал товар Борису, а тот – Фёдору. Последний до отказа наполнял носилки награбленным товаром, прикрывая его шинелями и инструментом. Затем Борис осторожно накатывал дверь вагона на место, бесшумно набрасывал накладку, доставал из кармана пломбир и всё принимало свой первоначальный вид.
На носилки также набрасывались для маскировки снятые с плеч пиджаки. Поднимали с трудом носилки и, показывая окружающим, что они сильно устали, медленно передвигая ногами, возвращались к рабочей будке. Такую операцию наша тройка проделывала быстро, в течение часа, в зависимости от дальности ходьбы. Однажды, особенно восхитившись воровскими действиями Бориса, я сказал ему: «Ну, ты, Боря, настоящий мастер!» Он ответил: «Я с Иваном этим жил на Родине, и мы живём здесь, благодаря чему не пропали в плену с голода, да и вас с Чабаном, Юдиным, подкармливаем неплохо!»
Однажды и я с Виктором, несмотря на запрет, залезли в морозильный вагон-холодильник и украли там ляжку говядины. Спрятали её надёжно, в близлежащем мусорнике. Думали на другой день прийти с ножами и отрезать куски мяса от ляжки. Но узнав об этом, Борис запретил брать мясо, так как опасался, что мы попадёмся, и команду могут разогнать. Своим местом в команде, Борис и Иван-Цыган очень дорожили. Нам ничего не оставалось, как ходить вдоль пассажирских составов на стоянках и собирать на путях окурки и выкинутые из окон разные объедки, которые в бараке пересматривали, обмывали и употребляли в пищу.
Летом лагерники с радостью восприняли весть о том, что американцы и англичане в конце июля 1944 года высадили морские десанты в северной части Франции, в провинции Нормандия.
Из немецких газет мы узнавали через нашего переводчика о боях на Атлантическом валу – «непреступных позициях», как называли его немцы. Сначала думали, что союзники быстро справятся с немцами. Но потом увидели, что наступление приостановилось. Разговаривая между собой, пришли к заключению, что скорее всего нас освободит Красная армия. Мы радовались успехам наших войск в Белоруссии, на Западной Украине.
В июльские, августовские дни к нам в лагерь опять зачастили власовцы. На вечерних проверках они выступали перед нами с призывом вступать в РОА. Несмотря на то, что большинство военнопленных в лагере жили впроголодь, умирали от голода и болезней, очень мало находилось желающих служить в РОА. Мы знали, что немцы видели во власовцах своих пособников.
По воскресеньям, как и все немцы, военнопленные не работали. Был банный день, стрижка, бритье, стирка и т. п. Однажды благотворители из «RW» привезли в лагерь бочку пива по случаю неудавшегося покушения на Гитлера. Каждому лагернику досталось по кружке. В воскресенье, на специально отведённой площадке, проходила церковная служба, которую проводил лагерный священник отец Михаил. За свою службу, как и все участники церковного хора, отец Михаил получал от немцев по черпаку баланды в виде добавки к своему обеду. Пленные в выходной день собирались в отдельные группки, как говорят, по своим интересам. Одни играли в карты, другие в домино, третьи в шашки и шахматы. Все фигуры и доски были самодельные, сделанные из картона и дерева. Более грамотные и разбиравшиеся в политике собирались вокруг лагерного переводчика Николая Александровича, который читал и сразу переводил немецкую газету «Фёлькишер беобахтер», издававшуюся в Берлине. Поскольку слушатели были разные, среди них могли быть и предатели, доносчики, переводчик вёл разговор очень осторожно, как бы нейтрально. Но все равно чувствовалась в нем симпатия к успехам наших войск на фронтах. Приблизительно такой была картинка нашего выходного дня.
Цена жизни
Как я уже писал, в командах «RW» пленным жилось очень плохо. Работа там была физически тяжёлая и негде было достать что-нибудь из дополнительного питания. Пленные из «RW» часто болели и умирали. Наш лагерный комитет оказывал им некоторую помощь. Но доходила она не до всех. Регулярно, приблизительно раз в десять дней, кто-нибудь умирал от недоедания или же от сердечно-сосудистых болезней и туберкулёза. Однажды я решил не пойти на работу, симулировал приступ аппендицита.
