Секретарша говорит:
– Зайдите и заберите сумку.
Я зашёл, извинился, взял сумку, ну и хотел уйти, но Шойгу сказал:
– Нет, нет, мы вас так не отпустим. Сегодня праздник МЧС. Мы за это по пятьдесят граммов выпьем.
Я остаюсь, мы выпиваем по пятьдесят граммов, и Шойгу говорит:
– А я анекдотов знаю больше, чем вы, юмористы. Хотите, проверим?
– Давайте, – говорю.
– Значит, рассказываем по очереди. Кто не знает анекдота, тот проиграл.
Он начинает рассказывать анекдот, после первых двух фраз я говорю, что анекдот знаю, и заканчиваю его. Теперь моя очередь. Я рассказываю анекдот. Шойгу дослушал до конца и сказал:
– Я этот анекдот знал.
Я говорю:
– А почему же не прервали?
Он говорит:
– А я вежливый.
Я тут же поднял руки и сказал:
– Я проиграл.
Мы выпили ещё по рюмке, и я пошёл.
Григорий Явлинский
В 2000 году, во время кампании по выборам президента, я был сопровождающим лицом кандидата Григория Алексеевича Явлинского. Мы ездили в Нижний Новгород на судоверфь, в московскую больницу, ещё куда-то. Собиралось много народу, принимали Григория Алексеевича восторженно.
А мы – это Валерий Золотухин, певец Мурат Насыров и я – просто сопровождали кандидата в президенты.
Последним мероприятием был хоккей в «Лужниках». Мы с Явлинским сидели в гуще народа. Народ кричал:
– Гриша! Мы с тобой!
А напротив, на другой стороне стадиона, сидели Лужков и кандидат Путин, но без народа.
Явлинский говорил нам:
– Это их большая ошибка.
После хоккея мы, промёрзнув, поехали в ресторан, где-то на Садовом кольце. Спонсоры всё оплачивали. За столом сидели Золотухин, Явлинский и я.
И Григорий Алексеевич сказал нам:
– Мне бы только во второй тур пройти, а там – меня вся страна знает.
Я не верил своим ушам. Я думал: «Хорошо, если Явлинский получит хотя бы 10 процентов голосов». Но он получил 5 процентов. Правда, в больших городах доходило до 20 процентов. Но в среднем – 5 процентов.
Вот и весь рассказ.
Ольга Яковлева
Мы с Хазановым в далёком 1979 году пошли в Театр на Малой Бронной.
Шёл премьерный спектакль Анатолия Эфроса «Месяц в деревне», пьеса Тургенева. Ничего лучше до этого я в театре не видел. Впоследствии я ещё много раз ходил на этот спектакль, а иногда приезжал, чтобы только посмотреть финал спектакля. Там Ольга Яковлева, вернее, героиня её стоит в беседке с бумажным змеем, оставшимся от её возлюбленного. Звучит замечательная музыка. Выходят рабочие и начинают разбирать беседку. Яковлева отходит и стоит, прислонившись к стене на краю сцены. Рабочие разобрали беседку. Один из них подходит к Яковлевой и забирает у неё бумажного змея. Половина зала при этом плачет.
Я потом спросил у Яковлевой, как Эфрос додумался до такого финала. Ольга Михайловна ответила, что это навеяно фильмами Феллини. Феллини был любимым режиссёром Эфроса.
В этом же спектакле в то время играли Броневой и Петренко. В одном из эпизодов у них было всего две фразы. Петренко говорил Броневому:
– Вы меня там представьте, а дальше я уже сам.
Броневой отвечал:
– Да вы уж не беспокойтесь, обязательно представлю. Непременно.
И всё.
Два замечательных актёра играли эти две реплики минут пятнадцать. Эпизод превратился в клоунаду. Зал умирал от смеха. Мы с Хазановым просто плакали. Слёзы катились градом.
Хуже всех в этой пьесе играл Михаил Козаков. В антракте, чтобы Хазанову не светиться в фойе, мы пошли за кулисы.
Хазанов сказал:
– Лишь бы не встретить Козакова, а то придётся врать.
Первый, кого мы встретили за кулисами, был Козаков с вопросом:
– Ну как я?
Пришлось врать.
Но что интересно, ведь я потом смотрел спектакль на протяжении трёх лет, и Козаков играл всё лучше и лучше. Мне Гафт рассказывал, что это свойство Козакова. Он, зачастую начав хуже всех, впоследствии играет лучше других.
Когда мы уже уходили, на лестнице встретили Ольгу Яковлеву. Она шла совершенно отрешённая. Увидев её, я показал ей большой палец. Она кивнула и пошла дальше. Хазанов тут же устроил мне выволочку:
– Что это такое! Что это ты показываешь ей палец! Дурной тон!
Однако когда мы в 1979 году осенью встретились в санатории «Актер» под Сочи, Ольга Михайловна сказала:
– Я помню, это вы мне на лестнице показали большой палец.
Именно это она и запомнила. Несколько раз я её развлекал, рассказывал какие-то байки, и постепенно мы подружились. Как-то совсем незаметно она мне стала близким человеком. Женщина она смешливая, и мне очень нравилось смешить её.
Гафт, с которым она была до этого в ссоре, стал за ней ухаживать и однажды у меня на глазах поцеловал её так, что я расстроился. Но она меня успокоила:
– Я, Лёня, артистов не люблю. И как на мужчин на них не смотрю.
