— Пойдём в мою пещеру!
Это никак не входило в мои планы. Сейчас надо в Город — сдать анализы. И на космодром — там Розита… Конечно, полезно и пещеру посмотреть. Но только не сейчас! Всё как обычно: сейчас некогда!
Но ведь и не откажешься — обидятся. И потом уж могут не позвать.
— Зачем в пещеру? — спросил я.
— Хочу тебе что-то показать.
— Может, потом? В другой раз? Я ещё прилечу.
— Нет! В этот! — Она опустилась к моим ногам и обняла их. — Пойдём в мою пещеру!
И Фор снова осел на землю и попросил:
— Пойдём в мою пещеру!
И Виг стал на колени и что-то сказал. Но на нём не было мыслеприёмника. И я мог только догадываться о смысле его слов.
— Пойдёмте! — согласился я и запер дверку вертолёта.
Мы спускались по тропкам и ступенькам совсем недолго — минуты три-четыре. И вот я вхожу в жилище пещерного человека. Не того, который жил десятки тысяч лет назад, а того, который живёт в пещере сегодня, сейчас.
Тут сумрачно, тихо, прохладно и просторно. У дальней стенки я вижу целый склад оружия: копья, палицы, луки, пучки стрел. И среди всего этого геологические молотки и каёлки, которые я подарил Тили. Видно, они воспринимаются тут прежде всего как оружие. Собственно, и Уйлу их так воспринял.
Возле входа — несколько шкур и плоских плит песчаника. Между двумя плитами — следы небольшого костра. Здесь, видимо, готовят пищу в дождь. А в ясную погоду — на балконе. Там и сейчас тлеет костёр.
Возле плит песчаника — завязанная пухлая шкура, явно наполненная водой. А рядом — два белых пластмассовых ведёрка, тоже с водой. Совсем недавно подарил я их Тили. А кажется, сто лет с тех пор прошло… Вёдра покрыты широкими кусками слегка выгнутой серой древесной коры. А я-то искал — чем мне своё ведёрко в палатке покрыть?.. До древесной коры не додумался…
Из центральной «залы» узкие проходы ведут в разные стороны. Там, видимо, индивидуальные спальни. Но туда меня не приглашают. Тили подводит меня к одной из стен и говорит:
— Посмотри.
На стене рисунки. И всё очень странно. Сероватая известняковая поверхность, прилично выглаженная. На ней громадное чёрное пятно. А по этому чёрному пятну — белые процарапанные рисунки. Я вижу среди них вертолёт — с остановившимися, изогнутыми лопастями винта. Это как бы центральный рисунок. Он сразу бросается в глаза. Возле вертолёта — крупный зверь с распушённым, изогнутым вверх хвостом и острыми торчащими треугольником ушами. То ли рысь, то ли пантера. Глаза кошачьи, хищные, беспощадные… Для одного глаза умело использовано естественное углубление в стене. В нём только точка добавлена — зрачок. Глаз глядит как живой. А вся фигура зверя — по сути два треугольника, которые соприкасаются вершинами. На одном треугольнике хвост — вверх, на другом голова — вниз. Просто, лаконично…
Пониже вертолёта — каёлка, геологический молоток, штыковая лопата. Всё в один ряд и совершенно точно. Так сказать, заготовка для натюрморта… Чуть подальше — группа людей, все со спины, впереди — низкорослые, узкоплечие, широкобёдрые и безоружные. Видимо, женщины. Позади — явно мужские широкоплечие фигуры, с копьями и палицами. Одно копьё наставлено в спину женщине.
А над вертолётом — мужчина с волнистыми волосами, как бы подхваченными ветром. И тело закрыто неопределённой одеждой, намеченной волнистыми линиями.
— Это ты, — говорит Тили.
Видимо, одежду мою разглядеть она не успела. Или не запомнила.
— Очень хорошо! — Я улыбаюсь. — А это кто? — И показываю на группу людей.
— Это хуры. — Тили мрачнеет. — Угоняют наших женщин. Я это видела уже два раза.
— Давно ты рисуешь?
— Всю жизнь.
— А где остальное?
— Ещё вот здесь. — Она осторожно поворачивает меня к противоположному участку стены, сильно закопчённому, и я вижу бегущее стадо косуль. Лес тонких изогнутых в беге ног, колючую поросль маленьких рожек, вполне грамотное выдвижение одного контура из-за другого. Как будто знает Тили принцип мультипликации.
А, собственно, почему бы ей этого и не знать, если аналогичные рисунки бегущих животных были когда-то найдены в пещерах эпохи палеолита на территории Франции? Нам в «Малахите» показывали снимки тех всемирно известных рисунков. Право же, они были не лучше этих, сделанных тонкими рукам Тили.
— А ещё есть? — спрашиваю я.
— Всё здесь. Сотру — и опять рисую. Все посмотрят — опять сотру.
— Чем ты рисуешь?
— Вот. — Она нагибается, подаёт мне камень. Кусок твёрдой красной яшмы с острым концом. Значит, где-то поблизости ещё и яшма есть? А в красной яшме нередко прячутся и золото и пирит. Знаю это по Берёзовскому золотому руднику на Урале, возле моего родного города. Сам в детстве рылся в берёзовских отвалах, искал красную яшму. И, вместе с нею, находил пирит.
— Как ты делаешь чёрный фон? — интересуюсь я.
— Вот так! — Тили подбегает к двум плитам песчаника возле входа, опускает между ними кисть руки, двигает её там вверх-вниз и показывает мне чёрную ладонь. Сажа!
Ладонь Тили старательно обтирает о светлый кусок стены и он становится почти чёрным.
