— Тун эм, — отчётливо произнёс он и исчез в темноте вслед за Саром.
Жаль, что так быстро! Я-то собирался мыслеприёмник ему предложить да хоть именем поинтересоваться. Тоже на основе давнего знакомства.
Выражение «тун эм» я уже слышал не раз. Да вот только что его произнёс Сар, когда получил ведро. Кажется, это и есть «я отблагодарю тебя». Запомнить бы!
— Лу-у, — позвал я. — Как зовут этого воина? Который ушёл последним.
— Кыр, — ответила она. И поморщилась. Потом сама спросила:
— Что ты будешь делать с хуром?
— Разговаривать. Когда проснётся.
— О чём можно разговаривать с хуром?
— С каждым человеком есть о чём поговорить.
— Человек — ур, — спокойно объяснила мне местную лексику дочка вождя. — Хур — не человек. Они живут не так, как люди. И ведут себя не так, как люди. Когда-то они ели людей. Их ненавидят все ближние племена.
Это было интересно! Но расспросить Лу-у я успею. Вначале хорошо бы расспросить самого пленного. Он наверняка знает больше.
— Вот я и заставлю его самого об этом рассказать.
— Зачем?
— Сыны неба хотят получше узнать ваших врагов. Чтобы запретить им красть ваших женщин. Они ведь не впервые пришли за женщинами?
— Они приходили пять разливов назад. Я была тогда ребёнком. Они сожгли наши хижины. Кого убили, кого угнали. Я всё видела. Я всё помню.
Вот как!.. Ужас ребёнка вырастает во «взрослую» ненависть. Что посеял, то пожнёшь… не возмущайся, что тебя зовут «нечеловеком»!
А время тут, значит, измеряют разливами? Не с этим ли связана такая громадная пойма у небольшого Кривого ручья?
Что ж, вполне естественно. Зим тут нет, вёсен нет, луны не имеется. А отсчёт времени вести надо.
— Сколько разливов ты живёшь? — задал я один из самых, может, нескромных вопросов в разговоре с женщинами.
— Много! — Лу-у расхохоталась и стала раскрывать передо мной ладонь — словно камешки в меня бросала. Четыре раза раскрыла. Двадцать разливов, значит, живёт. А на вид ей никак не больше шестнадцати. Значит, разливы тут — по земному календарю — примерно через каждые три квартала? Ну, чуть больше, чуть меньше… Точный возраст женщины — всегда загадка!
— Могу я послушать, что расскажет хур? — спросила Лу-у, отсчитав свой возраст.
— Можешь.
— Как я узнаю, что ты начал разговор?
— Зажгу свет. — Я включил и выключил фонарь на голове. — Сейчас лягу спать. Когда хур проснётся, зажгу свет.
— Свет, свет! — Она попрыгала на месте. Видно, ей нравилось узнавать новые слова вместе с новыми понятиями. — Спи! — разрешила она. — Я пока пойду в свою хижину.
Она подхватила ведро с водой, прижала к груди стаканчик и хотела убежать вприпрыжку, но вода плеснула ей на ноги, и Лу-у ушла в темноту спокойно, плавно, слегка покачивая бёдрами.
Невольно смотрел я ей вслед. По всем земным понятиям, прекрасная фигура у этой девчонки. Ничего общего с коренастыми приземистыми, будто «прямоугольными» женщинами племени ра или даже с грациозно-тяжеловесными лерами. И как угораздило меня залететь в такое любопытное племя?
8. «Всех убить?»
Пленный дал мне поспать два часа. Потом завозился, засопел, начал плеваться и, видимо, ругаться. На своём, понятно, хурском языке.
Пришлось включить фонарь, натянуть его на голову, а затем — и мыслеприёмник на голову пленного.
Он, понятно, сопротивлялся, как мог, мотал головой, корчился, извивался, но руки и ноги его были связаны, и я довёл дело до конца. И тут же предупредил:
— Не снимай эту дугу с головы. Перестанешь меня понимать.
— А зачем мне понимать тебя? — нагло спросил он.
— Чтобы жить. Не будешь понимать — умрёшь.
— Всё равно вы меня сожрёте, — вполне философски заметил пленник.
— Будешь послушным — не сожрём, — пообещал я. — Отпустим. Но сначала поговорим.
— Даже мои предки так не издевались, — признался он. — Жарили пленников сразу.
— Почему ты решил, что мы тебя съедим? — спросил я.
— А зачем ещё брать в плен мужчин?
Мне показалось, что ответ его не лишён логики. Он шёл сюда за женщинами, и это ему понятно. И, значит, мужчин уводить в плен не собирался. А, следовательно, не собирался их есть. Уже хорошо!
О том, что мужчин уводят в плен ради рабства, он, видимо, не знал. Тоже прекрасно!
Я посадил пленника спиной к стенке палатки и, прежде, чем развязать руки, решил дать воды. Положено дать воды после слипа. И по медицинским соображениям и по гуманным.
Уже когда я зачерпнул воду стаканчиком и поднёс к его рту, в палатку вбежала Лу-у.
— У тебя свет, — сказала она. — Я пришла.
Увидав, что я делаю, она ужаснулась.
— Это же хур! — закричала она. — Зачем ты даёшь ему ста-кан?
Видимо, стакан казался ей величайшей ценностью.
— Чтобы он заговорил, — объяснил я. — Ему надо промочить горло.
— Ему надо проткнуть горло! — жёстко уточнила Лу-у. — Копьём!
