Он поехал встречать ее на вокзал. Капуцина осталась ждать дома. Она присматривает за Блумом. Сидя на ковре в гостиной, прислонившись к дивану, гладит его морду, которую Блум положил ей на бедро, и думает об Оскаре. Нужно его доделать, чтобы он наконец стал цельным. Она невольно проводит параллель между эволюцией скелета и ее собственной перестройкой. Дидро оценит такой символизм, надо будет ему сказать. Жан-Батист своими руками начал создавать деревянный скелет, когда дочь формировалась у него на глазах. Потом произошла авария. Капуцина переняла эстафету и, вооружившись отцовскими инструментами, продолжала вырезать, шлифовать и вытачивать – и в конце концов самостоятельно построила себя. Теперь все готово. Доделана последняя кость, осталось закрепить ее, и Оскар закончен. Капуцина чувствует, что тоже готова, как будто ее собственный скелет стал целым и она может двигаться.
Ей нравится это сравнение. Осталось сделать последнюю вещь.
Блум поднимает голову, навострив уши. На улице припарковалась машина. Он направляется в прихожую и садится в нескольких метрах от двери, прислушиваясь. Капуцина становится за ним, прислонясь к стене. Приветственная делегация в полном составе.
На Эмилии просторное синее платье, тюрбан и полусапожки. Она протягивает пальто Адриану и распахивает объятия Капуцине. Разве откажешься от такого приглашения?
– Как я рада с тобой познакомиться, – говорит она, обнимая тоненькую, как веточка, девушку.
Окутанная нежностью и лаской, Капуцина с трудом сдерживает нахлынувшие эмоции. Этот момент искреннего единения, когда тело одной женщины принимает тело другой, болезненно напоминает о матери, которой нет. Которая не выдержала и сбежала. Своей простой радостью и мягкой округлостью Эмилия заштопывает детскую прореху, кладет заплатку из новой ткани.
Вечер наполнен радостью и яркими красками. Капуцина приготовила эльзасский шукрут – квашеную капусту с копченостями, чтобы местная кухня тоже была представлена. Разговаривают о кулинарных традициях, семье, разных странах и регионах. Эмилию устраивают в гостевой спальне. Она хочет отдохнуть, чтобы завтра быть в форме.
Адриан с Капуциной перешептываются под одеялом. Они любят произносить важные слова тихо.
– Она обожает тебя.
Капуцина думает о дяде. Хотелось бы ей сказать Адриану то же самое. Потом об отце – он принял бы его с распростертыми объятиями. Но будь здесь Жан-Батист, Адриан не лежал бы в этой кровати. Судьба – странная штука, она ветвится, как крона большого дерева. Одни ветки обламываются, новые прорастают. Очень странная штука, ни в чем нельзя быть уверенным. Только в настоящем. Да и то. Эта странная судьба все течет и течет, даже когда перестаешь о ней размышлять.
– О чем ты думаешь? – спрашивает он.
– О деревьях, которые продолжают стоять.
Этой ночью они занимаются любовью. Просто, без фанфар и зрелищных трюков. Он проникает в нее, она его принимает. Им приятно дополнять друг друга, приятно быть одним целым. Они дышат друг другом и защищают друг друга, их панцири соприкасаются, превращаясь в один большой. Этого укрытия им достаточно.
К черту мир.
Водителей, боевиков, вертолеты и аварии.
Они здесь, под одеялом, растворяются друг в друге.
Сливаются воедино.
К черту все остальное.
Блюда почти готовы. Эмилия провела на кухне большую часть дня. Чистила, резала, мыла, обжаривала на целый полк. Еда всегда должна оставаться. Не дай Бог, не хватит. Такое даже представить страшно…
Дом наполнен ароматами. Жареная курица, специи, бульон.
Дом гудит и вибрирует. В нем гремела музыка. Пела Эмилия.
Вот-вот приедет Бертран. Капуцина ждет, затаив дыхание. Пан или пропал.
Поесть он любит. Она рассчитывает, что это компенсирует шок и, если что, поможет сгладить углы.
После их последней встречи две недели назад, когда он сказал, что хочет освободиться от прошлого, она надеется на лучшее.
Блум встает, направляется к двери. Звенит звонок. Адриан ничего не сказал матери о реакции дяди. Импровизация лучше, чем хорошо отрепетированные сцены.
Капуцина целует дядю в щеку. Она счастлива его видеть. Он и подавно. Он вешает пальто, снимает ботинки, надевает тапочки. Гладит собаку и проходит в дом.
Ему представляют гостей: «Адриан, его мама Эмилия. Бертран, мой дядя».
Совершенно неожиданно, а может, именно так было суждено, Эмилия прижимает его к себе. Тут-то все и решается.
Эмилия смеется, говорит, как рада с ним познакомиться, какая Капуцина расчудесная и какое счастье, что они так хорошо поладили.
Оробевший и смущенный Бертран нервно улыбается. Никто его не предупредил. Он садится в кресло со стаканом мангового сока, Эмилия тут же уточняет, что алкоголя там нет, и делает это так естественно, будто ее нисколько не заботит его прошлый алкоголизм, о котором ее явно предупредили. Он чувствует не осуждение, а что его принимают таким, какой он есть, каким он был. Он смотрит на них и думает, что эти трое счастливы и он не имеет права портить им настроение. И что, быть может, ему тоже перепадет немного счастья. Он не сводит глаз с Эмилии, которая жестикулирует и взрывается смехом в конце каждой фразы, и думает, что она сама – поэма.
