– Неплохое определение пресловутого инстинкта, о котором я столько вам твержу.
– А если я ошибаюсь? Может, я зря волнуюсь? Или иду по ложному следу?
– Инстинкт часто бывает прав. Он создан, чтобы спасать нас от самых базовых вещей: голода, жажды, опасности.
– От какой опасности я защищаюсь?
– Может, вы защищаете кого-то другого? Напомню: все, что вы мне рассказываете, касается девушки, которая кажется вам непонятным образом знакомой. Мы защищаем от остального мира не только себя. Мы защищаем свое племя.
– Мы что же, из одного племени…
– Ну, прямо так ей, пожалуй, говорить не стоит, можете и спугнуть, – смеется она.
Глава 24Контроль и выбор
Диана пригласила своего пациента в кабинет, а я выждал некоторое время, чтобы не получилось, что мы сговорились и специально оставили их в холле наедине.
Когда я открываю дверь, Капуцина Клодель усердно трет свою черную юбку.
– Вижу, вы познакомились с Блумом? Линяет сильно, а так очень славный пес, верно?
– Да, даже когда просто смотришь на него, становится легче.
– Знаете, почему?
Она еще не дошла до кресла, а я уже задал вопрос. Мне нравится цепляться к таким вроде бы незначительным утверждениям.
– Он не судит меня. И не ждет ничего, кроме ласки и добрых слов. Это успокаивает.
– А чего от вас ждут? И кто?
Она задумывается. Пациенты зачастую не осознают, что только они сами и давят на себя столь немилосердно.
– Что я буду сильной.
– А вы сильная?
– Думаю, да. Но мне иногда хочется, чтобы мне позволили быть не такой.
– А вы сами себе это позволяете?
– …Нет.
Она рассказывает, что после аварии у нее не было выбора. В тот вечер она сидела с младшей сестрой. Около полуночи пришло сообщение от отца, что они вышли из ресторана. К половине первого, когда их еще не было, она начала волноваться. Позвонила на мобильный – не отвечает. Второй раз. На третий трубку взял полицейский. «Они попали в аварию. По телефону ничего не могу вам сказать. Сейчас мы кого-нибудь пришлем».
Мучительное ожидание, когда этот кто-нибудь сообщит новости. Мысли об Адели, которая спит наверху и ни о чем не догадывается.
– Как только полицейская машина остановилась у нашей двери, все сомнения исчезли, но тут же появилось ощущение чего-то еще. Новой жизни, без них. Я знала. Раз полицейские приехали сами, значит, сообщат о смерти. Они спросили, надо ли еще кого-то оповестить. Я попросила заехать к дяде. Бабушки и дедушки жили далеко, было два часа ночи. Я не хотела никого будить. Они немного побыли, я не плакала. Наверное, просто впала в оцепенение. Я думала о том, что будет дальше, о младшей сестре, о своей учебе на медицинском. Когда приехал Бертран, весь растрепанный, с опухшими глазами, я бросилась к нему в объятия и разрыдалась. От него несло алкоголем и сигаретами, недосыпами и холостяцкой жизнью, но другой крыши, под которой я могла укрыться от бури с градом, прибившим меня к земле, у меня не было.
– А ваша младшая сестра?
– Она проснулась рано. Я спала на диване. Тело провалилось в спасительное забытье, чтобы утром, рассказывая ей о трагедии, я могла держаться на ногах. Бертран осторожно потряс меня за плечо, когда услышал, что она спускается. Сказать ей было труднее, чем услышать новость от полицейских. Как будто я убила родителей второй раз. Когда она спросила, что же мы теперь будем делать, я не задумываясь ответила, что мы остаемся жить в этом доме и я буду о ней заботиться. Что еще я могла ей ответить? Что ее заберут в приют, потому что мне некогда? Я о таком и подумать не могла.
– А дядя?
– У него никогда не было детей. Он работал на заводе, стоял у станка. К тому же был алкоголиком…
– Если бы он помогал, вы могли бы учиться дальше?
– Вы же окончили медицинский, вы прекрасно знаете, что во время учебы жизни нет.
– А бабушки и дедушки?
– Слишком старые и слишком далеко. Мне пришлось бы разлучиться с Адели. Я не могла себе этого представить.
Ее рассказ краток и пронзителен, аргументы неоспоримы. Я вижу, как она перечитывает клятву Гиппократа, которая висит у меня за спиной. Мама подарила мне ее, когда я перешел на второй курс. Переписала слова каллиграфическим почерком. Капуцина должна знать их наизусть, раз собиралась произнести однажды. Она поглощена чтением, сама того не замечая. Я даю ей время дочитать до конца. Едва заметно вздрогнув, с извиняющимся взглядом, она возвращается в реальность моего кабинета.
– Я хотела, чтобы в жизни маленькой девочки было как можно меньше потрясений. Та же школа, те же подружки в классе и по соседству, все, что ей знакомо и дорого. Жизнь и так обошлась с ней круто.
– А как же вы?
– Я? У меня не было выбора.
– У нас всегда есть выбор, разве нет?
– Я не могла представить себе другой вариант.
– А сегодня не можете смириться с ее решением…
– Тут у меня тоже не было выбора…
– Что поддерживало вас все это время?
– Мысль о том, что этого бы хотели папа и Рашель.
– Вы начали читать его дневник?
