К слову, наши с мамой правки лошадушко не тронул. Они подходят под новый формат сериала, ничего менять не нужно. Морковку ему за это подарю.
Так, всё: меня ставят на землю. Мужчина делает шаг назад. Мы глядим друг на друга. Затем он удаляется, а я остаюсь.
Обрыв края света выбран не только за зрелищность. В этой сцене место символизирует свободу. При обработке зеленую траву под ногами куклы перекрасят. От точки соприкосновения маленьких игрушечных ножек сочная зеленая трава в капельках утренней росы будет жухнуть и умирать. Таково влияние демонической силы, оставшейся отметиной на лбу куклы.
С этой силой и ее последствиями осколок души девочки не хочет больше сосуществовать. Смерть, увядание, угасание. Она устала и хочет покоя. Тот, кто принес ее сюда, помогает ей этот покой обрести.
Кукла маленькими шажочками приближается к краю бездны. Там бурлит и свирепствует облачное море, блестят на солнышке скалы. И манит синева небес… Небо — это свобода. Это медленно поднятые, распахнутые руки-крылья в широких рукавах ханьфу, это золотой луч, отраженный в зрачках.
— Стоп, снято!
Скользит на мокром от росы камне ножка в расшитой матерчатой туфельке. Я ищу опору руками, только кроме воздуха хвататься не за что.
— А-Ли! — истошный крик мамочки.
Рука вверх — знак, что всё хорошо.
Я справилась с равновесием. Не осуществила мечту одного пузана, в которой я лечу в пустоту, да еще и без троса за спиной. Будем честны, до края обрыва больше метра, рисковать и ставить меня впритык никто бы не стал. Без страховки, по крайней мере. Не настолько Ян маньяк. А немножко сместить фокус, чтобы положение куклы казалось ближе, чем есть — это часть особой киношной магии.
Что тоже важно, дорогущий прикид при падении не изгваздала. Вот бы кое-кто позлорадствовал.
Ко мне спешит Ян. Даже на предельном отдалении от цивилизации этот господин одет с иголочки. Хотя работа режиссера располагает, скорее, к более свободному стилю. И к теплым пуховикам. Лето-то лето, но мы на высоте в две с половиной тысячи метров над уровнем моря. Так что спешат ко мне еще и младшие с тепловыми пушками, ручными грелками и кислородным баллоном.
— Мэйли, — присаживается передо мной на корточки режиссер. — Ты молодец.
Скрипят дорогие туфли.
Легонько киваю: мне реально проблематично говорить. За щеками я, что заправский хомяк, держу орехи. Ладно, не орехи, но там специальные вкладки. Нижняя часть лица должна выглядеть шире. Быть кругленькой, кукольной. В глазах расширители и линзы. Слой грима на лице толще, как мне кажется, чем слой кожи. Там натурально как фарфоровая маска.
И мне в этом гриме, если режиссер не даст отмашку: свободна, надо проходить до конца съемочного дня. Это где-то ближе к полуночи, но меня должны отпустить раньше. Затем его снимут и заново наложат к следующей съемке. В четыре часа утра, ага. Красота — страшная сила.
— Знаю, что этого не было в сценарии, — Ян говорит со мной серьезно, как со взрослой — и это располагает. — Но я хотел бы снять еще одну сцену. Хочу, чтобы ты уронила слезу. Вот с таким же светлым лицом. Одна крохотная слезинка. Счастье и освобождение. Но не из того глаза, где грим, из другого. Ты справишься?
Я хлопаю не вполне своими ресницами. С ними тоже поработала девушка-гример. Вот это у него задачки! С такими вводными, что гонорар за роль и почасовая оплата за съемочные часы уже не кажутся легкими денежками…
У меня, я уже устала говорить, безумно сложный грим. И детализированный: так, на лбу красная метка демона. А в уголке глаза — запекшаяся кровавая слеза. Вроде как с этой кровью перешла, впиталась в фарфор душа девочки. И капелька осталась.
— Мне бы не хотелось прибегать к уловкам, — косится на гримершу (та тоже в кучку помогаек затесалась) Ян. — Давай сначала попробуем несколько дублей без них. Если не получится… Я в тебя верю, Мэйли.
Ну как тут отказаться? Это ж вызов, да еще какой!
Зареветь, чтобы в три ручья лило, я могу без проблем. Более-менее красиво заплакать тоже. Но чтобы ровно одна слеза счастья из четко заданного глаза? Блин, а как бы он со звездочкой это снимал? Со «щипалкой», я про луковый карандаш, не иначе.
Пока меня греют и что-то там поправляют, судорожно перебираю воспоминания себя-прошлой. Такие, чтобы проняло — и не только меня, но и людей по ту сторону экрана.
— Мэйли, чуть левее, — через рупор поправляет мою позу режиссер.
Надо ему тоже сравнение найти, а то всем от меня досталось по тотемному животному, некоторым даже несколько. И только Ян ни с кем не соотнесен. О! Он тот еще щеголь, значит, будет — щегол.
Отвлекаться на ерунду в такой ответственный момент? Ничего, уже можно. Я ведь знаю, что буду воспроизводить в памяти.
Первый поцелуй с тогда еще будущим мужем. Кто роняет слезы во время поцелуев? О, вы многого обо мне не знаете.
Как бы объяснить… Наш путь друг к другу не был легким. Годы, преграды, потери. Я и не верила, что хотя бы увижусь с ним еще раз, не говоря о большем. В миг касания губ и сердец вдребезги разлетелись все барьеры и страхи. Это и была свобода, то и было — незамутненное счастье.
