И так всё время он нападал на бедного Дунаева. Это, конечно, был парадокс нашего времени. Гениальный Эфрос – просто режиссёр, а середнячок Дунаев – главный. Но что поделаешь, Дунаев был благонадёжный, а Эфрос не в русле социалистического реализма.
В театре время от времени давали заказы. Продукты самые простые – масло, сыр, курица, сервелат, но тогда они были в дефиците, и Ольга Михайловна брала заказы и для меня. А я всюду возил её на своей машине, что было удобно ей и интересно мне. Она для меня была каким-то нереальным человеком. Человеком другого мира. Наверное, меня можно было назвать её поклонником. Я ходил на её спектакли, преподносил цветы на сцену и вообще считал её лучшей артисткой в мире.
Она действительно играла прекрасно. Вот она точно была за четвёртой стеной. Не видела зала и зрителей. Яковлева всегда находилась там, в той жизни, которую придумали драматург и режиссёр.
Как-то Ольга Михайловна сказала:
– У тебя, Лёня, есть приятель, Качан, он играет д’Артаньяна в ТЮЗе, пойдем посмотрим.
Интересно, что недели за две до этого разговора мы с Володей Качаном ехали с какого-то концерта у спортсменов, и Качан говорил мне:
– А что твоя Яковлева, да ей просто повезло, что она попала к Эфросу. Да если бы Черепахе (актриса Л. Черепанова, партнёрша Качана по эстрадным выступлениям, – Л. И.) так повезло, она была бы не хуже твоей Яковлевой. А я если бы попал к Эфросу, ты бы посмотрел.
И вдруг Яковлева зовёт меня смотреть Качана. Я взял билеты, и мы пошли.
Дело в том, что Эфрос решил ставить «Лето и дым» Теннеси Уильямса и искал артиста на главную роль.
Директор Театра на Бронной раньше работал в ТЮЗе и, хорошо зная популярного тогда Качана, предложил Эфросу попробовать Володю. И вот мы посмотрели «Трёх мушкетеров». Пьесу написали Розовский с Ряшенцевым, это был популярный спектакль. Зал битком. Качан хорошо пел и очень прилично играл и уже через месяц был принят в Театр на Малой Бронной.
«Лето и дым» ставился на Яковлеву, но партнеру её, Качану, тоже приходилось потрудиться. Конечно, играть он у Эфроса стал лучше, чем в ТЮЗе, но не дотягивал до основных артистов, которые с этим режиссёром сотрудничали много лет.
Качан начинал уже в первом акте так кричать и напрягаться, что дальше было некуда повышать градус, поэтому особого развития в роли не было. Зато Яковлева творила чудеса. Глубокая, трагическая актриса, она затмевала в этой пьесе всех.
Качан, продержавшись какое-то время, запил. И ему пришлось из театра уйти. Кстати, теперь уже непьющий Качан служит в театре «Школа современной пьесы» и написал две высококлассные повести.
По утрам он рано вставал, гулял с собакой, а потом делать нечего – стал писать. А чего – способности есть, материала полно. Вот и написал, причём с хорошим юмором.
У Ольги Михайловны день рождения 14 марта, и я несколько лет подряд ходил к ней на набережную Шевченко. Там и познакомился с её мужем, легендарным футболистом Игорем Александровичем Нетто. Он обычно сидел на дне рождения тихо, скромно, почти не говорил. Очень был вежливый, тактичный и приятный человек. Иногда мы с ним разговаривали, и он очень интересно рассказывал о футболе, о том, как тренировал в Южно-Африканской Республике и в Греции.
Многие Ольгу Михайловну в театре не любили, поскольку прима и капризная, но по отношению ко мне эти качества никогда не проявлялись. Наоборот, со мной она всегда была очень хороша. Ну, иногда капризничала, но на то она и женщина.
Мы как-то с женой Леной отвозили Ольгу Михайловну домой. Лена ревновала меня к Ольге и вдруг сказала на какую-то похвалу в мой адрес:
– Знаете, у него постоянно какие-то увлечения актёрами. Вот сейчас он носится с вами.
Может быть, и не совсем так, но что-то в этом роде. Это было довольно воинственно сказано. И я знаю, если бы кто-то, а не жена моя, заявил такое Яковлевой, то Ольга Михайловна так бы ответила, что мало не показалось. Но в этой ситуации она промолчала. И потом, когда я извинился перед ней, сказала:
– Ну что ты, Лёня, она же по-своему права.
Вот кому она позволяла и шутить над собой, и говорить что угодно – это Неёловой. У Ольги Михайловны к ней была какая-то слабость. Даже когда в Доме литераторов Неёлова очень смешно и похоже изображала Яковлеву, та хохотала громче всех.
Однажды летом мы поехали на дачу к Эфросу, на его день рождения. Сидели на улице за столом: Эфрос с Натальей Васильевной Крымовой, соседи – переводчик Донской с женой, ещё две женщины, мы с Ольгой Михайловной. Всё было как-то скромно, естественно и непринужденно. Эфрос и Оля – люди смешливые, и я потому старался вовсю. Так шутил, что самому нравилось, все покатывались со смеху. Потом уже совсем стемнело, и вдруг Яковлева объявила:
– Сейчас будем жарить шашлыки.
И они с Эфросом пошли разводить костер.
Я сказал Крымовой, что уже поздно, пора домой, пойду отговорю их от шашлыков.