Пришёл в ревиру к лагерному врачу-хирургу, которого пленные прозвали Коновалом. Он осмотрел меня и сказал: «У тебя нет аппендицита. Ты симулянт!» Как не упрашивал его выдать справку о болезни, он отказался. Поскольку все команды ушли на работу, Коновал заставил меня и ещё одного выздоравливающего в ревире, отвезти труп умершего в лазарете в крематорий на городское кладбище.
Мы взяли труп прямо с больничной кровати. Рядом с ним лежали больные. Никакого морга в ревире не было. У входа в ревиру всегда стоял длинный ящик с крышкой. Его использовали для доставки мертвецов в крематорий. Мы положили в пустой ящик труп в нижнем белье, закрыли ящик и пошли на кухню просить повозку, в которой перевозились продукты. Затем на повозку поставили ящик с покойником, сами запряглись в лямки, присоединённые к дышлу повозки. На выезде из лагеря к нам присоединился конвоир, который даже не захотел посмотреть, что мы вывозили из лагеря.
Покойника везли по второстепенным улицам через весь город. Аусиг был средний по величине город с узкими улицами. Нас удивило, что все улицы были выложены брусчаткой, не было ни одной асфальтированной.
Приехав в крематорий, мы перенесли ящик внутрь помещения. Поставили его на какое-то возвышенное место. Затем вышли во двор и посмотрели на трубу крематория, из которой вскоре появился дым, с характерным запахом горелого человеческого мяса. Мой напарник перекрестился: «Царство тебе небесное!» Его примеру и я последовал. Через пять минут нам возвратили ящик. Мы поняли, что покойник из него был вынут и доставлен в печь уже без ящика.
В лагерь возвращались грустные. Думали, что человеческая жизнь сейчас не стоит ничего. Никто на кладбище не спросил ни фамилии, ни имени умершего. На его Родине никто не узнает, где закончил свой путь муж, отец, а может, сын. Его будут считать без вести пропавшим. Между тем, свидетели его смерти были.
Возвращаясь в лагерь, громыхая по мостовой своими ботинками на деревянных подошвах, мы ощущали сочувствующие взгляды горожан-чехов. Но никто нам не бросил ни сигарету, ни пакет с бутербродом – все боялись гестапо, знали, что за связь с пленными население строго наказывается вплоть до расстрела. Рисковать не хотел никто. В лагере мы поставили ящик у стены барака-ревиры. Вышедший из лазарета санитар сказал, что ещё один умер от инфаркта. Завтра и его отвезут в крематорий.
Двадцать первый день рождения
Жизнь в лагере шла своим чередом. Нашу, да и другие команды, стали перебрасывать на несвойственную нам работу. Мы стали на отрогах Рудных гор рыть в скальном грунте бомбоубежища. Они располагались вдоль железнодорожного пути Аусиг – Дрезден. Породу долбили кирками и большими увесистыми молотками. Вгоняли зубила в породу и раскалывали её на мелкие камни и щебень.
В шахте стелилась пыль. Чтобы меньше её глотать, завязывали рот и нос повязками. Породу долбили наиболее сильные в команде – Борис, Иван-Цыган, Фёдор, остальные собирали щебень в носилки и складировали в определённом месте железной дороги, откуда его на дрезине отвозили на строительство автодорог.
9 сентября 1944 года мне исполнился 21 год. Я впервые встретил свой день рождения на чужбине, в плену. Работая в этот день в каменной штольне убежища, подумал, что никому нет дела до моего дня рождения. Никто меня не поздравил. Да и никто в плену не знал о нём. Я же никому не говорил об этом. В плену было не принято отмечать день рождения. О нём мог знать только близкий друг. Но у меня его не было, так как в команде люди были разные по своим убеждениям. Узы дружбы связывали только Бориса и Ивана-Цыгана. Остальные жили каждый сам по себе, не делясь ни с кем своими сокровенными мыслями и мечтами.