я помада цвета осени, как завершающий штрих.
Ошарашенная Чу Суцзу в теплой не по сезону экипировке (она с детства сильно мерзнет, даже летом) глядит на свое отражение с недоверием.
Хлопаю в ладоши: умелица заслужила аплодисменты. Фея цветных палеток с улыбкой принимает похвалу.
— Старшая, вы же научите Чу делать… — складываю ладошками сердечко. — Похоже? Хочу видеть ее красивой. Каждый день.
Водить помощницу ежедневно на макияж — это слишком. Так что пусть, пока фея в настроении, Чу у нее поучится «колдовать».
Команда режиссера Яна вернулась в городок уже после заката. Режиссер держал себя в руках, но по тому, как он цедил сквозь зубы указания «бестолковым разгильдяям», легко определялось, насколько сильно он зол.
— Уже так поздно, — с сомнением глядит вверх мама. — Возможно, съемку перенесут на завтра?
Мы уже на «нашей» локации. Я, мой «папа» и та часть команды, кого оставили для подготовки дома мастера-кукольника. Младший оператор, который настраивал камеры. К прибытию старших все должно быть в полной боевой готовности. Пара человек занималась светом и декорациями.
Плюс гример, она осталась ради меня и кукольных дел мастера. Сложный переходный этап будет, когда мы закончим снимать «живую» девочку. Сюда же относится сцена с телами, хм, эти киношники такие затейники. Труп — это живая сцена.
Потом меня должны быстро загримировать под куклу. На минуточку: накануне мой образ отнял у повелительниц кисточек полтора часа. Это с примеркой, с пробами, ну и полное преображение.
Мы-то уже на месте и готовы. Перед домом: внутрь пускать нас отказались младшие сотрудники. У них там, мол, подготовка, перестановка. Ребенку опасно находиться внутри в это время. Ребенок делает вид, что верит. Запоминает лица и отведенные глаза.
Впрочем, допускаю, что им просто не по себе глядеть на меня в образе. Первая версия грима уже нанесена. Она меня вовсе не красит. Наоборот, все краски с лица стерты болезнью. Бледные потрескавшиеся губы, кожа белей молока. Искра жизни плещется только в глазах.
— Всю — наверняка нет, — младшая Чу качает головой. — Трудности с арендой. Владелец еле согласился сдать нам дом на два дня. Завтра по плану съемка с мастером. Не уложимся в два дня, третьего не предоставят.
Я уже прошлась по каменной дорожке перед «нашим» домом. И окрестностями полюбовалась. Прекрасно понимаю, почему Ян Хоу хочет вести съемку здесь, а не в другом месте. Оно нереально живописное и атмосферное. И само строение старинное, что немаловажно.
Не без минусов: внутри холодно, сыро и пахнет плесенью. Что выясняется только с прибытием режиссера и основной части съемочной группы. Нежилой дом, странно было б ждать от такого уюта. Три слоя одежды У-у-у становятся понятны, когда меня в эту отсырелую затхлую зябкость приводят. Сниматься предполагается в тоненьких одежках. Куртку придется оставить маме.
— Почему помещение не прогрето⁈ — рыку господина Яна иной лев бы позавидовал. — Где эти лентяи с тепловыми пушками?
— Апть-хи! — подтверждение лености работников из недр моего организма.
— Все же подумайте про перенос съемки в студию, — «подруливает» важный пузан Пэй. — Ваша актриса такая слабая, что заболела. Возможно, не стоило накануне сидеть на ветру весь день?
Этот гад земноводный заикнулся про то, как мой стульчик рядом с режиссерской позицией установили. Тогда как его, ключевого, понимаете ли, руководителя, задвинули куда-то назад и в сторону. Радует меня во всем этом лишь его приятный землисто-серый с зеленцой окрас. Укачало?
«Может, не стоило пить до самого утра?» — молчаливо спрашивают мои глаза.
И чего я обижала пингвинов сравнением с этим… бесхвостым земноводным? Он же вылитая жаба. Пупырчатая, склизкая и, согласно традициям иконографии (во что вспомнила!), является атрибутом алчности.
— Мэйли, как ты себя чувствуешь? — Ян Хоу показательно игнорирует Пэя, обращается ко мне. — Справишься?
До того, как меня притащили в этот дом, ощущала я себя превосходно. У Мэйли аллергия на пыль? Дома-то все блестит и сияет, моя умница наводит чистоту по нескольку раз в день.
— Кто, если не мы? — усмехаюсь в ответ.
И выставляю вперед ладошку: дай пять. Щеголеватый господин с предельно серьезной миной прикладывает огромную (в сравнении с моей крохотной) ладонь.
— Сделаем это. Десять минут на то, чтобы здесь все заблестело и прогрелось! Живо, вялые потомки свиньи и собаки! Не успеете, всех оштрафую.
Отрадно видеть, как носятся на ускорении наскипидаренные чайки. Ян им страшным пригрозил, лишением юаней. Всегда знала, что в рабочем процессе главное — мотивация.
Но засранцы они, конечно, работнички эти. Я-то всё думала, во что может вылиться (во многих смыслах) пьянка за счет звездочки. А так: вроде и не саботаж, так, некоторые недоработки. Свет-то установлен, декорации расставлены и выверены. Там же каждый листочек у взятых в аренду комнатных растений повернут, куда надо.