– Бесполезно, – ответила Наталья Васильевна. – Они всё равно будут делать то, что захотят.
А потом Эфросу предложили пойти главным режиссером на Таганку, вместо уехавшего из страны Любимова. И он согласился. Ольга была против и уговаривала Анатолия Васильевича не ходить.
– Они бунтари, – говорила она мне. – Вот пусть себе сами бунтуют.
Но Анатолий Васильевич всё равно пошёл. Он до этого уже поставил на Таганке «Вишневый сад», и это был лучший «Вишневый сад», который я видел в жизни. Играли Высоцкий, Демидова, Дыховичный. Как они играли!
Любимов уезжал на какое-то время за границу и, чтобы занять труппу, попросил Эфроса в его отсутствие поставить Чехова. Эфрос и поставил. Этот спектакль отличался от агиттеатра, который делал Любимов. И впоследствии этот прекрасный спектакль играли раз в месяц, и то на выездах.
Эфрос прекрасно понимал, куда, в какой осиный рой он идёт, но надеялся, что начнётся работа и все разногласия забудутся. Однако так не получилось. Труппа не хотела другого режиссера. Ему страшно хамили и даже как-то изгадили в гардеробе дублёнку. Нервы у него были постоянно напряжены. И сердце не выдержало.
На похоронах Крымова попросила меня помочь Яковлевой, не отходить от неё. Ольга Михайловна была плоха и время от времени то ударялась в истерику, то немела.
Казалось, жизнь кончилась. И действительно, что ей было делать в этом чужом театре без Эфроса? Через год, кажется, она уехала в Париж. И мы с ней перестали общаться.
Через несколько лет она вернулась. Я был на её спектакле «Наполеон» в Театре Маяковского. Когда-то эта пьеса шла у Эфроса на Бронной. Наполеона тогда играл Ульянов, а Яковлева – Жозефину. И тогда, и теперь она играла замечательно. Только здесь, в Маяковке, Миша Филиппов куда ближе к Наполеону и даже внешне похож на него.
Вот уже столько лет нет Эфроса, а режиссёра его уровня так и не появилось.
Ольга Михайловна осиротела. Она была его актрисой. Она воплощала его замыслы. Но и он был её режиссёром. Ведь именно она, как никто, соответствовала его таланту.
Мама
Летом 2019 года я прочитал книгу французского писателя Ромена Гари «Обещание на рассвете». Для тех, кто не знает, кто такой Ромен Гари, сообщаю, что он автор многих книг и единственный в мире дважды лауреат Гонкуровской премии.
Дело в том, что эту премию одному и тому же писателю два раза не присуждают. Это – закон. А Ромен Гари, про которого стали говорить, что он исписался, взял и подал свой новый роман под псевдонимом.
На вручение премии он не явился, иначе бы обман обнаружился, и премию бы ему не дали. А так, в результате Ромен Гари – дважды лауреат Гонкуровской премии.
Роман посвящён его маме. Книга очень хорошая, начинаешь читать и не оторвёшься. Мама Ромена так любила и так верила в его исключительность, что обмануть её ожидания он не мог.
Они вдвоём приехали во Францию из России, точнее, из Литвы. Маленький мальчик и мама. В них были намешаны разные крови, в том числе еврейская и татарская. Мама была очень активная, ходила по лавкам, продавала какие-то товары, сама была лавочницей, потом – управляющей отелем.
Всё делала для того, чтобы сын стал незаурядной личностью и прославился.
Книга эта – описание реальной жизни мамы и сына. Борьба за существование в трудное время между двумя войнами и на войне. Сын в результате стал знаменитым лётчиком, а потом – ещё более знаменитым писателем. Мама его с войны не дождалась, но все последние военные годы он получал от неё письма, хотя мамы уже не было в живых.
Мне и раньше нравился этот писатель, а после «Обещания на рассвете» я его просто полюбил.
К чему я это всё рассказываю.
А к тому, что я с детства мечтал стать писателем. Не моряком, не пожарным, а именно писателем.
Классе во втором я начал писать роман из сельской жизни, правда, к тому моменту я ни разу не был ни в селе, ни в деревне. Дальше имён героев дело не пошло. Но я всё равно хотел стать писателем. Что-то всё время придумывал и даже когда был в «Артеке», пионером, получил там свой первый литературный гонорар.
У нас мальчик один по фамилии Смолик потерял ботинок, и я спел про него куплеты на мотив лезгинки.
У Смолика пропали ботинки,
Не ботинки были, а картинки…
Дальше текста не помню, но хорошо помню, что Смолик дал мне по шее.
Это и был мой первый литературный гонорар.
И вот, мечтая стать писателем, я решил, когда вырасту, обязательно написать о своей маме.
Мама моя была не менее самоотверженная, чем мама Ромена Гари. Но жили они в разных странах, и к тому же у моей мамы не было таких коммерческих способностей. Она просто очень меня любила.
Прочитав роман Гари, я понял, что так же хорошо я не напишу, но захотелось выполнить обещание, данное самому себе, – написать про свою маму.
Мои родители приехали в Москву из маленького городка с известным названием Бердичев. Её звали Поля, его – Моисей. Семья мамы была бедной, пятеро детей. Четыре сестры и брат. Семья папы – обеспеченная. Папин отец был управляющим на мельнице у какого-то помещика.