– Да, я понимаю тебя. Но и Капуцину понимаю.
– Знаешь, это очень тяжело, когда кто-то пожертвовал собой ради тебя. Мне кажется, что само мое существование испортило ей жизнь. Я имею право дышать, чувствовать, делать то, что считаю важным. И мне хочется, чтобы она это осознала.
А может, я сейчас нужен старшей, раз младшая так повзрослела?
Глава 13Ценная древесина
Адели еще не вернулась с велосипедной прогулки. Пока ее нет, Капуцина решила наведаться в мастерскую, которую забросила в последние пару недель. В подвал свет проникает из небольшого окна. Единственная небольшая лампа на верстаке создает такую же игру светотени, как на висящей над ним картине Жоржа де Латура «Новорожденный». Проигрыватель потрескивает, крутя пластинку Джоан Баэз. Так спокойно в этой приятной обстановке, вдали от мирских тревог. Эти моменты детского счастья помогают ей держаться в безжалостном взрослом мире, куда она попала слишком рано. И то, что она рождает здесь, освобождает ее ум, в сократовском понимании майевтики[4]. Она заботится о том, что держит в руках, как о ребенке, хрупком и драгоценном. Ребенке ее отца.
Здесь она подолгу сидела с отцом, разговаривая обо всем и ни о чем, или молча слушала, как ловко он работает остро заточенными инструментами, перекрывая звуки музыки. Всегда поглощенный работой – делом всей его жизни, он подпитывался молчаливой близостью с дочкой. Это помогало ему расслабиться после долгих часов в операционной, где он держал в руках крошечные сердца. Сбросить с себя ношу хирурга-спасителя, как называли его родители.
«Прости, Оскар. Я тебя забросила в последнее время. Голова была занята другим. Знаешь, мне тяжеловато. Как будто опять все рушится, а у меня нет сил еще раз все выстраивать заново. Я не знаю, что делать. Адели я больше не нужна. Впрочем, кому я нужна? Дай-ка вспомнить, на чем я остановилась в прошлый раз. Последний шейный позвонок. Мне пришлось переделать зуб аксиса, он был немного великоват, и доработать верхние суставные поверхности атланта, чтобы они как следует соединялись с мыщелками затылочной кости. Может, потому я тяну время – мне страшно переходить к черепу. Это самая сложная часть. Я буду делать его очень долго. Но мы ведь не торопимся, верно? Кстати, о черепе: пару дней назад я была у психиатра. Наверное, время пришло. Я рассказала ему о тебе, о том, что с тобой мне легче. Он велел поискать что-нибудь напоминающее о родителях; не представляю, где и что искать. Осталась кое-какая одежда Рашель. Адели носит эти вещи. А на мне все болтается. Зато я часто беру швейную машинку и материю из ее запасов. Шитье меня успокаивает. Она ведь начала меня учить. От папы у меня остался только ты. Но я завтра еще пороюсь на чердаке.
Похоже, я по тебе соскучилась».
Она закрывает толстый учебник анатомии, смотрит на Оскара, за которым проступает лицо улыбающегося ей отца, и заливается слезами.
Глава 14Маленький ключ
Вот уже несколько дней Капуцина твердит себе, что «заглянет на чердак завтра». И вот уже несколько дней в последний момент отступает: ей до колик страшно сдуть пыль с прошлого.
Сегодня вечером она ничего не ела. После нервного срыва три недели назад она мало ест. Она из тех, кто теряет аппетит, когда приходится держать удар. По крайней мере так было с момента аварии. Подростком, наоборот, набивала живот, пытаясь заполнить внутреннюю пустоту. А пустота возникала снова и снова, как воронка в песке. Из-за какой-нибудь ерунды, пустяков, мелких девчачьих ссор, неприятного замечания учителя, страха оказаться отвергнутой, нелюбимой, никчемной. Если вдуматься, та пустота девушки-подростка, конечно же, не идет ни в какое сравнение с вакуумом, оставленным смертью родителей. Тогда она не могла есть целый месяц. Дядя каждый день приносил им еду, оставалось только разогреть. Адели проглатывала свою порцию, как оголодавший зверь, которому надо выжить, а Капуцина к своей не могла даже притронуться. Она накладывала еду в свою тарелку, только чтобы подать пример младшей сестре. Похудела на пять килограммов, и тогда же в ней окончательно поселилась пустота. Потом еще на восемь. На сердце было тяжело, а сама она становилась все легче. Однажды дядя даже накричал на нее, а потом умолял хоть немного поесть. Он видел, как она тает, исчезает на глазах, словно фотография, на которой со временем тускнеют цвета. На сестру у нее при этом находились силы, брались неизвестно откуда. Но насколько их хватило бы? После этой потрясшей ее сцены с дядей Капуцина начала есть, сперва клевала как воробышек, а потом обнаружила, что еда может доставлять удовольствие.
Вот тогда она начала бегать и больше не останавливалась.
Друзья зовут ее Форрест.
Она сидит в мягком кресле отца. Все эти годы она не притрагивалась к его столу и ничего не переставляла в комнате. Долгое время она даже запрещала младшей сестре сюда заходить, чтобы та случайно не испортила воспоминания.
