Я ответил:
– Я тебя тоже поздравляю. Две недели назад я продал номер другому артисту.
Пауза, переход на другую тему. А через неделю голосом Райкина по телефону:
– Лёня, я этот номер буду делать иногда, на небольших площадках и без телевидения.
Это нехорошо, но я соглашаюсь, хотя отлично знаю, что зал «Дружба» на 3000 человек маленьким не назовёшь. А дальше кисловодский артист запивает и на конкурс в феврале не попадает (будто Кто-то за этим следит). А уже в апреле ты исполняешь этот номер на юбилее МХАТа, и «случайно» там оказывается телевидение. И хотя ты «повесил пиджак на объектив», они всё равно снимают, и номер появляется на экране, правда, без объявления автора. Виноват, естественно, не ты, а телевидение, которое ухитрилось через пиджак снять всё, кроме фамилии автора. И когда я теперь припоминаю тебе это, ты при своём самолюбии всё равно не можешь признать, что пропустил хороший номер. Твердишь, что, пока не придумал актёрского решения, тебе номер был не нужен. Нет, ты действительно придумал замечательное решение. Это верно. Однако верно и то, что монолог этот пользовался успехом и в моём исполнении. Ясно, что у тебя он проходил в десять раз лучше, но так оно и должно быть. На то ты и Хазанов.
Да, а сердиться я не могу, несмотря на то, что всё это неправильно и плохо по отношению к тому же кисловодскому артисту. Но вот смотрю, как от смеха слёзы текут по лицу Ефремова, и что тут поделаешь?
У меня такой разговор был, не помню уже с кем. Я жаловался, что ты не объявляешь автора, и даже сказал, что вот этот номер тебе ни за что не отдам. Мой собеседник соглашался со мной и говорил:
– Да, это нехорошо, автора надо объявлять. – Потом подумал и сказал: – А номер этот ты ему всё-таки отдай, он у него хорошо получится.
Его можно понять, он хочет увидеть хороший номер в хорошем исполнении. Но самое главное, что и я этого хочу.
Пойдём дальше. За эти годы нашего с тобой сотрудничества у тебя появилось много побочных связей. То есть время от времени ты влюбляешься в других авторов, что, впрочем, естественно для здорового артиста. Ну, Хайт – это ладно. Он был первым, до меня. Ну, Альтов – тоже ладно. Этот практически появился почти в одно время со мной. Чуть попозже.
Но вот вдруг, ни с того ни с сего появляется Городинский, и нет никого, кроме Городинского. Ты читаешь его «Стриптиз» и всё остальное, что он накопил до встречи с тобой. Естественно, немало. И мне приходится перестраиваться и соперничать с Городинским. Я перестаю писать миниатюры «аля Хайт» и пишу девятистраничный рассказ «Американцы в колхозе», и он весь идёт на хохоте. Затем Городинский куда-то исчезает, а я продолжаю тебе писать рассказы. Потом появляется Розин, и я опять в стороне. Но вот Розин в Канаде, а я по-прежнему здесь. Теперь в любимчиках Шендерович, потом одесситы и ещё кто-то, кого я даже не знаю. Но я, как верная жена, продолжаю ждать тебя.
Когда-то в Ленинграде, в церкви, кладя свою бумажку «За здравие», где были и ты, и твоя супруга, я случайно увидел другую бумажку, тоже «За здравие», и на ней были среди прочих имена Геннадий и Злата. Трудно представить, что у кого-то другого может быть такое же сочетание. А поскольку ничего случайного в этой жизни нет, то и эта бумажка показалась мне не случайной.
Гена, мы с тобой много прошли. Что-то вместе сделали, что-то вместе сказали. Были у нас и ссоры. А как же иначе, при наших-то характерах. Три года мы с тобой вообще не разговаривали. Маме моей жить оставалось три месяца, она очень хотела, чтобы я с тобой помирился, и я позвонил первым. Три года прошло, а мы встретились, будто и не расставались. И снова идём пусть не по одной дороге, но в одном направлении, Я понимаю, у тебя теперь другая компания. И люди вокруг тебя другие. Наверное, умнее и интереснее. Но я хочу, чтобы ты понял – мы с тобой вместе не случайно. Как у Пушкина: «Я знаю, ты мне послан Богом».
Всё. Вот такое получилось у меня грустное письмо.
Будь здоров. Звони.
Предыдущее письмо я писал для книги о Хазанове в 1994 году. Книга не вышла, а письмо пригодилось.
Сегодня – 2014 год, то есть прошло двадцать лет.
Тогда, двадцать лет назад, он был на вершине своей эстрадной славы. Я помню, как году в 95-м проходила в зале «Россия» «Юморина», где выступали лучшие юмористы. Четыре концерта. Все исполняли одни и те же номера, все четыре раза. А Хазанов на каждом концерте делал новый номер. И каждый раз имел самый большой успех.
На следующий год он всё в той же «Юморине», но уже в Кремле, делал мой рассказ «Людоед». Рассказ довольно длинный и не очень эстрадный, скорее литературный, то есть без эстрадных реприз. Однако Хазанов упорно делал его каждый день, пока не дотянул шестистраничный рассказ до кондиции.
Одновременно с эстрадной деятельностью Хазанов всё чаще и чаще в 90-х годах выступал на торжествах-юбилеях. Он дружил с сильными мира сего. Они с удовольствием приглашали его на дни рождения.