Удача ли сработала, или оно само, но крохотная хрустальная слезинка возникла там, где ждал ее режиссер Ян. Солнце подсветило капельку, глаза и фарфоровую кожу. Налетевший ветерок звякнул золотыми подвесками заколок.
Волшебство длилось, пока мои веки не начали гореть изнутри. Им так-то, в отличие от кукольных, положено моргать.
— Снято! — триумф в голосе режиссера. — Перерыв. Мэйли, в павильон. Да отнесите ее, не ногами же она пойдет.
Отмирают помогайки, а то стояли, будто не я — искусственная, а все они.
Павильон — это очень громко сказано. Там каркас из трубок затянут тканью. Внутри осветительные приборы, а также выставлено несколько декораций. Собрали, выверяя все до мелочей, пока режиссера и оператора не устроила картинка.
Щегол, похоже, решил и фото для пиар-кампании сразу нащелкать. Я так думаю, из соображений: пока все на подъеме, не успели устать, предвкушение, огонь в глазах и всё такое. Может, я заблуждаюсь. И он просто экономит бюджет.
Но фотографировать меня в виде куклы Ян решает самолично. Вида он не показывает, лицо держит, еще и солнцезащитные напялил. Но и по голосу слышно, и по пружинистой походке читается: доволен. Горд.
Отрабатываю фотосессию. На сегодня с меня больше ничего не требуется. Остаток дня расписан на другие сцены, без меня. Снимки мне обещают показать сразу по готовности. В горах их не распечатают, надо вернуться в цивилизацию сначала.
Уф. Начало выдалось напряженное. Времени ушло всего ничего, а эмоций — море. И это только начало.
За белым матерчатым пологом (как бы дверью) я сталкиваюсь нос к носу с еще одним проявлением: «Что же может пойти не так?»
— Ай, п-фе, — фыркают из-под высокой укладки с драгоценными украшениями (хотя это может и бутафория быть, я ж не разбираюсь). — С дороги. Думаешь, главная?
Давно не виделись, звезда моя. Лин Сюли, собственной персоной. Ради того, чтобы звездочка не осталась обделенной, сценарист Ма вписал в измененный сценарий нового персонажа. Принцессу, на меньшее ведь прелестное создание вряд ли согласилась бы.
Ага: куколка будет прелестная, но устрашающая, а принцесса — прелестная без всяких «но». И все как бы довольны. Ян выбил для меня роль куклы, Пэй не оставил за бортом звездочку, Ма через добавочную роль подмазался к малышке (и деньгам ее семьи) по полной программе. Что получила Цзя, я без понятия, да и демоны с нею. Лотос получил спонсора для масштабных высокобюджетных съемок. Для небольшой студии — великая удача.
Нет. Не все довольны. Принцесса глядит волком, а ей милоту на камеру демонстрировать.
Что до меня, то мне не до нее особо. Да, количество серий увеличили, сценарий раздули, и на фоне этого моя роль сбавила в значимости. Вроде как. Мы еще поглядим, кого запомнят зрители.
Принцессу или куклу. Восторг или тревогу.
Ворона умеет выживать в неблагоприятных условиях. И бороться за место под солнцем. Даже если солнце — свет софитов.
[1]荷花 (кит). [héhuā] — лотос.
Глава 2
Самое смешное в этом столкновении пары деловых малипусек — это то, что мы обе на ручках. Меня придерживает младшая Чу, мой личный раб… работник киностудии Лотос-Фильм.
Мне нельзя ходить самой, у меня на ноженьках белые тапочки. Тьфу, туфельки. Матерчатые, с вышивкой. Их таких на меня две пары изготовили, одни с белой подошвой, а у вторых и по стопе вышивка идет. Это для кадров, где кукла сидит на попе (ровно).
Если запачкаю вышитые, девочка-костюмер будет недовольна. А если порву, она меня утопит. В слезах. Ей же где-то посреди нигде волшебным образом придется добывать такие же.
Сюли транспортируют в переноске, как хомячка, которого везут к ветеринару. Ладно, это меня снова заносит. На самом деле она перемещается в деревянной конструкции вроде паланкина, только мельче. Я так понимаю, детская версия, и в этой штуке принцесса появится и в кадре, и на фото, которые на постеры пойдут. Это не точно, так, мои предположения.
Надо будет поговорить с мамой, пусть на правах помощника сценариста разузнает про сцены с этой наипрелестнейшей мелюзгой.
Но первым делом — переодеться и избавиться от грима. Я в этой застывшей маске реально не чувствую себя человеком. В нормальной одежде (штанишки, носочки, рубашечка, кофта, ботинки) и без лишнего на коже растекаюсь довольной амебой по стулу в походной гримерной.
И, пока маленькую амебку не гонят прочь, можно краешком глаза подглядеть, краешком уха подслушать. Любопытно же, что происходит, что обсуждают.
— Я ведь еле успела закончить грим второй малышке, — наклоняется одна низенькая китаянка к другой, бормочет вполголоса. — Мне говорили, что до обеда по графику снимать будут первую. И накладок не будет. А закончили до завтрака.
Ну да, Ян начал съемку в шесть ноль-ноль. По его мнению, самый лучший и подходящий для создания мистической атмосферы свет — утренний. Сумерки и ночь тоже сгодятся, но для иных сцен.