— Теперь можно рисовать, — говорит девушка. — Или наоборот. Сначала нарисую, потом потру сажей. Она останется в царапинах.
Входя в пещеру, я допускал, что здесь будет вонять. Но никакой вони нет. По верху пещеры отчётливо тянет свежий ветерок. Видимо, где-то в дальних «комнатах» открыта «форточка» наружу. И значит, у прекрасных этих строителей уже есть представление о вентиляции. И хватает физической закалки, чтобы выдерживать непрерывный сквозняк.
А может, они умеют ещё и закрывать «форточки» подходящими камнями? Умеют же урумту закрывать северные входы…
Из узкого «коридора» выходит женщина среднего возраста и протягивает мне кхет.
— Тулю? — спрашиваю я.
— И, — отвечает женщина.
— Мама, — поясняет Тили.
— Дай нож! — прошу я её. — Не умею откусывать кхет зубами.
Тили снисходительно улыбается, будто сожалеет о слабости моих зубов, вынимает из-за пояса кожаные ножны, из ножен — охотничий нож, подаёт мне.
Я отрезаю верхушку кхета и вынужденно выковыриваю содержимое ножом. Все следят за мной очень внимательно. Может, потому, что такого роскошного ножа никогда не видали. Может, потому, что интересно: как едят сыны неба? Потом пойди-ка объясни им, что ножом есть неприлично!.. Но ведь и с ложкой за голенищем ходить — тоже не очень-то…
Впрочем, что там ложка!.. Читал я когда-то, что «миротворец» Александр Третий за голенищем носил резиновую фляжку с водкой. На любой момент!.. И каким только пьяницам ни доставалась бедная моя Россия!
Выскрести ножом всю сладковатую кашицу из кхета, понятно, не удаётся. Да я к этому и не стремлюсь. Нож вытираю платком и возвращаю Тили. Кожуру кхета кладу к стенке. Мимоходом фиксирую пристальные завистливые взгляды Фора и Вига, направленные на нож. Они буквально глаз от него не отрывают. Вряд ли долго он у Тили удержится…
— Мне пора, — говорю я. — Сыны неба ждут меня.
— Тут твой дом, — отзывается Фор. — Когда захочешь.
Выходя из пещеры, я обнаруживаю на площадке перед нею целую мастерскую, подобную той, что развёрнута в селении купов оружейником Биром: крупный гранитный валун и два «сидения» возле него — из тех же плит песчаника. А вокруг них — кучки кремнёвых осколков и необработанных кремней, недоделанные наконечники стрел и копий, изогнутые костяные «кинжалы» из коротких оленьих рогов. Таких «кинжалов» не видел я ни в мастерской Бира, ни в руках купов.
Сюда бы тоже слесарный верстачок доставить!.. С набором инструментов… Здесь бы поняли, что к чему…
Проводить меня идут все, кроме Тулю, и возле вертолёта Тили приглашает:
— Приходи ещё! Я всегда жду тебя.
— Приду! — обещаю я. — Берегите эти дуги! — Я показываю на мыслеприёмник. — Они ещё понадобятся.
Я открываю дверку машины, закидываю в неё пустой контейнер и решаю не трогать, не открывать контейнер с аккумуляторами от «Контура». На материке он не нужен — аккумуляторы наполовину сели. Мне они тоже пока ни к чему. Пусть подождут.
Через две минуты я уже в воздухе. А Фор и его семья стоят на холме, пока я не теряю их из виду.
42. Что может быть прекрасней уходящей любви?
День пролетел как одно мгновенье, впереди был вечер, а на Материке — про себя я впервые назвал его Центральным! — вечер уже наступил. Утих ли шторм на море?
— Диспетчерская! — Я нажал кнопку на пульте. — Диспетчерская! Отзовись!
— Диспетчер слушает.
Голос Армена. Значит, Резников отработал свою смену.
— Говорит Тарасов. Добрый вечер, Армен! Как там шторм? Утих?
— Давно. Я уж тебя не тревожил. Анатолий мне всё объяснил. Ты, похоже, забегался?
— Весь в мыле!
— Идёшь к нам? Или забирать машину?
— Иду. Включи, пожалуйста, пеленгатор на космодроме.
— Ты не в Город?
— В Город — потом. Сначала на корабль.
— Что-то зачастил ты на корабль…
— Там мой дом.
— А я думал, твой дом у Тушина.
Я промолчал. Обсуждать эту тему с кем-либо считал излишним. Подумалось, что сейчас Армен спросит о результатах моего полёта на север, во владения урумту. Раз уж Анатолий всё рассказал… Но Армен не спросил. Молодец! Чем меньше об этом знают, тем лучше.
Почти одновременно мы с ним сказали друг другу ставшее уже привычным «Ухр!» — и отключились. Я остался один — на целый материк и на целое море.
Поначалу я хотел идти вдоль правого берега Аки, который не знал. Ибо раньше всё летал над левым. Но потом сообразил, что минутки сейчас на меня не давят — может, впервые на Западном материке! — и я могу сделать небольшой крюк, чтобы посмотреть селение айкупов. Сейчас на это уйдут лишние минутки, а потом пришлось бы выложить целый день.
Крутанув чуть направо, на юго-восток, я оторвался от Аки и пошёл над лесами вполне субтропическими. Пальмы широколистные и пальмы остролистые — типа южноамериканской араукарии; золотистые полянки, заросшие редкими кактусами, громадные пышные одиночные деревья на полянках, вроде наших чинар, платанов или баобабов, сплошной зелёный покров местных джунглей, в котором не различишь деталей и сквозь который ничего не видно — всё это ползло под вертолётом непрерывным ковром самых различных зелёных оттенков.