– Тогда ответ «да», но он об этом еще не знает.
– А ты уже в курсе?
Она сделала жест тренера, запрашивающего тайм-аут, встала, открыла кран и сбрызнула лицо холодной водой, потом сорвала с холодильника картонный календарь и принялась обмахиваться. Сперва закатила глаза, затем откинула голову, подставляя шею потоку воздуха.
– Не знаю, это эрос или филия[3], но чем-то таким от него определенно веет, когда он о ней говорит.
– Я волнуюсь.
– Шучу, Дени. Мне об этом ничего не известно. Встреча его взбудоражила, а я уже неплохо его знаю, он славный парень. И разве ты не говорил, что она живет одна? Может, она от этого страдает? Девушка заслуживает счастья, так почему слегка не помочь судьбе?
– При условии, что мы больше не будем их обсуждать. Чтобы это не мешало нашей работе. Больше ни слова. Согласна?
– Ты же помнишь, мы и раньше неукоснительно соблюдали это правило. Нам есть кого обсудить, у нас полно не знакомых друг с другом пациентов.
Прилив жара миновал. Диана присаживается за стол, пьет кофе и довольно улыбается, как маленькая девочка, которая получила что хотела. Набирает в телефоне сообщение своему пациенту. Я знаю, она держит кулачки, чтобы он смог прийти в нужный момент.
Я так ее люблю.
Глава 12Магия яблочных пончиков
После разговора с Капуциной не могу сосредоточиться на работе. Парни подкалывают: «Что, влюбился? Как ее зовут?» Знали бы они, что меня тревожит… Я бы предпочел влюбиться. Вежливо улыбаюсь – пусть болтают. А сам думаю, как быть. Я обещал, что постараюсь переубедить Адели, хотя понимаю, что дело безнадежное. Я слишком хорошо знаю их обеих. Их характеры, нужды, болевые точки. Всю неделю я работаю в первую смену, поэтому позвал племянницу прогуляться по виноградникам сегодня после обеда, завлекая домашней выпечкой. «Дяде-пирожку» хорошо известно, чтó сестры любят с детства. Адели обожает яблочные пончики. У меня погреб забит фруктами. На полках запасы на зиму – яблоки уложены попросторнее, чтобы не сгнили. Пожилая соседка отдает мне половину урожая за то, что я ей немного помогаю в саду. Этот сорт идеально подходит для пончиков. Яблоки не разваливаются при готовке, а остаются хрустящими внутри нежного теста. Я мог бы стать великим кондитером, если б сумел выдержать дисциплину профессиональной кухни. Теперь наверстываю на своей собственной. В конце концов, удовольствия получаю не меньше. Я всегда задерживаюсь у витрины шикарных кондитерских в Оберне, чтобы почерпнуть новые идеи, хотя кроме племянниц угощать мне особо некого.
Коробочка с пончиками ждет на тумбочке в прихожей, я обуваюсь и выхожу. Мы встречаемся на пригорке, у ворот деревенского кладбища. Очаровательное место. Длинная аллея, ведущая к кладбищу, придает ему торжественности. Что должно меня подготовить к разговору, обреченному на провал.
Адели приезжает на велосипеде, запыхавшаяся, взмокшая, с сияющей улыбкой. На вопрос, откуда она прикатила с таким энтузиазмом, отвечает:
– Из дома. Приехала погостить у Капуцины пару дней, потом мы с парнем уезжаем.
– Присядем куда-нибудь перекусить яблочными пончиками?
– Ты всегда знаешь, чем меня пронять! Давай сначала пройдемся, ладно?
Она часто заставляет меня шевелить ногами, а также извилинами, чтобы, как она говорит, я не потерял форму и свежесть восприятия.
Адели превратилась в молодую девушку, расцветающую с каждым днем. Высокая, голубоглазая, с короткими вьющимися, всегда растрепанными волосами. Носит широкие брюки с разноцветными свитерами. Совсем непохожа на сестру, производит впечатление веселой и беспечной. Она может показаться легкомысленной, но на самом деле очень мудрая. Ни из чего не делает трагедии, как будто для нее вся боль и тяжесть мира сосредоточились в единственном событии – аварии, унесшей жизнь родителей, когда ей было всего семь лет. С тех пор она пытается спасти все, что может. Людей, животных, растения. Все живое ей небезразлично. Все, что ему угрожает, приводит ее в ужас. Она стала вегетарианкой, сторонницей осознанного потребления и активисткой. Ее глубоко возмущает несправедливость и то, куда катится мир. Она всегда была бунтаркой. Острая на язык, напористая, она знает, чего хочет и, главное, чего не хочет. И переубедить ее очень трудно. Я готов потерпеть поражение, но должен попытаться ее образумить. Я обещал.
Она объявляет, что у нее с собой карта, изданная Государственным институтом картографии, по ней проложен пеший маршрут вокруг деревни и нам предстоит пройти 4,6 километра.
– Представь, что это расстояние соответствует истории нашей планеты от ее возникновения в Солнечной системе до сегодняшнего дня, каждый метр как миллион лет.
– И что?
– Это ведь поразительно! Сейчас я тебе расскажу об основных этапах этого чуда на временнóй шкале.
