На спецпроверке в Гёрлице я заметил, что после допросов у следователей, в сборном пункте идёт пересортировка военнопленных. Одних помешают в закрытые, хорошо охраняемые солдатами, складские помещения, а других переводят в благоустроенные казармы бывшего военного училища с правом свободного хождения по городу. Думалось, что в нашу среду военнопленных проникли бывшие офицеры-власовцы, полицаи, предатели, а может быть и разведчики абвера. Мы понимали, что нашим органам госбезопасности необходимо очень тщательно проверять нашу разношёрстную среду. Как говорят, доверяй, но проверяй. Мероприятия органов госбезопасности большинство из нас, которые не чувствовали за собой никаких грехов, приветствовало и поддерживало.
Из города Гёрлиц я отправил домой своё первое письмо после освобождения. Чтобы постепенно подготовить родных к известию, что я жив, решил написать его не своим почерком, как будто пишет его мой товарищ из действующей воинской части. Вот текст письма, сохранившийся в домашнем архиве.
«Здравствуйте, дорогие родители Льва Трубаева! Ваш сын просил меня сообщить вам, что он жив и здоров. Вы от него не получали писем один год и четыре месяца и, может быть, думали, что его уже нет на свете. Я сам его видел. Он сейчас здоров и радуется, что война закончилась. Скоро он напишет письмо, в котором подробно сообщит, где пропадал. Лева просил, чтобы вы сообщили также его друзьям, знакомым и близким, что он жив и невредим. С красноармейским приветом! С Великой Победой! Сергей Марков. 10 июня 1945 года».
На Львов!
В середине июня утром нас построили на площади бывшего училища. Проверили тщательно всех по спискам и сообщили, что для отправки на Родину первой партии военнопленных подан пассажирский состав на станцию Гёрлиц. Начальный пункт назначения – город Львов. Последующие пункты будут сообщаться начальником поезда в пути следования. При пересечении составом государственной границы СССР поезд будет остановлен в поле на полчаса, для встречи с Родиной. Зачитали списки счастливчиков, кто отправляется в этом первом составе. К великой радости, я попал в первую партию отъезжающих.
Мы быстро собрались, и через час уже весело, с песней, дружно шагали по городу к железнодорожному вокзалу. У перрона стояла вереница зелёных пассажирских вагонов. В них расположились свободно. Всем хватило полок, каждый выбирал на свой вкус. Ехать было весело. Отовсюду разносились шутки, весёлые анекдоты. У некоторых были аккордеоны и гитары. Вокруг них собирались любители попеть, и они с вдохновением пели русские, украинские народные песни. Нам выдали сухой паёк на пять суток – консервы, копчёная колбаса, сухари, сахар, чай, печенье и папиросы. Ехали быстро, даже на больших станциях не останавливались.
Погода стояла солнечная. Тёплый воздух дул с востока, с нашей родной стороны. Я высунулся из окна и во весь голос, очень громко крикнул: «Прощай, Германия! Век бы тебя не видеть такой, какой увидел в плену!» Затем, набрав глубоко в грудь новую порцию воздуха, прокричал под стук колёс: «Да здравствует Родина!»
Ребята в купе хором поддержали меня.
По пути во Львов случилось в эшелоне два чрезвычайных происшествия. Из-за жары и духоты в вагонах многие захотели ехать на крышах вагонов. Туда забросили матрацы и одеяла. Даже ночью спали на крышах. Летние ночи были тёплыми.
На одной из станций, когда поезд подъезжал к переходному мосту, один военнопленный спросонья вскочил на ноги в полный рост, забыв, что находится на крыше вагона. Произошёл удар головы о металлические перекрытия моста. Пленный, как подкошенный, слетел с поезда, даже не вскрикнув. Отсутствие его заметили только спустя час езды. Вот и не верь теперь в судьбу, в злой рок. Погибший перенёс войну, пережил страшные годы плена и так нелепо оборвалась его жизнь! Судьба распорядилась по-своему, уготовила ему погибнуть именно только таким образом.
Второй случай произошёл, когда проезжали станцию Краков. Многие беспечно облепили подножки вагонов. Кто стоял на них, кто сидел. Курили, рассказывали друг другу весёлые истории, смеялись. Один из военнопленных, который сидел на самой нижней ступеньке, свесив вниз ноги, на одном крутом повороте как будто неведомой силой был сбит с подножки. При падении протянул правую руку, чтобы успеть схватиться за поручни, но не дотянулся до них. Он сорвался вниз под откос. Случайно воздух не затянул его под колеса. Но вытянутая правая рука его попала под колеса вагона. Как бритвой они отрезали ему руку под локоть. Он в агонии вскочил на ноги и, держа обрубок окровавленной руки, как стрелочник с красным флажком, пропускал состав. Вскоре поезд притормозил и остановился. Наши медики, сопровождавшие состав, оказали потерпевшему первую помощь и направили его в военный госпиталь Кракова.
Наконец, прибыли во Львов. Там стояли несколько часов, пока не переоборудовали оси колёс вагонов под ширину советской колеи.
Кто-то сообщил, что рядом стоит эшелон под усиленной охраной войск НКВД. В нём везли в глубь страны власовцев, захваченных в боях за город Бреслау.