Она опускает глаза. Не знаю, хочет ли она скрыть от меня возможное чувство вины или сильные переживания от прочитанного. Я предлагаю ей прочесть любой отрывок на выбор. Она рассказывает о последней записи, о своей ярости и рыданиях навзрыд посреди ночи. Я рад, что она смогла дать выход эмоциям. У многих пациентов крик застревает в животе, и они так и не решаются выпустить его наружу. Держат в себе, таскают, как свинцовое ядро, пока этот затаенный гнев не превращается в болезнь.
Капуцина выбирает наугад.
15 марта 2003
Мы отмечали тринадцатилетие Капуцины. Она позвала подружек. Девочки пришли в восторг от озорных глазок Адели, которой недавно исполнилось два года. Она скакала по комнате, не упуская ни малейшей возможности нашкодить. Мне кажется, в глазах у старшей мелькало раздражение, как будто ей хотелось крикнуть: «Эй, я тоже здесь, и это мой день рождения!» Но уже через секунду она брала себя в руки и вновь представала доброй старшей сестрой, которая всем стремится угодить. Ей подарили косметику и духи «для привлечения мальчиков». Она покраснела. Никакого мальчика у нее вроде нет. Мне кажется, она об этом даже не думает, слишком занята учебой. Она приходит в отчаяние, когда ее средний балл опускается ниже 17. Сколько раз ей говорил, что она не обязана быть идеальной, все без толку. Вбила себе в голову, что с первого раза сдаст экзамены за первый курс медицинского факультета, что бывает редко. Я ей подарил стетоскоп и два учебника. Один по анатомии, другой по эмбриологии. Она их разворачивала с горящими глазами. Знаю, что теперь будет читать допоздна, чтобы узнать, понять, быть на шаг впереди других. Но хочется, чтобы она все-таки и жить не забывала. А то однажды проснется и поймет, что слишком поздно.
Капуцина закрывает тетрадь и молча смотрит на свои колени. Нелегко читать, как о твоем детстве пишет человек, которого любишь больше всех на свете.
– Почему вы так старались быть идеальной?
– Мне нравилось получать хорошие оценки.
– А что будет, если получить двойку?
– …
– Капуцина?
– В тебе могут разочароваться.
– И что тогда?
– Тебя могут разлюбить.
– Капуцина, простите, но у вас что-то шевелится в волосах…
Она наклоняется вперед, разглядывает волосы, аккуратно берет маленькую пчелу двумя пальцами и встает, чтобы выпустить ее в окно.
– Вы не боитесь насекомых?
– Нет. А должна?
– Вовсе нет. Но вы реагируете слишком спокойно. Другие бы запаниковали.
– Сейчас пчел мало, и они уже сонные.
– Вы были влюблены в то время?
– Когда была подростком? Не думаю. Мне никто не подходил. Мне все казались пустыми и глупыми.
– В этом вы тоже боялись разочаровать отца?
– Может, и так… Но мне и вправду все казались маленькими.
– А позже вы влюблялись?
– Один раз, через несколько лет после аварии, но я не хотела, чтобы эти отношения мешали Адели. Я прекратила их через несколько месяцев.
– Влюбленность старшей сестры могла ей помешать?
– Не знаю, мне приходилось все решать одной.
– Держать все под контролем?
– Да, под контролем, у меня не было права на ошибку, я отвечала за маленькую девочку.
– На этом мы прервемся. Я вас попрошу кое-что сделать к следующему разу. Напишите в два столбика, что мы можем контролировать, а что нет.
Записав дату следующей встречи, она закрывает ежедневник и собирается. Некоторые пациенты заполняют это время пустой болтовней. Но не Капуцина. Она столкнулась с бездонной, бесконечной пустотой, словно у ее ног разверзлась зияющая дыра, через которую можно увидеть Вселенную. И планеты – большие круглые жемчужины. Так что она вполне может надеть пальто без лишних слов.
Я выхожу к Диане, которая выглядывает на улицу из-за занавески, держа в руке чашку с дымящимся кофе. Она вспотела, но как будто не замечает очередной прилив жара – последние несколько недель они накатывают на нее без конца.
– Как мило! Он подождал ее на другой стороне улицы и отправил к ней Блума с бумажкой. Как думаешь, любовная записка?
– Хватит за ними шпионить!
– Они же не прячутся.
– Так дадим им спокойно побыть вдвоем, если уж так вышло. И открой ты окно, ведь легче станет.
– Ты же знаешь, этот жар исходит из глубин моего тела, и легкий ветерок на щеках делу не поможет.
– Иногда я думаю, что неврозы наших пациентов похожи на твои приливы жара, а мы, психоаналитики, как этот ветерок, обдувающий щеки.
– Я именно это наблюдала в окно, пока ты не пришел… Приятный ветерок, которым мы обдули их щеки. Как думаешь, они понравятся друг другу?
Глава 25На нашей скамейке
Как же настрадалась моя бедная Мадлена в этом доме, а я ничего не мог поделать. Боже правый, как я хотел забрать ее оттуда и увезти куда-нибудь подальше. Или остаться – земля тут хорошая, и лес рядом, есть чем греться зимой. Прогнать ее отца, изверга, который бил ее, помыкал, как служанкой, а дом забрать себе. Было бы уютное гнездышко. Но я не мог. Сколько лет он над ней измывался. Как мне хотелось его прибить. Но стоило мне хоть слово про это сказать, Мадлена сразу как давай на меня кричать. Боялась, что я сгину в тюрьме. Ну он и выдал ее за парня побогаче, чем я, из соседней деревни. И кончила она так же, как и ее мать, – муж забил до смерти.