Художественный музей города Трубежа располагался в особняке купца Барышникова, который, собственно, и положил начало музею, завещав в 1905 году свою коллекцию вместе с домом и всеми службами городу. Мастерская, где работал Марк, располагалась на втором этаже дворовой постройки – раньше там жила прислуга. Музей пережил несколько ремонтов и перестроек, но в целом сохранил свой облик. Здание было построено в стиле классицизма в первой половине XIX века неизвестным архитектором круга М. Ф. Казакова и до Барышникова принадлежало местному предводителю дворянства, впоследствии разорившемуся. Желтый дом с белыми колоннами и портиком знали все горожане: это была гордость Трубежа, и школьников начинали водить в музей с первого класса – они стайками сидели на чистейшем паркетном полу и, разинув рты, слушали экскурсоводов.
Дом был старый, и, несмотря на капитальный ремонт, длившийся чуть ли не десять лет, в нем все время что-нибудь случалось. Крышу после той протечки над библиотекой залатали, но сразу же начались протечки в тех местах, где сроду не протекало, и вот теперь, пожалуйста, – в восьмом зале.
Если бы Шохин только мог представить, к каким последствиям приведет эта проклятая протечка! Но он не мог, поэтому расстраивался пока из-за того, что видел: стена вся мокрая, живопись повело, графика – в грязных потеках. И в то же время невольно радовался, что есть чем отвлечься от неотвязных мыслей о Лиде и сыне, которых он потерял навсегда. Конечно, Артемида все уши прожужжала о том, как часто он будет видеться с Илькой. Но Марк знал – это только благие намерения: жизнь возьмет свое, и скоро его сын будет называть отцом Патрика, который Марку вполне мог бы и понравиться, если бы не отнял самое дорогое! Отнял? А не сам ли он толкнул Лиду в объятия этого британца?
В зале стоял крик: директор, завхоз, Александра, смотрительницы, рабочие – все наперебой возмущались и оправдывались. Пришла даже «Светочка» – Светлана Петровна Вигаркина, зам по науке.
– Как это могло случиться? Только год как крышу починили!
– Дык какой дождь-то был вчера!
– Дык! Я покажу тебе – дык!
– Это стена внутренняя, там чердак, как могло протечь, а?!
Марк, переглянувшись с Викой, стал заниматься своим делом: сначала поснимал окантовки с графикой, потом, ухватив за рукав рабочего, заставил того снимать рамы с живописью.
– Да осторожнее ты! Как там тебя – Владик? Давай, тащи в мастерскую. Аккуратнее! Вот чучело!
– Тише! – зашипела ему одна из смотрительниц. – Это же Владик! Светочкин племянник!
Марк забыл. Владик работал недавно и держался в музее только благодаря Светочке. Директор, получавший бесконечные жалобы, морщился, но ничего не мог поделать. Это был молодой, совершенно никчемный тип, ленивый и наглый, большой любитель выпить – если бы не Светлана Петровна, директор давно бы вышиб его пинком под зад.
Рассмотрев в мастерской размах ущерба, Марк успокоился: не смертельно! С живописью совсем просто – перетянуть холсты и кое-что так, по мелочи. Гравюры Вика умеет промывать, ничего страшного. Подклеит, отпрессует, будут как новые.
– А это?! Марк Николаевич, я не умею акварель!
Затеки были впечатляющие – как нарочно, именно на акварель пришелся основной поток воды.
– Ну ладно, не расстраивайся! Сделаем тебе опять стажировку, заодно и научишься, верно?
Сам он начал с главной ценности – с Айвазовского. Айвазовский был необычайно популярен у коллекционеров, сильно поднялся в цене, произошло уже несколько краж из музеев, поэтому они тряслись над своим шедевром и глаз с него не спускали. Это был «Всадник на берегу моря»: слева – верховой, чуть подальше, на самой кромке прибоя, – лежащая вверх дном лодка; справа – купа пышных дерев; а вдалеке, за золотой полосой спокойного моря, – огромное кучевое облако. И на самой линии горизонта – маленький парусник: а он, мятежный, ищет бури, как будто в бурях есть покой!
Шохин помнил эту картину с детства – мать начала водить его в музей чуть не с трех лет. Маленького Марка страшно занимал и таинственный человек на коне, и не менее таинственный парусник – Ольге Аркадьевне приходилось выдумывать на ходу какие-то сказки. Потом, когда бы ни был в музее, Шохин всегда приходил на свидание к «Всаднику» и уже сам фантазировал целые романы, в которых он скакал верхом, задыхаясь от нетерпения, – но всегда опаздывал, и парусник уносил в сияющую даль его прекрасную возлюбленную. Почему-то ни разу не пришла ему в голову другая версия – что всадник встречает подплывающий парусник! Нет, что-то было печальное и таинственное в этой голубой и золотой картине, что заставляло сжиматься его мальчишеское сердце. От чего? От предчувствия неразделенной любви?
