Неделя выдалась напряженная. Когда я уходил с последней консультации, на уме у меня было одно – навести справки о мадемуазель Клодель. Но времени на это катастрофически не хватало. Коллега из департамента Верхний Рейн ушел на больничный, и к моему без того плотному графику добавились командировки и дежурства в другом городе. У каждого из нас настолько личные отношения с собакой, что кинологу трудно найти замену. Поезд с депутатами – осмотр перед посадкой, визит министра здравоохранения в Институт по изучению рака ЖКТ, два звонка о бомбе в Европейском парламенте, подозрительный багаж в аэропорту и на вокзале Мюлуза, поиски двухлетней девочки, убежавшей от родителей и потерявшейся в лесу, – в общем, мне так и не удалось выкроить для себя полдня.
Я еду на Страсбургский вокзал. В поезде Блум неизменно производит прекрасное впечатление. По правилам я должен надевать на него намордник, но обычно его ласкового взгляда и безупречного послушания достаточно, чтобы убедить контролера, что в наморднике нет нужды. Сегодня билеты проверяет молодая девушка. Она остановилась погладить его, спросила, что за порода, присела на пару минут на подлокотник напротив. Мы перекинулись всего парой слов, но я почувствовал, что она несет какую-то тяжелую ношу. Короткая передышка, и снова в бой, уж не знаю какой. Моя собака – беспроводное зарядное устройство.
Не уверен, что хочу застать Симоне. Не нравится мне этот тип. Я его не перевариваю. Наши атомы отталкиваются друг от друга. Надменный, самоуверенный, расист и женоненавистник – и не скрывает этого. У него для каждого есть презрительное прозвище. И при встрече всегда говорит что-нибудь неприятное. Смотрит злобно и придвигается к твоему лицу, чтоб страшнее было, так близко, что чувствуешь его горячее зловонное дыхание. Он придвигается, а ты отходишь, опустив глаза. Типичный киношный злодей.
Коллектив в целом приятный, но он начальник и все с ним мучаются. Неуравновешенный шеф и жесткая служебная иерархия.
Я иду по платформе номер один к офису Службы железнодорожной безопасности. Когда я в штатском, то отпускаю Блума с поводка. Доверяю ему. Он метис, помесь бельгийской и австралийской овчарок. Это сочетание и делает его таким особенным. Очень развитый нюх плюс невероятные способности к обучению. А вдобавок еще и исключительная чувствительность. Он просто создан для меня.
Симоне нет на месте.
В офисе сидит новенький. Говорю, что пришел за копией протокола о недавно обнаруженном подозрительном багаже. Якобы мне это нужно для досье Блума, которого переводят на новое место службы. Я и сам в это не верю, но, если повезет, неопытность моего собеседника сыграет мне на руку.
Он не задает никаких вопросов.
Люблю новичков.
Он хмурит брови, ищет, переспрашивает дату, опять ищет.
– Не-а, за этот день ничего нет.
– Как так «ничего нет»? Мы развернули полный комплекс мероприятий по протоколу безопасности, я был там.
Он поворачивает ко мне монитор. Потом ищет в шкафу, где хранятся бумажные протоколы. Безрезультатно.
– Извини, приятель, ничем не могу помочь. Никаких следов.
– Тебя еще здесь не было?
– Я только вышел на работу.
Поблагодарив его, я сажусь на скамейку на платформе и принимаюсь размышлять. Добавилось еще несколько кусочков пазла. Полное отсутствие протоколов и странная реакция Симоне меня заинтриговали.
Может, я принимаю ситуацию слишком близко к сердцу, а надо просто о ней забыть… Диана сказала бы, что в выходной лучше заниматься собой, а не другими.
А я бы ей ответил, что эта девушка не похожа на других.
Глава 22Прежде чем заговорить
Мне тоже было больно, когда умер брат. Все расспрашивали меня о племянницах, жалели, беспокоились о них. И правильно. Они имеют право плакать. А я – взрослый, крепкий мужчина, брат, просто брат, не сын.
Но брат у меня был только один. Мы росли вместе, ссорились, мирились, играли, учились, узнавали, как устроен мир. Вместе.
И мы любили друг друга.
Люди не замечали моего горя. И я не виню их. Это очень по-людски. Куда проще делать вид, что ничего не видишь, убеждать себя, что человек в порядке, а не спрашивать, как он справляется со своей болью.
Обо мне беспокоилось только одно существо на свете – моя маленькая мышка. Мы встретились в заводском медпункте, когда через пару недель после трагедии я перерезал сухожилия на двух пальцах. Прежде чем заговорить, она дотронулась до меня. Кровь хлестала ручьем, надо было зажать рану. Потом, поджидая скорую, мы разговорились. Кажется, мы полюбили друг друга с первого взгляда. К сожалению, место было уже занято. Я нашел в себе силы отойти в сторону, а когда мысли о ней не отпускали, писал стихи. Преобразовывал грусть в красоту. Я всегда старался прикрыть уродство мира, рассказывая о нем музыкой слов. Если Виктору Гюго это удалось после смерти дочери, то и мне с моей грустью стоило попробовать. Ради моей маленькой мышки я превращал отречение в поэзию. Где-то же оно должно было находить выход.