Гена очень серьёзно относился к этим выступлениям, делал с авторами классные тексты, гримировался в знаменитых персонажей. Так, на юбилее Лужкова он выступал в образе Гоголя, на юбилее Аросевой – в образе Сталина и так далее.
Публика на этих корпоративах была специфическая, особая: чиновники, артисты, бизнесмены. Текст, как правило, был «капустным». Публика домысливает недосказанное, понимает намеки. Естественно, эта публика тоньше той, которая приходит по билетам в Театр эстрады.
Хазанов очень чувствительный артист, он как следует настроился на эту тонкую аудиторию и постепенно стал всё дальше отходить от обычной кассовой публики.
Тем более что она, эта публика, в 90-х годах стала вести себя довольно по-хамски, могли распивать прямо в зале пиво, вино, есть прямо на глазах артиста. Хазанова это жутко раздражало. Даже несколько раз он вступал в полемику с подобными плохо воспитанными людьми. Делал им замечания, но это мало помогало. «Свобода, блин!»
В 1997 году умер главный режиссер Театра эстрады Борис Брунов. Началась борьба за кресло руководителя. В этой борьбе победил Хазанов. Лужков именно его назначил худруком театра. До этого он никогда не был администратором, более того, никогда и не хотел брать на себя ответственность за других людей. Даже когда с ним работал танцевальный ансамбль, коллектив этот был не хазановский, а Театра эстрады.
Он мне говорил: «Не хочу ни за кого отвечать». И правильно, по-моему, делал. Он занимался творчеством и отвечал только за себя.
Но тут ситуация изменилась. Раньше был социализм, а теперь сами знаете что. Хазанов взял театр. До своего прихода в театр Гена уже попробовал сыграть в драматическом спектакле. Это была пьеса «Игроки» во МХАТе.
Там Хазанов играл в великолепном ансамбле: Евстигнеев, Филатов, Калягин, Невинный. Сыграл там хорошо. Конечно, он уступал по неопытности своей этим грандам театра. Однако весь спектакль был хорош, и Хазанов его не портил, а украшал.
И вот началась его административная деятельность. Он открыл малый зал при Театре эстрады на фабрике «Красный Октябрь». Это ещё километр пути по набережной. Кто туда пойдёт зимой?
Там должны были выступать Караулов, Вульф, Минкин, Камбурова, я.
Из этой затеи, конечно же, ничего не вышло. Не пошёл зритель в клуб «Красного Октября».
Кроме того, Хазанов почистил коллектив Театра эстрады, уволил некоторых сотрудников. Набрал новых.
В 1997 году Хазанов снялся в фильме Досталя «Полицейские и воры». Ремейк итальянского фильма. Когда снимался фильм, Хазанов со многими действиями режиссёра был не согласен. Фильм получился плохой, хотя артист старался вовсю. Но драматургическая основа была слабая.
Я присутствовал на премьере. Мы поговорили со Славой Невинным, который в фильме снимался. Ему тоже фильм не понравился.
Когда Хазанов спросил меня о фильме, я сказал, что думал. Гена обиделся и больше мне не звонил. Я тоже звонить не стал. Так мы расстались на 7 лет.
А Хазанов, придя в должность, пытался расширить поле деятельности театра. Устроил представление «Геликон-оперы» «Летучая мышь». На спектакль продали 300 билетов. Остальные были приглашёнными. У Театра эстрады есть своя аура, своя публика. Те, кто ходит в оперный театр, вряд ли пойдут слушать оперу в Театре эстрады. То же самое с опереттой.
Но Хазанов – человек упорный. Он наладил рекламу. По всему городу висели афиши спектаклей. И по ТВ-Центру шла реклама репертуара. Но параллельно как-то не сложились отношения у худрука театра с юмористами. Постепенно все они перестали выступать в ранее родном театре.
Причины разные. С одними были личностные конфликты. Кто-то не мог перенести того, что такой же артист вдруг стал начальником над остальными.
Певцы-«звёзды» стремились делать свои сольники в «России», а не «звёзды» зала не собирали.
Вот это основная причина. Я знаю, что Хазанов перед началом сезона рассылал всем юмористам приглашения работать в театре. Но, по сравнению с прошлыми годами, положение изменилось. Подорожала аренда, подорожала реклама. Для того чтобы что-то заработать, надо было повышать цены на билеты. А по дорогим ценам публика не хотела идти. Тем более что в 1998 году случился дефолт и народ считал деньги.
На этот период приходится и кризис Хазанова как эстрадного артиста. Пару раз Хазанова даже сгоняли со сцены с криками: «Уходи!» Так публике не нравилось то, что делал артист.
В чём тут дело? Причин много.
Хазанов к тому времени разошёлся со многими авторами – с Хайтом, Альтовым, со мной, со Смолиным. Перестал писать на эстраду Шендерович. Новый автор Шестаков – человек, безусловно, талантливый, но порой не для эстрады. И очень неровный, он не мог стабильно обеспечить Хазанова репертуаром. А без хорошего репертуара нет эстрадного артиста. Но не только в этом дело. Публика, как я уже говорил, несколько разболталась, могла позволить себе в зале что угодно, и выпивку, и выкрики. Хазанова это выводило из себя. Он имел большой успех на юбилеях и даже в дальнейшем сделал целую телепередачу из поздравительных номеров. Но кассовый зритель – это совсем другое. Всё должно быть проще и даже грубее. Хазанову это претило.