– Вот, посмотрите на этого мальчика.
Все посмотрели. Мальчик уставился в пол.
– Я его взял в оркестр, когда его не брали никуда. Я его спас от армии, когда его должны были туда забрать. Я дал ему хорошую зарплату и деньги на тексты. А чем он мне ответил? Он ушёл. Что этой молодежи надо, я не знаю.
Ты стоял, опустив голову, и ни слова не говорил. Мне стало жутко стыдно за свой эксперимент. Положение было не из лёгких. Мы с тобой вышли в коридор, и я спросил:
– Почему ты ему не ответил? У тебя же есть что сказать.
Ты возразил:
– А что толку, его же всё равно не переубедишь.
Приблизительно в то же время выступали мы с тобой в каком-то НИИ возле Курского вокзала. Мы с Хавронским миниатюры студенческие разыгрывали. Лёша Чёрный пел «В Красном море красных рыб», таращась на зрителей. Ну, а ты уже проходил на любой публике как бомба. Вот вспоминаю и думаю: всё же с возрастом уходит какое-то замечательное озорство. Конечно, у тебя теперь всё выверено до миллиметра, а тогда могло быть и так, и иначе. Но было в то далёкое время какое-то обаятельное хулиганство, необузданное и непредсказуемое, и публика это чувствовала и заводилась.
Почему я вдруг вспомнил этот концерт? Потому что получили мы тогда по 30 рублей. И рады были до невероятности. Поскольку у тебя разовая ставка была, кажется, 9 рублей. А я свою первую ставку 12 рублей получил года через три. А затем ещё лет через пять за две бутылки коньяка получил 13 рублей 50 копеек, а уже году в 88-м – 18 рублей и право на сольный концерт за ресторан, но это уже никому не было нужно. А тебе году в 84-м, чтобы получить эти самые 18 рублей, надо было выпустить филармоническую программу, для чего ты и стал читать Зощенко. Программу ты так и не выпустил, но зато я для тебя специально написал два рассказа под Зощенко – «Свинство» и «Летаргический сон». Так что иногда преодоление бюрократических преград давало очень неплохие результаты.
Ну что ж, поехали дальше. В 1974 году ты всё же получил своё первое место на конкурсе артистов эстрады. Это было в декабре. А в феврале мы с Ю. Воловичем, при твоём, естественно, участии, написали поздравление военным к 23 февраля, в него входила история про то, как учащийся кулинарного техникума ходил в военкомат. Успех «учащегося» был громовой, и Феликс Камов, учитель, посоветовал сделать серию.
К 8 Марта мы, опять же втроём, у меня дома, в моей восьмиметровой комнате, написали историю про то, как учащийся ходил жениться. За два месяца, февраль и март, эти две серии крутили по ТВ восемь раз.
И когда мы в апреле приехали с «Клубом» в Баку, ты уже был звездой. Никогда не забуду, как в ресторане «Интурист» к нам за стол присылали бутылки коньяка. В филармонии выламывали двери, чтобы попасть на концерт «Клуба 12 стульев». Вот времечко было!
А когда мы с тобой гуляли по бакинскому Старому городу, во дворце шаха к нам подошла одна девушка и, обращаясь к тебе, то ли в шутку, то ли всерьёз сказала: «Женитесь на мне!» Но ты почему-то жениться на ней не стал. Правда, от такого всенародного успеха крыша у тебя слегка поехала. Мы были на гастролях в Светловодске, шли втроём по улице: я, Волович и ты, остановили какую-то девушку, что-то там шутили, а ты сказал: «За кого из нас троих вы бы вышли замуж?» Естественно, она ответила: «За вас». Попробовал бы ты этот вопрос задать года два назад. Когда популярным был только в своём подъезде. Догадываешься, кого бы она выбрала? Правильно, самого красивого из нас – Воловича. А с кем бы ушла? Тоже правильно.
Году в 75-м был эпизод в городе Хмельницком. Команда была такая: Хазанов, Арканов, Иванов, Волович, Альтов, Измайлов. Заметь, себя ставлю последним. Ты нас, своих авторов, повёз на гастроли, давал заработать. Тогда-то в Хмельницком и сказал Саша Иванов свою знаменитую фразу. Сидели у тебя в номере, пили чай, приготовленный Златой. Саня долго объяснял нам:
– Чтобы в нашей стране началась нормальная жизнь, её, эту страну, должны лет на сто завоевать цивилизованные народы.
Волович спросил:
– Саня, а не хочешь с полной военной выкладкой и винтовкой посидеть под дождём в окопе?
На что Сан Саныч ответил так, будто этот вопрос у него был решён очень давно:
– Во время военного конфликта моё место в плену!
Помнится, мы перемывали друг другу косточки, и Злата потом мне призналась:
– Я боялась выйти из комнаты. Понимала: как только я выйду, меня тут же с головы до ног… обсудят.
Златка – умная, как змея. Когда я так говорил, она всегда замечала мне, что говорю я это только для того, чтобы произнести слово «змея».
Вот там, в Хмельницком, и произошёл досадный инцидент. Ты договорился с директором филармонии, что нас повезут на базу, где мы сможем купить какие-то дефицитные шмотки. Удивительно, что сегодня это кажется дикостью. Как быстро человек привыкает к нормальной жизни. Все эти шмотки сегодня можно купить на каждом углу, были бы деньги. А тогда – не купишь ни за какие деньги, только по блату. Вот директор филармонии и составил нам такой блат.