Мы уже слышали ранее, что власовская дивизия под Бреслау оказывала нашим войскам ожесточённое сопротивление. С товарищем по купе решили посмотреть на этих власовцев. Когда подошли к решетчатым окнам вагонов, в которых везли власовцев, то услышали из них ругань. Срывающимся от злости голосом один из них прокричал нам: «Ну, сталинские прихлебатели, с вами разговор ещё не окончен! Мы вам, сталинским сосункам, ещё покажем!»
Мы молча отошли от окна вагона, так как увидели, что в нашу сторону направляется солдат из охраны эшелона. Мой товарищ, стиснув кулак, горячо прошептал: «Вот, паскуда! Была бы возможность, показал бы этому власовцу, какие мы сталинские сосунки!»
Возвращаясь к своему вагону, вспомнил, что в феврале 1944 года я въезжал в Германию через Львов. Было символично, что и возвращался из плена в июне 1945 года тоже через этот город.
Был полдень, самое жаркое время дня. Когда пришёл в душный вагон, мне тоже захотелось залезть на крышу вагона и проехать с ветерком несколько станций, пока не наступит вечерняя прохлада. Вышел на входную площадку, открыл дверь, затем, ухватившись за выступ крыши вагона, подтянулся на руках и встал ногами на верхний край дверцы вагона. Затем дотянулся до фонаря воздушника, взялся за него. Оставалось хорошо опереться и подтянуться, чтобы забросить тело наверх крыши. Вдруг почувствовал, что фонарь воздушника под тяжестью моего тела отрывается от крыши, я теряю опору под ногами и медленно с фонарём падаю с высоты пяти метров на перрон. Приземление было неудачным. Вся сила удара пришлась на пятку левой ноги. Я приземлился и почувствовал сильную боль. Стопа ноги сразу распухла. Я не мог подняться. Прибежал врач, осмотрел и определил скрытый перелом пяточной кости. Перебинтовал туго мою стопу. Ребята принесли из медпункта вокзала костыли. Я сдерживал себя, чтобы не закричать от боли. Меня бережно уложили на нижней полке. Поезд тронулся. Каждый стык рельсов отзывался болью.
Подумал: хорошо, что этот случай произошёл, когда поезд стоял. А ведь так могло случиться во время движения поезда. До этого случая многие пленные всю дорогу в любой момент лазили на крыши и слезали с них на ходу поезда. Фонарь воздушника сильно расшатали. Он мог в любую минуту оторваться. Так что, мог произойти и третий несчастный случай с гибелью ещё одного возвращавшегося домой военнопленного…
После меня уже никто не лазил на крышу на ходу – только на стоянках поезда.
В общем, я выезжал больным в Германию после контузии и малярии и на Родину въезжал тоже больным, с переломом стопы.
Отъехав из Львова несколько десятков километров, наш эшелон остановился на полчаса в чистом поле. Кругом было тихо, лишь жаворонки пели высоко в небе. Сотни пленных высыпались из вагонов на близлежащее поле. Встали на колени и начали целовать землю родной Отчизны, о встрече с которой мечтали многие годы. Я смотрел через окно на волнующую трогательную картину встречи с Родиной и слезы наворачивались на глазах. В этот момент вспомнились стихи, слышанные от одного пленного из концлагеря Заксенхаузен:
… Я мысленно с тобой, родимый край,
Где жизнь моя и радость – все осталось.
Не стыдно, что слеза скатилась невзначай
И затуманился мой взгляд усталый.
… И заканчивалось оно такими словами:
Цветущею, прекрасною весной
Я из развалин возвращаясь к жизни,
С открытою и честною душой
Приду к тебе, далёкая Отчизна!
Много неистощимой веры в жизнь в каждом слове этого лагерного стихотворения под названием «Дума о Родине».
Заветная мечта военнопленных-патриотов вернуться на любимую Отчизну после Победы над фашистской Германией теперь осуществилась. Поезд, набирая скорость, вёз нас на восток, навстречу новой, послевоенной, мирной жизни.
Опухлики
20 июня 1945 года пассажирский состав с офицерами-военнопленными ровно в 6 часов утра остановился у захолустной станции Опухлики вблизи города Великие Луки. Встречал военнопленных военный оркестр 1-й запасной Горьковской стрелковой дивизии, в которой мы должны пройти строгую спецпроверку. Приветственных речей не было.
Военнопленные быстро построились в колонны и в сопровождении стрелков войск НКВД направились в лагерь, который находился в пяти километрах.
Я на своих костылях не мог идти в строю. Для меня и ещё одного безногого пленного была подана грузовая машина, в кузов которой забрались с трудом, с помощью товарищей. Доехал с большими мучениями. На каждой кочке дороги машина подпрыгивала, что отзывалось острой болью в ноге. Лагерь находился в сосновом лесу на берегу реки Ловати. Нас разместили в дощатых бараках. Кому не хватило бараков, тех разместили в больших – на двадцать человек – брезентовых палатках. В бараках спали на голых соломенных матрацах, уложенных на деревянные нары. В палатках спали на кроватях.
Лежать, спать нам разрешалось сколько хочешь. Особого режима в лагере не было. Кормили три раза в день. Еда была обыкновенная, армейская: борщи, каши, компоты. Питались хорошо. Лагерь был обнесён забором из колючей проволоки. На проходной дежурили два стрелка и находился караульный наряд.