Я согласна с наездом на конину гадскую. Учитывая, что сценарий переписан, по сути, с нуля, там от начальной версии остались рожки да ножки, ошибки и недоработки будут всплывать то и дело. Они неизбежны. Но выявлять их и исправлять «по ходу пьесы» — его работа. А Ма опять где-то шляется, прикрывая свое отсутствие тем, что на площадке есть младший сценарист.
Служанок (тех самых, что с ней к храму-под-облаками подымались) реально бьют палками. По два удара на каждый кадр: один с солидной высоты, размашистый и хлесткий. По бревну, затянутому тканью а-ля прикид служанки. Второй легкий, не травмирующий. Под одежду поддет утолщающий слой.
Девушки плачут и стонут, причем плачут, как мне кажется, вполне натурально. От обиды. Их к такому жизнь не готовила, а тут я со своими замечаниями. Я ведь уже говорила, что жизнь — это боль? Готова повторять сию истину часто-часто.
Следующий эпизод идет с участием принца-поэта (так его зовут, когда стараются не оскорбить). Он-то гулял по живописным дворцовым уголкам не просто потому, что вздумалось. У принца, он же князь, назначена встреча.
На дорожке у самой оконечности пруда стоит одинокая девушка. В волосах цветы и заколки, но не такие изысканные, как у сестры Се-гуна или маленькой принцессы. С царицей даже сравнивать не стоит. Наряд хоть и ярок, но это просто ткань с узором. Ничего выдающегося.
А вид — потрясающий. Беседка на другом берегу, красные клены, плакучие ивы, много цветов. Водичка — просто акварельная. Чистая, насыщенного цвета. Жаль, я не художник. Словом, фон такой, что девушку можно лицом-то и не поворачивать. И так замечательно.
— Почему не прислала служанку?
Принц-поэт подходит к одинокой девушке, останавливается в шаге. За ее спиной. Причем ухитряется почти не закрывать отличный вид в кадре.
— Князь, — голос низкий, вкрадчивый. — Как ваше здоровье? Слышала, вы обращались к лекарю.
— Ты поэтому пришла сама? — не оставляет сомнений в знакомстве принц. — Не волнуйся, я в порядке. Ты узнала то, что я просил?
Девушка степенно кивает. Мужчина делает шаг вперед, оказываясь ровно над ней. Он выше: подбородок на уровне кончика уха. Поэтому ему приходится наклоняться, когда дева что-то шепчет, прикрывая ладонью рот.
Потом он уйдет. Она нагнется, сорвет с куста бутон. Подойдет к пруду, вытянет руку. Сожмет ее так крепко, что лепестки смятого цветка посыплются в воду. И уйдет вдаль по окаймляющей пруд дорожке. Так и не обернется, не покажет лицо.
— Стоп. Снято, — обрывает магию грациозных движений актрисы и отблесков солнечных лучей на бирюзовой глади Ян. — Перерыв на обед.
— Фу-уф, — трясу головой.
Понимаю, что это снова была эстетика ради эстетики. Но как же это было завораживающе прекрасно! Я прямо-таки будто сама погрузилась в это плавное художественное повествование в красочном видеоряде. И да: ужасно хочется узнать, что там будет дальше. Конечно, я могу воспользоваться спойлерами: у меня тут как бы мать моя китайская женщина с доступом к сценарию. Но интереснее узнавать в процессе.
— На площадке при входе ждет кейтеринг, — громко оповещает всех телохранитель звездочки. — Госпожа Лин будет рада, если все присоединятся к обеду.
— Мама? — оборачиваюсь к своей кормилице.
Мне так-то все еще не выпала возможность легализовать свой слабый английский. Так что деточка как бы не понимает.
— Выездное питание, — отвечает Мэйхуа. — Из ресторана привозят еду. Должно быть, это вкусно.
Киваю: всяко вкуснее, чем ассорти закусок с рисом в каждодневных «боксах».
— А у нас что-то есть? — осведомляюсь. — Свое?
Тут все же не те условия, чтобы переносную кухню организовывать. Но вроде бы моя замечательная паковала с собой с утречка что-то. Учитывая, что мы выдвинулись из отеля в три утра, я не очень понимаю, когда она спит. А с вечера, помню же, еще и с вышивкой сидела.
— Суп и чай, — с извиняющимся видом достает она из баула термосумку и термос.
— И посуду тоже доставай, — командую. — Чу, ты можешь сходить. Туда.
Помощница делает испуганное лицо (снова). Светлеет, аки солнышко, когда видит третий набор приборов. Наш пикник у псевдоисторического водоема проходит тихо и мирно. Втроем, все остальные ушли. И хорошо.
Никто не чавкает над ухом, не болтает с набитым ртом. Чу в этом плане молодец. Но она по жизни все делает тихо, как мышка. Наверное, чтобы не прилетело за неосторожное движение или звук. Я так поняла по оговоркам, что в ее семье всякое случалось. Но напрямую она не жаловалась, а теребить душу, чтобы свое любопытство потешить? Нет, спасибо, воздержусь.
После еды Чу пошла выбросить одноразовую посуду. Мама достала записную книжку и начала рисовать. Пейзаж красивый, для шелковой картины очень даже подойдет.
А меня тянет к пруду. Очень уж цвет воды красив. Примащиваюсь на каменные перила, как на жердочку. Любуюсь бабочкой. Малышка машет над листьями лотосов изящными крылышками: черными с желтой окантовкой снизу.
Немножко выпадаю из потока времени. Жаркое солнце вовсю печет, ранний подъем и теплая еда способствуют тому, чтобы маленького человечка разморило. И танец бабочки над водой — залипательно.
