Михаил Девятаев принимает решение немедленно идти на посадку. Искать подходящую площадку времени не было, в любую минуту в самолёт мог попасть зенитный снаряд и тогда конец всем. Умело лавируя между разрывами, самолёт пошёл на посадку. Вдали виднелась чёрная поляна. Сбавляя газ, Девятаев направил самолёт на неё. Машина приземляется на мягкую землю. Резкий удар – это подломились шасси. Медленно на брюхе самолёт ползёт по земле и останавливается. Потирая ушибленные места, десять военнопленных – измученных, худых, как тени, в полосатых куртках и штанах – вылезают на крыло самолёта. Они видят, как по поляне бегут навстречу самолёту советские бойцы, слышно, как они кричат: «Фрицы, сдавайтесь!»
Услышав родную речь, Иван Кривоногов сквозь слезы радости кричит в ответ: «Братцы, родные, мы свои! Здравствуй, Родина!» У него наворачиваются слезы от сознания, что побег удался.
Пленные один за другим слезают с крыла и целуют, обнимают, оторопевших советских бойцов.
Выслушав подробный рассказ Ивана Кривоногова, я с недоверием отнёсся к возможности побега из немецкого плена, да ещё на вражеском самолёте. Такого я ещё не слышал и об этом нигде не читал.
Видя, что я не особенно верю рассказу о побеге, Иван сказал: «Не веришь? Пойдём завтра к Михаилу Девятаеву! Познакомлю тебя с ним, он подтвердит, что всё – правда!»
Я с удовольствием согласился.
Оказывается, Михаил Девятаев тоже в Опухликах проходит спецпроверку. Только помещался он в двух километрах от нас в палаточном лагере, в котором находились исключительно бывшие военнопленные лётчики.
В один из выходных дней, когда не ожидался вызов на допрос к следователям, мы отправились в гости к Михаилу Девятаеву. У ответственного дежурного на проходной отпросились проведать своего друга, и вскоре мы сидели в гостях у лётчика. Он угостил нас трофейными немецкими сигаретами. Мы закурили и потекла беседа.
О себе я рассказывал мало, больше слушал Михаила.
Его биография такая же, как у большинства ровесников Октября. Родился в 1917 году в мордовском селе Торбеевке, в большой крестьянской семье. В гражданскую войну умер отец. Мать растила своих детей сама. В 1935 году Михаил уехал учиться в Казанский речной техникум, который окончил в 1938-м. По призыву Ленинского комсомола о необходимости подготовки 100 тысяч лётчиков-комсомольцев, Михаил поступил учиться в Оренбургскую истребительную школу, которую окончил в 1939 году. Воевать с немцами начал в первые же дни войны. К 1944 году имел на своём счету более десятка сбитых вражеских самолётов. Его грудь украшали два боевых ордена: Красного Знамени и Красной Звезды.
13 июля 1944 года в одном из воздушных боев под Львовом самолёт Девятаева был сбит. Почти в бессознательном состоянии, с тяжёлыми ожогами лица и рук Михаил покинул горящий самолёт… Спустился на парашюте в расположении немецких войск и был взят в плен. Побывал в нескольких лагерях, в одном из них ему удалось скрыть свою специальность с помощью подпольщиков лагеря, а также поменять свой номер на номер умершего пленного. Вскоре его перевели в концлагерь Заксенхаузен, а оттуда в ноябре 1944 года – в филиал лагеря вблизи Свинемюнде. Там он встретился с Иваном Кривоноговым, и они вместе организовали такой необычный в истории Отечественной войны побег из неволи.
Я смотрел на Ивана и Михаила и удивлялся, что такие заслуженные воины нашей армии до сих пор находятся на проверке с февраля 1945 года. Правда, остальных рядовых участников побега ещё в апреле призвали в армию. Я сказал Михаилу, что, наверное, остальным беглецам пришлось участвовать в боях по взятию Берлина. Несмотря на просьбы Ивана и Михаила призвать их тоже в армию, им отказали, так как офицеров проверяли более тщательно, чем рядовых. Михаила даже не взяли в авиацию. Хотя о его плене знал командир авиадивизии генерал Покрышкин, он ничего не мог предпринять для ускорения спецпроверки боевого лётчика-истребителя.
Расстались мы с Михаилом дружески. Я ему пожелал как можно скорее пройти спецпроверку и возвратиться служить в родную авиацию, о службе в которой он так страстно мечтал.
Скоро домой!..
На примере Михаила с Иваном я убедился, что и моя спецпроверка займёт несколько месяцев, как минимум полгода. Придя в барак, я лёг на нары и подумал: «Что-то меня не вызывают на допрос… Уже многих ребят-офицеров из нашего лагеря вызывали, а меня все нет и нет».
Не успел это подумать, как прибежал посыльный из следственного отдела и передал мне распоряжение следователя явиться к нему завтра с утра.
После завтрака я взял свои костыли и поплёлся в отдел «Смерша». Шёл с лёгкой душой, так как никаких грехов за своей спиной не чувствовал, да их просто не было.
Встречал меня молодой лейтенант с приятной, доброжелательной наружностью. Пригласил сесть. Угостил папиросой. И сразу в лоб спросил:
– Полицаем был?!
– Что вы! Никогда!
– Кто подтвердит?