Она думает о второй встрече с психотерапевтом через неделю. Доктор Дидро для начала предложил встречаться два раза в месяц. Оптимальный промежуток, чтобы ковать железо, пока горячо, и при этом успеть переварить предыдущий сеанс. Она размышляет, что еще могла бы о себе рассказать. Капуцина не любит изливать душу.
Ее взгляд падает на брелок, который она когда-то смастерила в школе для отца. Деревянный раскрашенный кругляшок. Она, как могла в свои восемь лет, нарисовала скелет. Серьезно подошла к делу, отыскала образец в детской энциклопедии «Весь мир». Отец все свободное время проводил, уткнувшись в книги по анатомии. Она надеялась, что он оценит. Так и вышло.
Брелок выглядывает из коробки. Достав его, Капуцина обнаруживает, что к кольцу прицеплен ключ. Небольшой, толстый и круглый. Она не припомнит, чтобы у отца такой был, и понятия не имеет, от чего он. Она пробует открыть верхний ящик стола, двойную дверцу комода напротив. Не подходит. Она заинтригована. Сотни раз сидела в этом кресле после аварии и только сейчас заметила брелок.
Капуцина спускается в мастерскую. Вряд ли там есть ящики или коробки, закрывающиеся на ключ, но лучше проверить. Убедившись, что там ничего нет, она решает наконец осмотреть чердак. Отец любил там бывать. Он даже поставил старый диван напротив окна, выходящего на запад. В детстве она не решалась подниматься туда в одиночку. Боялась привидений. Сегодня она была бы счастлива встретить там одно конкретное привидение.
Капуцина садится перед окном и смотрит, как солнце закатывается за гору, подсвечивая выделяющийся силуэт горы Сент-Одиль. Она зажигает лампу на круглом столике возле дивана. Все покрыто пылью, а по углам и между балками от легкого сквозняка пляшут паутинки.
Ее взгляд блуждает по комнате и останавливается на деревянной шкатулке. Там есть замочная скважина.
Капуцина встает, берет шкатулку и возвращается с ней на диван. Положив ее на колени, она дует на серый слой пыли, затем смахивает его тыльной стороной ладони, открывая изящное маркетри. Изображение старинное. Площадь эльзасской деревни, большой каменный фонтан и гуси, идущие за маленькой девочкой с палкой в руке. Капуцина нервничает – сейчас ей откроется тайна, связанная с отцом. Она делает глубокий вдох, медлит и наконец решается вставить ключ в скважину. Щелчок – она понимает, что ключ подошел. С колотящимся сердцем Капуцина поднимает крышку. Такое чувство, будто она нашла сокровище.
И какое! На глаза наворачиваются слезы, она едва смеет к нему прикоснуться. Оно пролежало здесь десять лет, а она и не знала, и даже не пыталась найти. Она поднималась на чердак лишь раз, пулей, чтобы показать мастеру, где находится вентиляция. Десять лет она отгораживалась от прошлого, не осмеливалась его ворошить, пыталась идти вперед и забыть, придавить смерть родителей чугунной крышкой, и пусть она покроется пылью. И вдруг прошлое нагнало ее, захватило мощным вихрем среди всей этой паутины, которая даже не шелохнулась.
Она спускается вниз со шкатулкой. Чердак не отапливается, ранней осенью там прохладно.
Но внутри у нее потихоньку разливается тепло, мучительное и утешительное одновременно.
В этой шкатулке ее отец. Такой, каким она, возможно, никогда его не знала или каким так сильно любила.
Готова ли она встретиться с милым призраком, который покоится внутри?
Глава 15Кружево
Я согласился перенести сеанс, хоть и не люблю, когда он совпадает с моим дежурством. Если объявят тревогу, меня вызовут, придется сорваться и ехать. Диана знает, такое уже бывало. До дела, к счастью, дошло лишь однажды. Конечно, я понимаю, иногда из-за срочных случаев она вынуждена перекраивать свой график. Конец сентября выдался холодным и промозглым, поэтому можно было надеть поверх комбинезона кинолога гражданскую куртку, скрыв нашивки и знаки отличия. А штаны с берцами давно стали повседневной одеждой и вообще вошли в моду. Так что мы с Блумом сегодня инкогнито.
Холл пуст, как это часто бывает. Диана с мужем стараются так выстраивать расписание, чтобы пациенты, даже если они не стесняются ходить к психотерапевту, пореже пересекались. Диана мне объясняла, что некоторые люди могут испытывать неловкость. Она это говорила, когда я поначалу стыдился, что лечусь от посттравматического шока. Такой крепкий парень – и не может справиться с внутренними демонами, а ведь его учили действовать в самых сложных условиях на поле боя. Я чувствовал себя никчемным слабаком.
Блум поднял голову еще до того, как открылась дверь. Он услышал звук шагов на посыпанной гравием дорожке. Когда она вошла и поздоровалась, я, оправившись от первого радостного удивления, хотел сказать, как счастлив вновь ее увидеть. Но ничем себя не выдал. В отличие от Блума. Мне пришлось дважды его одернуть, чтобы он смирно сидел у моих ног, иначе он бросился бы к ней. Это редкость, обычно он слушается с полуслова. И знает, что к людям подбегать нельзя. Я научил его контролировать эмоции при любых обстоятельствах. Он тоже ее узнал, никаких сомнений.