О поэзии речь заходит чуть позже, когда Капуцина с Эмилией уходят на кухню заняться последними приготовлениями. Адриан нарушает молчание. Потом это будет труднее.
– Капуцина говорила, что вы пишете стихи?
– Да, бывает. Это меня занимает и помогает привести в порядок мысли.
– Я тоже писал, когда был в Мали. Чтобы подняться над ситуацией, которую сложно было переварить. Жаль, потерял их, когда вернулся во Францию.
Бертран расспрашивает его о боевых заданиях и полевых условиях, о том, вернется ли он в армию. Адриан рассказывает о джихадистах, вертолете, кошмарах и решении пройти переподготовку. Блум обратился в слух – говорят о нем.
Бертран гладит собаку, внимательно слушая ее хозяина. В нем растет нечто сродни восхищению. Он никогда не умел ввязаться во что-то серьезное, он делает свое маленькое дело в своем углу, возвращается домой и ухаживает за своим маленьким садом. Ничего ни у кого не просит и никому ничем не обязан. Но и ничего великого в его жизни нет. А этот парень рассказывает о военных базах, сражениях и ранах, встречах со смертью, возвращении и реабилитации, посттравматическом синдроме, безопасности, оборудовании, оповещении, бомбах, форме и службе.
Капуцина издали поглядывает на них. Может, все и сложится.
Весь вечер она наблюдает за Бертраном. Ее черно-белый дядя постепенно обретает новые краски. Расслабляется и начинает улыбаться. Соглашается взять добавки, хвалит повара. Оставляет место для десерта. Варит кофе. Эмилия ему помогает. С кухни доносится приглушенная музыка. Адриан подмигивает Капуцине. Его мать уже показывает Бертрану танцевальные па. Взяв за руки, учит его двигаться под музыку. Прямой, как палка, он пробует за ней повторять. Она подбадривает, пританцовывая вокруг него. Не перестает смеяться и хвалит, обнимая его.
Они танцевали вместе. Они танцевали…
Глава 83Украденная сумка
Друг сообщил мне день и время.
Я припарковался на стоянке. Блум сидит у моих ног. Если бы я курил, то сейчас точно достал бы сигаретку.
Я достаточно далеко от входа, меня трудно заметить. Но достаточно близко, чтобы наблюдать.
Наконец он выходит. Спортивная сумка переброшена через плечо. Для промозглой февральской погоды одет слишком легко. Я вижу, как он поднимает воротник куртки. Оглядывается по сторонам, ждет. Как я и предполагал, за ним никто не приехал. Он идет к автобусной остановке. Я командую Блуму: «Принеси сумку!»
Пес срывается с места и в считаные секунды оказывается рядом с парнем. Тот сначала удивляется, но потом узнает его, приседает, чтобы погладить, и сумка соскальзывает на землю. Воспользовавшись этим, Блум хватает тяжелую сумку и трусит к машине. «Эй, отдай!» Сумка периодически падает, Блум тащит ее, подхватывает, бежит быстрее и роняет. Заметив меня, парень переходит на шаг. Они подходят одновременно с Блумом, который плетется, высунув язык.
– Я не был уверен, что тебя кто-то встретит.
– Я справлюсь.
– Залезай, подброшу.
Я перекладываю картонную папку на приборную панель, чтобы он мог сесть, запираю собаку в багажнике и сажусь за руль, он – на переднее сиденье. Трогаемся молча. Что сказать после стольких лет? Что сказать, если чувствуешь себя настолько брошенным и когда садился в тюрьму, и когда выходишь?
– Почему вы все это для меня делаете?
– Заканчиваю одно дельце.
Мы выезжаем на автостраду. Проезжаем мимо тюрьмы. Он смотрит прямо перед собой и оборачивается, только когда она остается позади. За окном мелькают тополя, болота, заправки, торговые центры, машины, грузовики, стоянки, магазины, жизнь. Он пожирает ее глазами, будто пытаясь воссоединиться с ней. Ее много, она так быстро накатывает, это какая-то оргия.
Когда я поворачиваю на съезд, он говорит, что я ошибся, дом родителей не там. Я отвечаю, что мы кое-куда заедем.
Голые поля, первые домики, деревня, мы поворачиваем направо, потом налево. Сиреневая аллея. Я останавливаюсь на другой стороне дороги, напротив учреждения и выключаю двигатель.
– В папке твоя переписка с Альбером. Все статьи, которые он хранил. И письмо, в котором он рассказывает, что видел.
– Почему он ничего не сказал?
– Почему ты ничего не сказал?
– Я не мог, было слишком поздно.
– Он тоже. Его никто не спрашивал. А потом было слишком поздно. Но никогда не бывает слишком поздно. Прошлое, может, и не исправишь, но всегда можно решить, что ты хочешь делать со своим будущим. Я высажу тебя здесь. В папке есть контакты адвоката. Хорошего, правильного. Он любит исправлять то, что осталось неисправленным. Если вдруг. И немного денег. Делай с ними что хочешь. Можешь вызвать такси и вернуться к родителям, можешь купить билет на поезд и уехать подальше отсюда. Можешь провести ночь в недорогом отеле, чтобы поразмыслить. Но сперва, думаю, ты мог бы заглянуть к Альберу, он будет рад тебя видеть.