– Да уж, я видел, как ты ему отдавалась! С большущим удовольствием! У, шлюха!
Он замахнулся – но не ударил.
– И лизала его, гадина! И!..
Не в силах сдержаться, он схватил Кристину обеими руками за шею.
И тут наконец появился Богоявленский. Тихо и молча, как само провидение или каменный гость, он, незаметно для всех, вошел в квартиру и возник в дверях кухни.
– А ну-ка, руки от нее убрал!
Валера, бывший грозный ревнивый муж, оказался маленьким, худеньким, хлипким. Настоящим шибздиком. Поэт без труда оторвал его от Кристины. Да тот и не сопротивлялся.
– Давай, убирайся. Разве не видишь: тебе здесь не рады.
– Ах у тебя еще один! – ощерился Валера. – Новый!
– Это не твое дело! Иди отсюда! Забудь сюда дорогу! – вскинулась Кристи. – И ключи отдай наконец от моей квартиры!
– Эта квартира и моя тоже! Сколько я денег в ремонт вложил!
– Давай уже, убирайся! Или я вызову полицию!
Богоявленский в сердцах заломил руку бывшего мужа за спину и подтолкнул в сторону двери.
– Э, э! Больно! – завопил тот.
– Не блажи, а то будешь ночевать в ментовке, я легко устрою.
Наконец поэт вытолкал его из квартиры. Ключи Валера так и не оставил – но это они с Кристинкой пусть разбираются.
Да, неоднократно он слышал об этом «грозном муже», никогда не видя его, но даже не думал, что он такой глупый и жалкий. Как Кристина прожила с ним едва ли не двадцать лет и до сих пор никак не отделается?
Девушка отправилась в ванную – приводить себя в порядок.
Богоявленский по-хозяйски распорядился: достал из бара початую бутылку виски, плеснул добрую порцию себе и Кристине. Добавил льда, как любил сам и она тоже (кажется).
Наконец Кристи вернулась: умытая, не накрашенная, с припухшим носиком.
– О, Юрий Петрович, – воскликнула она, обнимая бокал с виски, – ты всегда знаешь, что нужно женщине.
– Давай, за тебя. И нелегкую твою судьбу. Чтобы горести и печали остались в прошедшем.
Они чокнулись, выпили.
Богоявленский спросил напрямик:
– Он, – имелся в виду ее бывший муж, – тоже получил то самое видео?
Она вспыхнула.
– И тебе оно пришло, Юрочка?
Он кивнул.
– Какая гадость! Где оно и у кого было столько времени! И почему этот мерзавец начал распространять его сейчас?
– Интересно, связана эта рассылка с убийством Грузинцева? – подхватил поэт.
– Боже мой, значит, они могли и Алиске это послать? Даже если нет, она все равно узнает!
Он с силой сжал ее за плечо, поцеловал по-братски в висок.
– Если разобраться, ничего постыдного в этом нет. Кто из нас в молодости не грешил – пусть первый бросит камень.
– Ах, все равно, Юрочка! Все равно! Какая гадость!.. И еще, хочу тебе сказать: Алиске я рассказала недавно. Даже Валера не знает – хотя он-то догадывается, поэтому так безумствует… Алиса не его дочь. Она – от Грузинцева.
«Понятно, – подумал поэт холодно. – Вот кого Алиса, значит, мне напоминала. Грузинцев, пострел! Значит, и здесь поспел!»
А Кристи продолжала:
– Мы ведь уже были женаты с Валеркой. А с Андреем расстались к тому времени бесповоротно. И как-то я встретила его. На улице, почти случайно. Валерка как раз тогда в отъезде был, матери своей помогал в деревне картошку копать – ну, у нас и завертелось снова с Грузинцевым. Потом муж вернулся, были разные сцены, что я тут делала без него, но я ни в чем, конечно, не призналась – такому признаешься! После этого мы с Андреем разошлись, теперь уже навсегда. А еще через месяц выяснилось: я беременна.
– Грузинцев ничего не знал о твоей дочери? Что она от него?
– Я ж говорю: мы больше не виделись. И не разговаривали. Тогда, за кулисами театра, когда ты меня к нему потащил, я его увидела первый раз за восемнадцать лет. Я и не знала, что он там, на Маросейке, играет.
– Бедная ты, бедная. Извини, что я о вашей былой страсти не догадывался. Могла бы и сказать мне.
– Зачем?
– А зачем ты к нему в его дом вместе со мной поехала?
– Мне стало интересно: посмотреть, как он живет, кто жена, дети? Потому и согласилась… У нас с ним тогда, в молодости, дикая ведь любовь была. Ну, с моей стороны, во всяком случае. Я долго от нее отходила. А потом беременность, что ли, отрезвила. И мне совсем не нравилось, когда в Алиске вдруг его черточки проявлялись. Хотелось забыть его совсем, чтоб ничего не напоминало.
Поэт сказал – почти не шутя:
– Так, может, это ты Грузинцева отравила? Отомстила за поруганную честь? За безвозвратно ушедшие годы? Нахлынула вдруг вспыхнувшая ревность?
– Ох, Богоявленский, мало ты детективов читаешь, хоть и сценарист. Разве ж такое бывает? Восемнадцать лет человека не видеть – а потом вдруг встретить и отравить? Еще, я понимаю, если б я его ножиком полоснула – на почве, как пишут в полицейских протоколах, совместного распития спиртных напитков и внезапно возникших неприязненных отношений. Но тут – отравление! К нему ж заранее надо готовиться, яд доставать, все продумывать. А ты меня за три дня пригласил. Я и маникюр свежий к мероприятию сделать не успела. И ты мне такое коварное дело шьешь! Может, с больной головы на здоровую перекинуть пытаешься?