Марк снял грязный и мокрый крафт с оборота картины и удивился – холст был совсем новый. Разве картину дублировали? Он нахмурился, вспоминая, и вынул картину из рамы. Это была не дублировка! По кромкам он сразу понял, что второго холста нет. Что же это значит?! Так, спокойно. Надо подумать. Пятнадцать лет назад кончился капитальный ремонт музея, надо было срочно готовить новую экспозицию, Тамара одна не справлялась, и мать пристроила Марка к ней в подручные. Потом было несколько стажировок, но первой учительницей стала именно Тамара. Проработали они вместе всего два года, потом Тамара со скандалом уволилась. Но Марку этих двух лет хватило: Тамара была совершенно безумна, хотя реставратор от Бога. Невысокая, худая, какая-то темная с лица, она злобно смотрела на мир вечно прищуренными черными глазами, только и делала, что ругалась и все время курила – с пожарником у нее шла война не на жизнь, а на смерть. Длинноносая, наполовину беззубая, она казалась классической Бабой-ягой, как по внешности, так и по сущности.
Мать знала ее сто лет и жалела: «Ты не понимаешь, у Томы такая тяжелая жизнь. А как она хороша была в молодости!» Марк не верил, пока мать не разыскала старую фотографию: Тамара стояла рядом с сидящей на скамейке матерью и смеялась. Смеялась! Действительно – красавица. От прежней прелести сохранились только волосы – уже не такие длинные, как на фотографии, но очень густые и вьющиеся, некогда рыжие, а к старости – «перец с солью», как называла этот цвет мать.
Айвазовского реставрировала именно Тамара, впрочем, как и все остальное – Марк был тогда на подхвате. И он прекрасно помнил, как выглядел холст – еще бы, Айвазовский! Шутка ли! Он смотрел во все глаза, что делает Тамара, и даже… даже заполнил паспорт! Точно! Где же он? Тамара себя такими глупостями не утруждала, но Марк уже тогда понимал, как важно оставить описание всех процессов. Так вот, тот холст был совсем другой – старый холст с фабричной грунтовкой, высокого качества, но сильно пожелтевший и слегка обветшавший за сто с лишним лет. Этот холст был современным – обычная двунитка, он сам на таком писал. И грунт однослойный…
Марк никак не мог понять, что все это значит. Ощущая полную пустоту в голове, он стал искать реставрационный паспорт пятнадцатилетней давности и перевернул всю мастерскую, даже Вику привлек. В конце концов нашел. Так и есть! Описание сохранности было исчерпывающим, Марк помнил, как он старался тогда. Ну конечно, так и написано: холст фабричный загрунтованный; грунт двухслойный; нижний слой – коричневый, верхний – белый. Ага, вот и разрывы были на холсте, точно! И не дублировала Тамара, все верно…
Ну, и что это такое?!
Подделка – вот что это такое.
Копия!
Очень хорошая копия, просто шедевр.
Откуда она взялась-то?
И где… оригинал?!
Марк уныло вздохнул и отправился к Александре. Она главный хранитель, ей и решать. Вика проводила его тоскливым взглядом – опять пошел к Александре Евгеньевне! Вика, как и все в музее, знала про «великую любовь» Марка Шохина. Она все замечала: и как Марк смотрит на Александру, и как у него меняется голос при разговоре с этой… гражданкой Никаноровой.
Никанорова Александра Евгеньевна – господи, и не выговоришь! И что в ней такого, что Марк столько лет по ней сохнет? Совсем не красавица! Нет, конечно, в обаянии ей не откажешь: когда Александра начинала говорить, все слушали как зачарованные – так велика была магия ее негромкого, с чуть заметной хрипотцой, интеллигентного голоса. Никанорова была давно замужем. Вика сама видела ее знаменитого «Толика», когда тот заезжал за женой. Он был физик-теоретик и работал в соседнем наукограде, откуда Александра каждый день ездила на работу в Трубеж, что по местным меркам было подвигом: почти час на автобусе.
Вика знала, что, кроме Александры, у Шохина есть еще москвичка Лида, которая время от времени приезжает в Трубеж с ребенком. Вика однажды видела их вместе, и ее поразило странное ощущение: от Марка и Лиды, державших за руки маленького Илюшку, словно исходило сияние! Они прошли мимо, Марк кивнул Вике, ее обдало теплым и ласковым дуновением ветерка…
Вика долго смотрела им вслед. Мальчишка был копией Марка, а Лида… Да, ничего не скажешь, эффектная! И тоже высокая. Не то что эта бледная моль Александра. Разобраться во всем этом было решительно невозможно, поэтому Вике оставалось только вздыхать и краснеть, когда Марк на нее смотрел.
А Марк уже минут двадцать разговаривал с «гражданкой Никаноровой», но Саша все никак не могла уразуметь, что никто их Айвазовского с экспозиции не крал и копией не подменял.
– Саш, ну ты что! Ты работаешь уже… сколько?
– Почти десять лет.
– Ну? На твоей памяти что-нибудь было? И на моей не было! Почти пятнадцать лет картина спокойно висела на стене. И если бы не протечка, мы бы знать не знали, что это подделка.
– Подожди… Ты хочешь сказать, что сразу повесили подделку?
– Это я и хочу сказать!
– А где же тогда оригинал?!
– Хороший вопрос. Оригинал был у нас в реставрации, это точно. Работала с ним Тамара.
– А кто вешал картину в зал?
– Я.
– Ты?
– Ну да, я вообще все там вешал. И расставлял.
– Значит, получается, кто-то изготовил копию, пока картина была в реставрации, и подменил ее, забрав оригинал?