Мы бодро шагаем. Чтобы потренировать мое сердце, уточняет она. Я думаю, как начать разговор, чтобы ее не задеть. Через 600 метров она сообщает, что появились прокариоты. Я начинаю высматривать их в кустах. Она смеется и говорит, что это клетки без ядра. В ответ я заявляю, что кое о чем имею понятие, подписан на журнал «Наука и будущее» и сидел за партой еще до того, как она сама стала клеткой.
– Так ты бросаешь медицину? Жаль. Сколько вас, студентов, сдали сессию с первого раза?
– Мог бы подождать, пока я набью рот пончиками, тогда бы и спросил!
– Почему ты хочешь уйти из университета?
– Я нужна на других фронтах.
– На каких?
– Мы с Самюэлем вступаем в группу молодежи, которая устраивает акции в защиту климата.
– Адели, ты уверена, что это хорошая идея?
– Уверена. Планета гибнет, и нужны люди, которые будут ее защищать.
– Люди тоже гибнут, и нужны врачи, чтобы их спасать.
– Я не хочу выпадать из жизни на десять лет. Я хочу прямо сейчас заниматься тем, что для меня важно. И потом, дядя, это не выбор, а стремление жить.
– Скажи хотя бы, что вы не собираетесь прибегать к насилию или нарушать закон.
– Я против насилия, ты же знаешь. Что касается закона, ничего обещать не могу. Иногда неповиновение – единственно возможная форма сопротивления.
Она останавливается, чтобы сообщить мне, что мы прошли 2,6 километра и что на Земле уже появились эукариоты. Я спрашиваю, не о клетках ли с ядром идет речь. Она улыбается, пожимает плечами и идет дальше не оборачиваясь. Я усаживаюсь на камень у дороги и протягиваю ей пончик.
– А твой парень – это серьезно?
– Дядя! Мне восемнадцать. Я уже большая девочка.
– И что, уже и спросить нельзя, что он за человек!
– Мы отлично подходим друг другу, и он так же предан делу.
Она берет пончик и вгрызается в него так, будто хочет загрызть насмерть. Я чувствую, что она нервничает и одновременно полна решимости. Ясно, что этот разговор ее раздражает. Мне бы на ее месте тоже не понравились нотации старого неудачника, что она должна делать и что не должна. Старого бездетного неудачника, у которого нет никакого права на отцовский тон, так мало ей знакомый.
– На что ты будешь жить?
– На деньги из банка. У нас их достаточно, чтобы потратить на что-то полезное. Найду подработку, если потребуется. Знаешь, мы с моим парнем сторонники минимализма и хотим жить проще.
– Ты же понимаешь, почему Капуцина расстроена?
– Расстроена, потому что я не пошла по тому пути, который она сама бросила, чтобы заботиться обо мне? Ну, теперь она свободна. Ей двадцать девять, у нее вся жизнь впереди. Я бесконечно благодарна за все, что она сделала, но не обязана воплощать ее мечты.
Сказала как отрезала, и возразить нечего, она права. Как ни печально, абсолютно права. Возможно, это Капуцине больнее всего. Младшая сестра разбила ее собственную мечту.
Адели не впряглась в семейное ярмо успешности, она никому ничего не должна: ни родителям – их больше нет, ни мне – я всего-навсего дядя, ни сестре. И я разрываюсь пополам. Я понимаю Адели с ее жаждой свободы и Капуцину с ее обидой. И всегда знал, что рано или поздно сестринское рвение и безграничная жертвенность ей аукнутся. Я думал, она достаточно нахлебалась, когда Адели была подростком – хуже всех остальных подростков, вместе взятых: хлопала дверьми, поздно приходила, водилась с сомнительными компаниями и творила всякие непотребства, то мылась без конца, то вообще отказывалась идти в душ, перепробовала всевозможные стрижки всех цветов радуги, хамила учителям, из-за чего Капуцину вызывали в школу. Учителя вспоминали, какой прилежной, смышленой и милой ученицей была старшая сестра, какие надежды подавала, и недоумевали, почему младшая так на нее непохожа. Для Капуцины это звучало как упрек: «Но ведь это вы ее воспитываете». А потом Адели как-то вдруг угомонилась, взялась за ум, прилежно училась последние годы в лицее и блестяще сдала экзамены, словно желая доказать всему миру, что может добиться чего угодно, стоит ей только захотеть. Как сейчас.
Мы молча проходим еще чуть больше километра, прежде чем вдали показывается кладбище. Бодрая прогулка вымотала меня. Мне привычней возиться в саду, чем скакать как кролик. Она останавливает меня и сообщает, что осталось 430 метров и что в это время жизнь вышла из воды на сушу. Мы преодолеваем еще 50 метров и наблюдаем появление первых деревьев, потом динозавров, их вымирание, затем появляются первые птицы, за 140 метров до отправной точки маршрута – первые цветы, за 7 метров – первые прямоходящие. Мы идем совсем медленно, чтобы она успела рассказать мне о всех новых формах жизни, которые возникли на планете за такое короткое время.
– За 40 сантиметров, то есть 400 000 лет назад, – освоение огня. За 10 сантиметров – Homo sapiens. На расстоянии ногтя от сегодняшнего дня возникло сельское хозяйство.
– Впечатляет.
– А мы, люди индустриальной эпохи, меньше заусенца на моем ногте, собираемся все это взять и уничтожить за промежуток времени, который в масштабах этой прогулки невооруженным глазом не видно. Понимаешь, дядя, почему я хочу бороться и почему у меня нет времени на медицину?