Приехали, подошли к складу. Выскакивает начальство и сообщает, что приехала комиссия. Короче, пройти внутрь можно только Хазанову с супругой. И вот мы стоим и ждём. Мне-то что, хотя тоже противно, настроился на новые туфли и джинсы. А Арканову и Иванову противно вдвойне. Они-то не я, известные писатели, и вдруг… Однако стоим, а куда деваться? Нам и уехать-то не на чем. Выбежал какой-то «шестёрка» и отвел нас всех в автобус. Потом появились вы со Златой. И, несмотря на то что вы принесли каждому по новым американским джинсам, можешь себе представить, какие чувства испытывали твои авторы.
Потом в самолёте ты отдал мне ещё пару туфель и брюки. В них я и был на своей свадьбе. Долго тебе потом аукалась эта база. А что было делать? Вообще туда не ходить? Глупо. Взять и разделить на всех? Ещё глупее. Никто не виноват. Система чудовищная.
17 мая 1975 года мы с Леной на «чайке» поехали расписываться в ЗАГС. До свадебного обеда оставался ещё час, и Златка предложила поехать в Донской монастырь. Так и сделали. Идём по монастырю мимо памятников, а навстречу экскурсия. Провинциалы увидели Хазанова – половина группы пошла за экскурсоводом смотреть достопримечательности, а вторая половина пошла в другую сторону – смотреть на Хазанова. Вот такая вот популярность была в 1975 году.
А в 1992 году Феликс Камов, приехав уже из Иерусалима, сказал, погуляв с тобой:
– Это что-то невероятное, они на него показывают пальцем, трогают его, кричат, машут из машин. Слушай, его все знают.
Я ответил:
– Знают и меня, но его ещё и любят.
И что же тут удивительного? Двадцать лет артист Хазанов делает свои лучшие миниатюры на телевидении, а огромный народ, 200 миллионов, сидит у своих ящиков и умирает со смеху. Ну не 200 – пусть 100 миллионов – и все хохочут. Жуткое дело.
Возвращаясь в 1972 год, вспоминаю, как в сентябре ходили мы на концерт Райкина в концертный зал «Россия». Я, моя девушка и ты. В курилке ты, продолжая вечный свой спор с Райкиным, сказал:
– Мне это уже неинтересно, я вижу швы.
Девушка моя потом возмущалась:
– Да кто он такой, чтобы так говорить о Райкине!
А в 1973 году, в марте, ты приехал на наш авторский семинар в Рузу и со сцены показывал свою пародию на Райкина. И Александр Аронович Хазин, мудрейший человек, автор Райкина, сказал:
– Он нарушил герметизацию, он вошёл внутрь Райкина.
Я очень люблю, когда ты говоришь голосом Райкина: «Алё! Слушаю вас, ихто там?» Я сразу начинаю смеяться. При всей своей ревности к нему, я думаю, ты его по-своему любил. Это была любовь отвергнутого. Он тебя к себе не допускал и преемника в тебе не признавал. Он со своим звериным чутьём и не мог допустить к себе раньше, чем стал уступать в успехе. А уже в Риге, когда вы вместе работали: Пугачёва, Костя, он и ты, – Райкин не выдержал и сказал, что пойдёт в программе до тебя. Вот это было признание. Других слов, я думаю, от него дождаться и нельзя было. Кремень-человек.
Кстати, об энергетике. Эта женщина-экстрасенс права была. Я заметил, если ты со мной задумываешь номер, то я его пишу лучше. И дело не только в том, что для тебя мне хочется сделать лучше, хочется сдать очередной экзамен большому артисту. И не только в том дело, что с тобой точнее определяем исходную позицию. Ты, как и все, можешь в этом ошибаться. Дело в энергии, которой ты меня заряжаешь. Всё идёт значительно легче.
А что касается ошибок, то при всём твоём высоком профессионализме тебе очень мешает твоё настроение, твоё отношение в этот момент к автору. Вот у тебя плохое настроение, давление низкое или, допустим, я тебе сегодня несимпатичен, ну, сказал тебе что-то не то три дня назад. Или, предположим, начался у тебя очередной приступ величия, как я это называю, – и всё, номер тебе не нравится.
Например, написал я в 1985 году в Кисловодске номер «Дармоеды» – о том, чтобы всех наших бездельников послать в Америку, и они там её тут же разложат изнутри. Я попробовал его на публике, на «театральной субботе» нашего с тобой товарища Розенфельда. Публика от смеха падала со стульев. Но я тебе об этом не сказал. Профессионал сам должен разбираться. Прочёл я тебе этот номер где-то в июне. Ты поморщился, сказал что-то невразумительное, однако текст забрал. Златка, стоя у плиты и стрельнув в меня умным глазом, иронично прокомментировала:
– В этом номере не отражены судьбы мира.
По всей видимости, тебя в это время волновали глобальные мировые проблемы, и этот номер не вписывался в твою концепцию всеобщей космической гармонии. Короче, номер ты не взял. Но текст всё же себе оставил. Ну, не взял и не взял, с кем не бывает. Я монолог этот записал в «Вокруг смеха», но он там не прошёл, как будто Кто-то сверху следил.
В октябре я этот номерок продал одному артисту в Кисловодске, и он должен был с ним выступать в феврале на конкурсе в Москве. А буквально через две недели ты позвонил мне и сказал:
– Поздравляю. Я исполнил «Дармоедов». В зале была истерика.