Мы с Гафтом всё время её веселили. Именно тогда на пляже я записал все его эпиграммы. Потом в Москве напечатал их на машинке и один экземпляр отдал моей знакомой, Тате Земцовой. Гафт потом долго пенял мне за то, что я обнародовал его творчество. Однако по рукам ходил совсем другой экземпляр.
Мы с Гафтом потом ездили выступать в Калугу, и для этого выступления он специально написал несколько эпиграмм, в том числе на Доронину и Козакова, а начало эпиграммы на Козакова через много лет я даже напомнил Гафту, забывшему собственное творение:
Стихами лепит, как из пушки.
Несчастный Блок, пропащий Пушкин.
Гафт выслушал, ему понравилось, он сказал:
– Надо запомнить.
Но вернемся в «Актёр». Однажды мы сидели на пляже в кафе и затеяли такую игру – писать письмо Ольге Яковлевой: одну фразу Гафт, другую – я.
Он написал первую фразу, кажется, так: «Дорогая Ольга Михайловна» – и загнул листок. Вторая была моя: «Если бы напротив меня не сидел этот придурок Гафт».
Все увидели мою фразу и начали хохотать.
Гафт тоже успел прочитать и сказал, смеясь:
– Всё, с тобой в эту игру я не играю.
Там же, в «Актёре», случилась со мной пренеприятная история. Меня попросили выступить. А в санатории тогда отдыхал «Современник» в полном составе, и ансамбль Моисеева, и кого только не было!
До этого мы с Костей Райкиным ездили в молодежный лагерь «Спутник» и очень хорошо там выступали, а тут перед всеми этими актёрами я так заволновался, что у меня пересохло во рту и я еле-еле дотянул до конца свое выступление. Успех был минимальный. Конечно, мои простые тексты были не для этой отборной актёрской публики. Короче, я провалился и очень это переживал. Главное, обидно: год назад, в октябре, я тоже здесь выступал. И выступил замечательно. Весь зал долго скандировал, после концерта я стал любимцем публики. Все со мной заговаривали… Правда, тогда там почти не было актёров, были работники торговли, врачи, ювелиры – в общем, те, кто, переплатив, достали туда путевки. Даже ходила такая шутка. Один гинеколог говорит другому:
– Интересно, как сюда попал Товстоногов?
Яковлева пошла со мной гулять, старалась меня успокоить. Мы немного погуляли, успокоиться я не мог, ушёл от неё в свой номер, лег и затосковал.
На другой день стыдно было появляться на глаза окружающим, но как-то потихонечку вроде забылось, и продолжалась весёлая курортная жизнь.
Мы с Гафтом «показывали» друг друга. Я продолжал записывать за ним эпиграммы, а тут вдруг приехал в «Актёр» Высоцкий. На пляже все потихонечку перекочевали поближе к тому месту, где он сидел. Пока не было Высоцкого, все центрили, когда он появился, стало ясно, кто в центре внимания.
Высоцкий из всего женского состава отдыхающих остановил свой выбор на Ире Пуртовой – танцовщице из ансамбля Моисеева. Красивая девушка с простым лицом и большой грудью.
Детство и моё, и Высоцкого прошло приблизительно рядом, он жил где-то на Мещанской, я в Ростокине, и по времени тоже – приблизительно конец 40-х. Вот тогда в наших хулиганских послевоенных дворах такие девушки были королевами. Так оно на всю жизнь и осталось. Так и нравятся эти простые лица и всё остальное.
На второй день Высоцкого обокрали. Забрались в его номер на втором этаже и украли джинсовую куртку с ключами от машины и документами.
Приехала на газике милиция. Милиционер говорил, что для них это дело чести – найти украденное.
Не помню уже, спасли они свою честь или нет. Пробыв всего три дня, Высоцкий уехал. А мы продолжали отдыхать дальше.
Зная, что Гафт с Яковлевой разругались на «Оте лло», я спросил у каждого из них, как это произошло.
Яковлева рассказывала так:
– Знаешь, Лёня, Эфрос ведь всё расписывает, как в балете, кто куда идёт и когда, а Валя пошёл не туда, куда положено по мизансцене. Я ему тихо так говорю: «Валя, ты же не туда идёшь». А он обиделся.
Валентин Иосифович рассказывал совсем иначе:
– Я, понимаешь, что-то там не так сделал, так она рот открыла, и такой мат пошёл! Ну, я и ушёл.
Вот два взгляда на один и тот же эпизод.
Гафт жил в номере напротив Яковлевой и однажды сказал:
– Слушай, я всю ночь через открытую дверь следил за её номером, когда ты к ней приходишь, никак заметить не могу.
– А я и не прихожу.
Я действительно к ней не приходил.
Когда мы возвратились в Москву, дружба наша продолжалась. Я стал ходить на репетиции Эфроса в Театр на Малой Бронной.
Репетиции были замечательные. Ставили «Мёртвые души». Играли Яковлева, Волков, Каневский – все лучшие артисты. Я считал, что инсценировка, сделанная Балясным, убивала Гоголя, но репетиции были прекрасны. То и дело Эфрос выскакивал на сцену и показывал актерам, как надо играть. И показывал просто здорово.
После премьеры мы всё это отметили, и я помню, как Эфрос всё время задирал за столом Дунаева, главного режиссёра.
Этот симпатичный человек говорил:
– Искусство от неискусства отличается чуть-чуть.
– Кто вам это сказал? – налетал на него Эфрос. Хотя фраза была хрестоматийная.