А пыль и холод: не было указаний, сами не догадались включить инициативу. Они же ценные специалисты, а не какие-то там уборщики! Швабру им в… куда-нибудь, специалистам этим.
— Пть-хи, — в кулачок.
И провернуть!
— Точно все в порядке? — есть заботливая сторона в режиссере, если хорошо поскрести.
— Лучше всех! — вздергиваю подбородок.
Не дождутся! Ни смерти моей, ни слабины. Я еще и более жизненно сейчас сыграю больное дитя. Реализм, как он есть.
…И горлышко ходит в сдерживаемом кашле. И дрожь в голосе абсолютно правдиво звучит.
— Дье! — как тогда, в студии, только еще острее, больше трепета.
«Отец» сожмет кулаки, отвернувшись от дочери. Явит на другую камеру безмолвный крик и гримасу отчаяния. Исполнитель невероятно хорош, один из лучших возрастных актеров современности. Наш недолгий тандем должен встряхнуть любой бесчувственный мешок, я в это верю.
Чу потом скажет, что плакала. И другие, кого допустили поближе, хлюпали носом.
— Идеально, — скажет Ян после стандартного: «Снято».
Впервые на памяти самых давних работников Лотоса, кто еще с первой картины работал со щеглом.
Перерыв пять минут: ритуал подготовлен, но надо поправить грим, перепроверить свет. Прошу Чу вывести меня на воздух. Мама умчалась с выделенным водителем за средством от аллергии.
В горах тоже холодновато, но это свежая и звонкая прохлада. Запах хвои, тени старых деревьев, горные шпили в полутьме. Прекрасный фон, чтобы морально подготовить себя к умиранию.
— Мэйли, всё готово.
— Иду.
Глава 4
Однажды я умирала. Однажды я умерла. Звучит, как что-то одинаковое, да? На самом деле это два совершенно разных случая. Третий, тот, что я не могу помнить, это когда «оригинальная» Ли Мэйли покинула тело. Он не в счет.
С того раза, как я умерла, началась история меня-нынешней в теле кареглазой малютки. Все случилось быстро: инсульт, нигде и Мироздание. Вы и сами всё знаете. Ни к чему лишний раз объяснять.
Другой раз, тот, где я умирала, и по прогнозам светил от медицины должна была завершить сей процесс, был раньше. Аж на десять лет.
Даже я-прошлая не любила тот период вспоминать. Поверьте, никто не хотел бы. Я и с учетом предстоящей съемки тысячу раз подумала бы, стоит ли оно того: погружаться в бездонный омут тьмы, или лучше обойтись хорошей, но игрой? Но эти засранцы из персонала взбесили меня слишком сильно.
Случилось всё в период моего увлечения театром. Не в смысле посещения (это-то почти всю мою сознательную имело место быть), а занятия в драмкружке. Они затем плавно перетекли в любительскую театральную студию. Отличные преподаватели, прекрасный коллектив. Не без косяков и недопониманий, но и без мышиной подковерной возни.
Интересный и увлекательный период той моей жизни. Мы выступали: конечно, не на сцене БДТ, но и не на школьных утренниках. Опыт ценный, но… Я-прошлая потом никогда его не использовала.
Хотя все подобные авантюры были сопряжены с историями, которые я хотела написать. Там было многое. Длительное общение с компанией работников подпольного казино, во времена оные легального, но затем… Ныряние в мир ММОРПГ, дабы вкусить те эмоции, что многим кажутся «ненатуральным продуктом». Спойлер: даже если игры — сублимат, это вкусно.
Два полных семестра (сначала весенний, затем осенний, так что за учебный год их считать затруднительно) посещений занятий по живописи. Меня запихнули в «слушатели» по знакомству, обычно такое не практикуется. Чтобы выписать на мое имя пропуск, Киру Воронову оформили, как натурщицу. Написали с нее ряд портретов.
Кулинарные курсы. Прыжки с парашютом. Тир. Список длинный, в общем. Театралочка тоже туда затесалась. И обещала стать интригующей историей, но так и не стала. Потому что одно из выступлений Кира Воронова завершала на автопилоте, а после — рухнула. Обследование, белые халаты, яркий свет над хирургическим столом. Терапия. Хоспис.
В нашей палате на шестерых стабильно навещали меня одну. Других… эпизодически. Еще могло быть так, что соседка ждет и готовится к встрече с родными, а утром ее забирают. Не родные, персонал.
Первое, что я попросила мне принести из дома — мою косметичку и зеркало. Мужчинам сложно ориентироваться в женских штуках, так что мой хороший захватил и ящичек с гримом. Не зря. Обычной «штукатурки» вскоре стало недостаточно.
Грим Кира Воронова накладывала каждый день. И улыбалась своему отражению в зеркале. Так, чтобы не болезненный оскал, а сияющая улыбка и блеск в глазах. Она готовилась к драгоценным встречам, репетируя счастливую и беззаботную улыбку.
Ей было плевать, что говорят (и о чем молчат) эти люди в белых халатах. У нее была цель: вернуться. Выкарабкаться. Ее ждали. «Держаться. Дышать. Ждут», — на повторе в самые плохие ночи.
И она справилась. А заодно научилась не только улыбаться. При наличии зеркала и запасов грима грех было не представить себя на месте героинь самых любимых книг, фильмов, спектаклей…