До гробовой доски даем обет любви,
Пусть совесть загрызет, коль стих огонь в крови.
Горячей клятвы след с волною унесется,
Встает над пеплом дым, пока страсть не уймется.
Взываем к звездам мы и молим под Луной
О том, чтоб милый взгляд одело пеленой,
Когда ваш вольный взор и рук слепых касанье
Подарят в жаре тел любовное признанье.
Глава 23Трогательный кошмар
Блум чувствует, что я озадачен: пропавший рапорт вот уже несколько дней не выходит у меня из головы. Смутно чувствую, что это подозрительная история. Мы идем по улице, пес кружит возле меня. Я его одергиваю, чтобы не вертелся под ногами. Иногда мне кажется, что своим выразительным взглядом он тоже ставит меня на место. Вот как сейчас, слегка насупившись, он словно говорит: «Я же знаю, что я прав, – ты нервничаешь». Да, нервничаю. Мне не нравятся дурные предчувствия. Я бессилен что-либо сделать, когда не понимаю, в чем дело.
Войдя в сад, я скрещиваю пальцы – хоть бы Диана почувствовала, что мне нужен второй шанс, нужно еще раз увидеть эту девушку!
Обходя дом, прикидываю, решится ли она снова немного помочь судьбе.
Поднимаясь по ступенькам крыльца, на всякий случай пытаюсь расслабиться и принять непринужденный вид.
Затаив дыхание, вхожу в холл.
Она там.
Я счастлив.
Мой пес тоже. Он ждет зеленый свет, чтобы подбежать к ней. Разрешаю, как только она протягивает руку.
– Кажется, он узнал меня, – удивляется она, улыбаясь так, словно вся остальная жизнь перестала существовать, есть только это мгновение.
– Точно. Меня зовут Адриан, – говорю я и сажусь напротив.
– Капуцина.
Капуцин – это же другое название настурции, любимый цветок мамы, с тех пор как она переехала во Францию. В Сенегале она их не видела.
Естественно, я не знаю, что сказать. Объяснить, почему моя собака ее узнала? Или еще рано? Что бы посоветовала Диана? Прислушаться к своему сердцу?
– А его зовут Блум, если я правильно помню?
– Да. А вас он узнал потому, что уже видел раньше, не здесь…
Она удивленно смотрит на меня, и я тут же начинаю злиться, что послушал это чертово болтливое сердце, оно вечно торопится и слишком сильно бьется. Послушался совета, который Диана и не давала.
– Где же?
Я кашляю, почти надеясь, что одного из нас сейчас пригласят в кабинет. Она гладит Блума, который наслаждается, виляя хвостом.
– Для вас момент был не очень приятный…
– О! Да, помню. На вокзале? Он подошел меня утешить, когда я рыдала на скамейке посреди вооруженных полицейских и солдат?
– Да…
– Кошмарное зрелище, не так ли?
– Нет! Вы произвели на меня потрясающее впечатление…
Она быстро меняет тему – Блум превосходно справляется с ликвидацией неловких моментов. Она спрашивает, какой он породы. Это редкая помесь, и на глаз определить трудно. Я рассказываю о его талантах послушной ищейки, которыми он обязан сочетанию двух ветвей своей родословной, и о работе кинолога. Объясняю, почему я был в тот день на вокзале. Говорю, что уже несколько лет исправно хожу к Диане.
– Вы меня намного опередили. Я пришла на третью консультацию.
– Желаю вам так же продвинуться с доктором Дидро, как нам удалось с Дианой.
– Они женаты?
– Да.
– Как думаете, они обсуждают нас за завтраком? – спрашивает она шутливо.
– Уверен, что нет. Врачебная тайна.
Насколько душераздирающим был ее плач, настолько весел ее смех. Этот момент Диана выбирает, чтобы открыть дверь. На долю секунды я проникаюсь к ней ненавистью. Блум не идет за мной.
– Ты что, остаешься? Ко мне!
Я молча усаживаюсь, пока Диана приветствует своего длинношерстного ассистента, который уже занял свое привычное место у ее ног.
Она смотрит на меня. Я знаю, она ждет, когда я начну.
– Могли бы и опоздать немного…
– Вы единственный пациент, кто высказывает мне подобный упрек. Выглядите бодро. Я рада. Вы выяснили, почему она производит на вас такое сильное впечатление?
– Да.
Я рассказываю про магму – она потихоньку просыпается под действием непреодолимой силы, которая исходит от Капуцины и восполняет мою глубинную потребность быть под защитой, при том что моя работа – защищать других. Делюсь своим внезапным желанием заботиться о ней – как о близком родственнике, не думая.
– Откуда у меня это ощущение?
– Может быть, что-то нашло в вас отклик?
Мы молчим.
В конце концов она спрашивает, что еще меня беспокоит. Описываю свой поход в Службу железнодорожной безопасности, удивление от пропажи протоколов. Говорю об интуиции, к которой Диана призывает прислушиваться и которая мигает красным с начала этой истории.
– Я чувствую смутное беспокойство, неуловимое ощущение, необъяснимую уверенность, что тут что-то не сходится.