Шутейный разговор вырулил на скользкую тему, захотелось его прервать.
– Давай лучше еще на посошок, да я поеду. Возьму такси, машину у тебя здесь брошу.
– А я бы хотела, чтоб ты остался. Алиски до утра не будет. Но безо всякого этого… Совсем ничего не хочется. Просто побудь со мной, как товарищ, защитник и старый друг. Я тебе на диване постелю. А ты мне на ночь сказку расскажешь.
– Могу даже стихи почитать.
– О нет, твои стихи не на сонный лад настраивают, а совсем наоборот.
Но несмотря на то что Кристина постлала ему на диване, а сама улеглась в свою постель в пижамке, заснули они все-таки в объятиях друг друга. И страсть в этот раз, возгораемая от «молодежного порно», оказалась даже более яркой и жесткой, чем бывала у них обычно.
Утром он проснулся раньше ее, сделал кофе, спроворил завтрак. В холодильнике нашлись яйца и молоко, и он сварганил блюдо, в котором был мастак: омлет.
Потом подбросил ее на работу – оказывается, трудилась Кристина в бизнес-центре где-то на Садовнической набережной.
А когда он ее довез и построил в навигаторе маршрут до дома, ему вдруг позвонил адвокат.
– Есть новости, – молвил деловито. – Когда сможете ко мне подъехать?
– Да хоть сейчас.
– Давайте. Часик у меня в запасе есть. Сейчас вышлю вам адрес.
И Богоявленский переменил маршрут.
История перстня – глава девятая.
Прошло 117 лет со времени его первого явления.
Апрель 1937 года.
Москва, СССР
Репрессии – как смерть. Ты знаешь, что в принципе кончина – неизбежна, но она где-то там, далеко. Не веришь в нее, даже несмотря на то что многие вокруг умирают.
Но когда Якова Сауловича Агранова, комиссара первого ранга и руководителя Главного управления госбезопасности НКВД, вдруг понизили до предыдущей его должности, «всего-то» начальника секретно-политического отдела, он задумался всерьез. Неужели и он тоже – смертен? Канет в подвалах вслед за своим недавним начальником – Ягодой, только что арестованным?
Он, любимец интеллигенции, «Аграныч», как ласково звал его Маяковский – тоже да? Может попасть под этот лемех? Под этот топор?
Он, выполнявший когда-то особые задания Ленина? Он, личный друг Сталина? С которым они еще царскую ссылку вместе, рука об руку, плечом к плечу переживали?
Но все бывает. И самые близкие вождю люди навсегда исчезали в застенках.
И смерть, говорят, неотвратима.
Но для того чтобы отсрочить, отодвинуть ее, все средства хороши.
В последнее время Яков Саулович почему-то все чаще задумывался о пушкинском перстне. Он хорошо изучил его родословную, или, как говорили антиквары, провенанс. Узнал о том пути, который проделала печатка: от Пушкина – к Жуковскому и Тургеневу. Потом – в Лицейский музей и из него благодаря похищению – к Блоку. Затем к Гумилеву и, наконец, через его, «Аграныча», руки – к Маяковскому.
И вот, после самоубийства «певца пролетарской революции» почти семь лет кольцо пролежало в личном сейфе у Агранова. Ждало своего часа.
На смену Маяку поэта ведь нет достойного.
Таланты в СССР, конечно, имеются. Даже гении. Мандельштам, например. Какая мощь образов, сила стихосложения! «Золотистого меду струя из бутылки текла так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела…»[31]
Но он ведь – явный контрик, антисоветчик. Сейчас осужден и отбывает ссылку, а скоро, вероятно, репрессии в отношении него продолжатся. Какой ему перстень? Чтоб его при новом обыске изъяли, а поэт на допросе показал, что получил кольцо от товарища Агранова?
Или вот – Пастернак. Этот пока на свободе, но досье на него пухнет, тоже, скорее, не жилец. И уж во всяком случае не тот, кто достоин носить пушкинское кольцо.
Не Демьяну же Бедному, графоману, его дарить.
Не Безыменскому или Жарову.
По поводу печатки еще стоит задуматься!
«Мы, коммунисты, конечно, всяческую мистику отвергаем. Приметы разнообразные или там сглаз – все это бабьи сказки. Но, может быть, перстень и впрямь приносит несчастье? Вы только посмотрите: Пушкин – в тридцать семь лет убит на дуэли, Блок умер – едва за сорок, Гумилева – расстреляли, Маяковский – застрелился. Один только Тургенев прожил долго, но не сказать, что счастливо, помер в муках, от рака. Так, может, кольцо это горе приносит? Оно символ рока? И тот, кто им владеет, обречен?»
Если в свете этой мысли, да учитывая, что кресло под ним, Аграновым, шатается – может, следует от перстенечка поскорее избавиться?
Мысль, что нужен для печатки следующий адресат, владела им давно. Он изучал, искал, читал.
И вот, наконец, нашел, разведал, кому мог бы кольцо подарить.
Молодой крестьянский поэт. Из самой что ни на есть смоленской глубинки. Конечно, по искусству стихотворчества – не Мандельштам, не Пастернак. И даже не Маяковский. Простенько все, безыскусно. Зато понятно от первой до последней строчки.