– Товарищ лейтенант! Подтвердить могут находящиеся со мной в лагере «Funfhausen» офицеры Бизюкин, Богин, Михайлов, Коробка, Гордиевский. Они в настоящий момент тоже здесь проходят поверку.
– Ты ещё не в армии. Находишься на спецпроверке. Называй меня «гражданин следователь»!
Так он сразу поставил меня на место, чтобы я знал, где нахожусь и в каком качестве.
Следователь попросил подробно рассказать биографию. Я рассказывал, а он все записывал, иногда останавливался и задавал интересующие его вопросы. Хитроумных, с подвохом с его стороны вопросов не было. Я отвечал, как на духу. Честно и правдиво.
В конце почти часового допроса он посмотрел на меня внимательно и спросил:
– Куда бы ты хотел, чтобы мы послали тебя после проверки? Для меня ясно, куда посылать людей, имеющих профессию. Но у тебя её нет. Можем предложить работу в комендатурах действующих в стране немецких лагерей военнопленных. Опыт и знания порядков в лагерях у тебя есть большой…
– Лучше демобилизуйте меня! Понимаю, что со своим пятном плена мне не разрешат служить в кадровой армии. Я ещё молод. Перед войной окончил десятилетку. Война помешала мне учиться дальше. Хочу продолжить учёбу в институте!
– Хорошо, запишу в протокол твоё желание. Комиссия рассмотрит твою просьбу.
– Скоро начало учебного года. Мне бы хотелось, чтобы меня демобилизовали к 1 сентября или 1 октября.
– Для этого ты нам должен помочь. Запроси у родителей выписку из приказа Главного Управления кадров Наркомата обороны о том, что ты пропал без вести! Мы можем сами её запросить, но это займёт долгое время.
– Хорошо! Завтра же напишу письмо, – пообещал я.
В конце допроса следователь дал мне на подпись протокол и ещё попросил расписку, что всё, что я ему говорил, сущая правда, а за дачу ложных показаний буду привлечён к ответственности согласно Уголовному кодексу страны. Я расписался и через плечо следователя увидел, что протокол допроса и мою расписку он вложил в отдельную папку, на которой было написано «Дело» и ниже: «Лейтенанта Трубаева Льва Яковлевича».
Вскоре отец выслал выписку, которую я с радостью отнёс следователю. В выписке било записано: «Согласно выписке из приказа ГУК НКО № 01296 от 21.04.1944 пропал без вести лейтенант Трубаев Лев Яковлевич, командир взвода 852 артполка 276 стрелковой Темрюкской дивизии, 1923 года рождения, член ВЛКСМ».
Выписка была заверена печатью Джамбульского военкомата и подписана подполковником Дьяком 22 сентября 1944 года.
Прочитав выписку, я догадался, что отец официально узнал о том, что я пропал без вести, лишь в конце сентября 1944 года. До этого целых восемь месяцев близкие ничего не знали о моей судьбе.
В начале августа 1945 года из заявления Правительства мы узнали, что СССР объявил войну Японии и что начались боевые действия в Манчжурии против японской Квантунской армии. Многие офицеры, в том числе и я, пошли к командованию 1-й запасной Горьковской стрелковой дивизии с просьбой направить в действующую армию в Манчжурию простыми бойцами или младшими командирами. Все получили отказ. Нам заявили, что и без нас Квантунская армия будет скоро разбита. Для этого в армии достаточно средств.
В конце августа началась демобилизация военнопленных-офицеров, на которых пришло из ГУК НКО подтверждение об их воинском звании, и которые прошли необходимую поверку и оказались вне подозрения органов НКВД. Это были в основном бывшие командиры, призванные из запаса, имеющие профессии, так необходимые для восстановления народного хозяйства страны, разрушенного войной. Стране нужны были строители, нефтяники, металлурги, машиностроители, энергетики, а также врачи, учителя и другие гуманитарии. Офицеров демобилизовали с сохранением воинских званий и направляли на работу в первую очередь в Калининградскую область, Прибалтику, Донбасс, Запорожье, Кузбасс, Норильск, Урал, Дальний Восток, Сахалин и т. д. В этих местах они должны были обязательно проработать определённое время.
В сентябре, когда капитулировала Япония, большая группа офицеров была направлена в Сибирь для обслуживания комендатур многочисленных лагерей военнопленных Квантунской армии. Мой товарищ Александр Бизюкин был направлен заместителем коменданта японского лагеря в городе Ангарске. Я расстался с ним по-братски, пообещав писать.
В конце октября я был вызван к следователю. Он предупредил меня, чтобы я готовился в скором времени к демобилизации. К этому времени моя нога зажила. Я оставил костыли, а вскоре и палочку. От радости, что скоро буду дома, готов был танцевать.
Наконец, настал день отъезда. Пришёл посыльный из штаба и объявил, чтобы я утром 3 ноября зашёл в канцелярию части, получил продовольственный аттестат, требование на бесплатный проезд в город Грозный, куда переехали родители из Джамбула, и конверт с документами для горвоенкомата, а также небольшую сумму подъёмных.
Нигде не задерживаясь ни на минуту, сразу же, как только получил необходимые документы, как на крыльях, побежал я на станцию Опухлики и уже вечером пассажирский состав вёз меня в Москву, где предстояло пересесть на поезд «Москва – Баку».