Поэтому, когда вода — словно в замедленной киносъемке — начинает приближаться к лицу, мысль в голове лишь о том, какая ж я растяпа.
А дальше думать некогда. Ярко-бирюзовая, будто нарисованная поверхность пруда смыкается над моей головой.
Отрезает все звуки. Пузырьки такие красивые… А цвет и с этой стороны такой глубокий… Стоп! Какие пузырьки, какие, мать мою, цвета? У меня что, шок? Еще не хватало.
Спокойно, Мэйли, спокойно. Ты умеешь плавать. Надо только задержать дыхание, зажать носопырку, дождаться замедления… Раньше трепыхаться — только тратить силы зря. Может, тут дно близко, и можно будет оттолкнуться?
Это же не натуральный омут, а рукотворная лужа, откуда взяться глубине? Нога и впрямь утыкается в твердое. И с этим тычком приходит понимание-воспоминание. Тычок в плечо. Совсем слабый, но тельцу двухлетки хватило. Я-то растяпа, раз прозевала того, кто и подошел, и толкнул. Но сейчас не до того.
Надо выровнять тело. Обувка легкая, но ощутимо тянет вниз. Увы, на то, чтоб разуться, нет времени, как и на любые другие маневры. Толчок! Ноги мои лопасти, гребите, что есть мочи. Руками «разводим тучи» над головой. И не вдыхаем. Жжет в груди, тянет обратно мокрая одежда, туфельки как из чугуна. Ни разу не хрустальные, не быть мне золушкой.
Или вообще — не быть?
Некогда думать, бегут ли меня спасать. Пока что из теней над головой исключительно листья лотоса. Я тихо сидела. Упала тоже тихо: там уже галдели сзади, народ постепенно подтягивался с обеда. Гул мог заглушить тихий плеск.
Давайте, руки, вы нынче будете за крылья. Сильные, мощные крылья растяпы-вороны.
Перед глазами почернело, макушка уткнулась в зеленый лист. Последнее усилие! Есть: нос-рот над водой. Вдох. Да бесовы лотосы! Зацепила ногой стебель. На секунду пробило в холод: как склизкие холодные пальцы утопленницы хватанули за штанину. Развитое воображение порою — враг, а не друг. Этот миг стоит мне дорого. Ногу сводит судорогой. В бедре, плохое место.
— Мама!
Успеваю сделать еще один короткий вдох и задержать дыхание. Еще зажмуриться, не переставая работать руками. Раз низ — «лопасти» — вышел из строя, «крылья» без поддержки долго не протянут. Не удержат на плаву ворону мелкую.
Я умею плавать. Я-прошлая, во взрослом теле. Но этого, как выясняется, мало для крохотуськи Мэйли. Если бы не судорога, хватило бы. Но…
Огромная черная тень падает сверху. Брат мой старший и сильный, ворон? Так, похоже, снова паника мутит разум. Нельзя поддаваться, маши, дура глупая, крыльями. И клювом не щелкай! Уже ж дощелкалась…
Резкий рывок. Влечет вверх — я стараюсь помогать этой тяге, как могу. Черное близится, оказывается не черным, а синим и красным. И тут же сменяется светлым. Небо, облака и белое, как рисовая пудра, лицо мамочки.
— Цела, — сплевывает воду (кажется, это я в него плюхнула) бесполезный принц.
Поднимает меня, а там мою сырую тушку вытягивают в несколько пар рук.
Не такой уж и бесполезный. Двух подряд девчонок из воды спас. Причем одну по-настоящему.
Все резко начинают суетиться, мельтешить, причитать и ругаться.
— А-Ли, доченька, — это, понятно, мамуля.
— Не наглоталась? — Чу трясется, но старается быть полезной. — Надо убрать воду.
— Возмутительная безответственность, — квакает жаб.
— Тут полтора метра глубина, — кто-то из съемочной группы.
— Господин Жуй такой великолепный! — гримерша чуть ли не в экстазе.
Ну, кому что…
— Как это произошло? — темная туча — щегол. — Кто-нибудь видел момент падения?
Голосов становится так много, что они сливаются в кашеобразное гудение. Вот как пчелиный рой прямо вокруг головы. Наушники со стерео, найти в гугле звук жужжания роя, громкость на максимум. Будет именно то, что я слышу.
Приподнимаюсь, прокашливаюсь. Все мокрое, противное, волосы липнут к лицу, одежда к коже. Мерзко.
Но самое мерзкое у меня сегодня еще впереди.
— Дядя Бу, — сиплю.
Глотнула и носом вдохнула прудовой водицы все-таки. Уже под конец.
— Да, малышка, — отделяется от кучки гудящих встревоженных насекомых оператор.
— Дядя Бу, — в этом повторе обращения вся моя надежда. — Вы же всегда снимаете. Может, и это сняли. Когда Мэйли… упала.
Шансы не особо велики. Главный оператор уже вроде бы был на площадке, но это не точно. Работали ли камеры? Хоть одна. Если да, куда были направлены? С таким раскладом в покер не играют.
Ну-с, Мироздание, твой выход.
Удача мне бы нынче ой, как пригодилась.
Глава 10
— Ай-йя… — чешет затылок главный оператор. — Думаю, одна из камер работала. Я должен проверить.
Вместе с Бу идет и Ян. Всевидящее око киностудии, две штуки: левое и правое. Более непохожих персонажей еще поискать. Весь из себя лощеный щегол в костюме с галстуком (в жару) и малость неопрятный Бу(ра-ти-но). Его «эквип» — это футболка и шорты. Разве что массивные часы выбиваются из раздолбайского образа.