В глазах пленника промелькнул ужас. Он же теперь всё понимал! Мыслеприёмники работали.
— Не бойся! — успокоил его я. — Если будешь слушаться, тебя не убьют.
От воды он, однако, отвернулся, демонстративно.
Я поставил стаканчик рядом с ним на землю и снова предупредил:
— Сейчас развяжу тебе руки. Захочешь пить — пей! — И показал на стакан. — Но не вставай. Встанешь — убью!
Он обвёл воспалёнными маленькими глазками палатку, как бы отыскивая оружие. Чем, мол, тут можно убить? Ни палицы, ни копья, ни камня порядочного… Лишь на поблёскивающем тёмно-зелёном куске слюдита задержался его взгляд. И презрительная усмешка перекосила скуластое, нездорового землистого цвета лицо. Видимо, он подумал, что этим камешком с детский кулачок его не убить. А больше ничего подходящего не видно.
Лиану на его руках я легко перерезал охотничьим ножом. И вот нож явно заинтересовал пленника. Он внимательно проследил, как опустил я его в ножны на поясе. Это был первый отчётливо заинтересованный взгляд моего невольного гостя.
Я включил камеру, и на плёнку пошла запись того, как разминал он затёкшие руки, как оглаживал сильные плечи, как устраивался поудобнее спиной к стенке палатки. В конце концов так и прилип к ней, поставив руки позади и вытянув вперёд, прямо под объектив, связанные мускулистые и грязные ноги.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Вук, — неохотно ответил он.
— Что означает твоё имя?
— Мохнатый зверь.
— У тебя есть жена, дети?
— Наверно, есть дети. — Он усмехнулся. — Жёны у нас общие. И дети — тоже.
«Групповой брак! — подумал я. — По Моргану — низшая стадия дикости. Может, это ещё и не племя, а стая?»
— Зачем вы шли к купам?
— Они знают. За женщинами.
— Вам не хватает женщин?
— Они умирают раньше мужчин. Вот и не хватает.
— А почему они умирают раньше?
— Не знаем! — Вук усмехнулся. — Боги знают. Колдун говорит: раньше умирает тот, кто достоин смерти.
Последние слова пленника полоснули меня как ножом. Они почти дословно повторили вошедшее в историю изречение одного из российских политиков самого конца двадцатого века. «Что ж, — сказал он публично и спокойно, — погибает тот, кто достоин смерти».
Он имел в виду, правда, не людей, а заводы и фабрики, которые, по его мнению, делали что-то не то или не так. Но за ними стояли люди, которых обрёк он на великую безработицу.
Он был внуком сразу двух прекрасных, безупречных писателей, но в историю вошёл как великий разоритель российской экономики и виновник гибели бесчисленного количества людей. Прежде всего — стариков, у которых отнял необходимые лекарства, достойную пенсию и возможность заработать на жизнь. Миллионы детей он сделал беспризорниками, тысячи жуликов — миллионерами.
Так вот, оказывается, кто товарищ тому давнему политику по уровню мышления — колдун бывших людоедов!
Позже, в двадцать первом веке, эти зловещие слова потомка двух писателей периодически возникали в самом различном исполнении на его роскошном кладбищенском надгробии. Единственный в российской истории случай долгого народного злопамятства…
…— Почему вы живёте в пещерах? — спросил я Вука. — А не в хижинах, как купы?
— В наших пещерах тепло, — ответил пленник. — А в хижинах у нас замёрзнешь.
Лицо его становилось напряжённым. Что-то он там, похоже, нащупывал за спиной. Но что там, у голой стены, нащупаешь? Может, какое-то насекомое его кусало?
Он заметил мои интерес не к словам, а к движениям, сейчас же вынул одну руку из-за спины, протянул к стаканчику и очень грамотно, неторопливо, отпил из него воды. Будто всю жизнь пил из стаканов.
И долго потом держал стаканчик в руке, отхлёбывая по глоточку. Явно получал удовольствие. Я и не заметил, как поставил он пустой стакан на место и убрал руку за спину.
— Скажи, Вук, — продолжал я, — хуров больше, чем купов, или меньше?
— Мы не хуры, — мрачно возразил он. — Это купы называют нас «хуры» — «нелюди». А мы называем себя урумту — люди пещер. Когда-то мы были урумку — люди лесов. И жили в этих местах.
— Сколько вас?
— Много! — гордо ответил он. — Сколько купов, и ещё столько, и ещё больше. В пещерах свободно. Нас будет ещё больше. Мы тут сильнее всех.
— Почему вы ушли из лесов в пещеры?
— Нас прогнали. — Вук опустил голову.
— Кто?
— Злые боги.
— У них есть имена?
— Нур-Нур главный. Он бросался огнями с неба. Его слушались громы и молнии. Он был страшен и не знал жалости.
«Прямо Зевс-громовержец, — подумал я. — Так вот отчего они кричали «Нур-Нур!»… Только почему всё в прошедшем времени?»
— Где он живёт? — спросил я.
Пренебрежительная усмешка пробежала по лицу Вука. Немного, в его мнении, стоил человек, не знавший Нур-Нура. Однако пленник решил снизойти до ответа:
— Когда-то он жил за рекой купов. Где сейчас айкупы. Потом ушёл на небо.
— За что он прогнал вас?
Вук помрачнел, опустил взгляд, задумался. Похоже, не хотел отвечать.
— Отвечай! — потребовал я. — Хочешь жить — отвечай!