Но я не о нём, а о том, что я там простудился, проходив полдня в мокром свитере. И заболел ревмокардитом. Снова мне вырезали гланды, и проболел я с сентября по март. Лежать дома было невозможно, и меня взяла семья маминой сестры, Брони. Её муж, Михаил Григорьевич, согласился, чтобы я лежал после больницы у них. Мама извелась, жутко переживала и мою операцию, и мою долгую болезнь, но помочь мне ничем не могла. Врач сказала – лежать, и я лежал месяца три, потому что всё время держалась температура 37,2.
Я получил академический отпуск. Отличник, первый ученик на курсе – и вдруг отстал от своих. Ужасно переживал.
В то время мы получали по подписке полное собрание сочинений Мопассана. И я загадал: когда прочту все двенадцать томов, тогда и выздоровею. Так оно и получилось. И в марте мама меня отправила к тётке, в Киев, на поправку. Тётя была инженером-конструктором, руководила проектом, а когда-то ещё и участвовала в первенстве СССР по шахматам.
В первый раз мы расстались с мамой на такой долгий срок. Я ей писал письма, посылал фотки. Мне здесь, в Киеве, было интересно жить. Я снимался в кино, в массовке, по три рубля съёмочный день, и даже ждал роли, поскольку друг моей тёти был главным редактором студии Довженко.
Роли не дождался, а уехал с дядей Азарием в Юрмалу, где у него была дача. И вот только к сентябрю, то есть к началу учебного года, я вернулся в Москву.
Отчим уже не работал в артели. Теперь он работал бухгалтером в тресте «Мосводоканал». С деньгами у нас стало похуже. Но мама ценой каких-то невероятных усилий получила на нас комнату в новом доме на Большой Марьинской.
Здесь уже были все удобства, но зато и двое соседей. Одна бабка и ещё одна семья из трёх человек. Бабка быстро всех рассорила, и следующие четыре года были коммунальным адом. Не буду описывать подробностей, но дело доходило до драк, а сосед даже схватил нож и хотел себя порезать. Да, три женщины на одной кухне – это тяжёлый случай.
Мама пошла работать в гостиницу «Останкино». Сначала все они убирали строительный мусор, а потом она работала в камере хранения под началом администратора – мамы Жанны Болотовой. И это место ей, моей маме, досталось по знакомству. Маме было очень тяжело, особенно вначале. Но денег не было, и пришлось работать.
Надо всё же сказать, что и я ещё со своим поганым характером портил маме нервы. Юношеский максимализм, желание делать только так, как мне хотелось, – всё это было. Случались скандалы, ругань, я месяцами не разговаривал с отчимом. А маме всё время приходилось как-то примирять нас. В общем, попортил я ей нервы.
Техникум я закончил в 1960 году. И могли меня распределить куда-нибудь в Ижевск. Мама поехала к директору. Наверное, она говорила, что я теперь с пороком сердца, просила его не отсылать меня из Москвы. Поладили они так: меня оставят в Москве, а я не буду претендовать на 5 процентов как отличник. Дело в том, что отличники имели право в числе 5 процентов без отработки трёх лет поступать в дневной институт.
Никуда я не поступал, а пошёл работать на завод технологом. Завод – почтовый ящик 2407. Там, где потом было казино «Голдэн Пэлэс», стоял наш Дом культуры, а завод – рядом. В Доме культуры «Красная звезда» вели вокальный класс мать и дочь Стрельниковы, чья дыхательная гимнастика стала потом очень популярна. А я в их вокальный класс ходил петь.
Технологом я получал в месяц 105 рублей. 80 – оклад и 25 – прогрессивка. Мама думала, что наконец-то будет от меня материальная помощь, но мне тут же захотелось жить отдельно.
Мой друг сосватал мне какую-то даму с квартирой. Ей было двадцать восемь лет, мне – двадцать один. То ли я у неё снимал комнату, то ли она снимала меня. Но поступил я по отношению к своей маме нехорошо. Правда, квартирантом я был недолго. Месяца через три уже вернулся домой. А мама меня ждала и принимала без упрёков.
Параллельно с работой я учился в заочном машиностроительном институте. После работы приходил на лекции и засыпал за столом. Конечно, я мечтал перевестись в очный институт, но должен был для этого отработать три года.
Но главным моим занятием были встречи с девушками.
Первой моей женщиной оказалась Клава. Работала она на кожевенном заводе и жила в Люберцах, в общежитии. Это чудо свалилось на меня в доме отдыха. И я влюбился так, что никаких изъянов в ней не замечал. Представляю себе ужас моей мамы, когда она это чудо увидела. Было всё – измены, переживания, страсти-мордасти. Мама ни слова мне не сказала, терпеливо ждала, когда этот мой роман закончится. Только боялась, как бы я не женился. Но у меня всё же хватило ума расстаться с Клавой.
Следующей была Галя, девушка более интеллигентная и симпатичная. Опять страсти, измены, скандалы.
В 1962 году, летом, мы с компанией моих друзей ехали на «Ракете» в Пестово. Рядом с нами ехала довольно красивая женщина лет тридцати. В Пестово вся компания разбежалась, а женщина осталась одна с большим чемоданом. Я не мог её бросить. Поднёс чемодан до регистратуры.
Прощаясь, она сказала:
– Я слышала, вы хотите перевестись в дневной институт?
– Ну да, – говорю, – только надо три года отработать, и после первого курса заочного не берут на второй дневного.
Она дала мне записочку, в которой было написано: «Мама, помоги этому мальчику». Мама оказалась секретарём ректора МАИ, и через две недели я поступил в МАИ на второй курс.
Первый семестр я не получал стипендию. И моя мама пошла на это. Мы втроём жили на 129 рублей, то есть 43 рубля на человека. Как мама выкручивалась, не представляю. Ей важно было, чтобы я учился в институте.
Со второго семестра я уже получал стипендию – 50 рублей. В МАИ была повышенная стипендия, но всё равно мы жили в нищете. Иногда мне не на что было поесть в институте. Однажды нашёл кошелёк, в нём было 1 рубль 60 копеек. Вот на них я и поел сардельку и пирожок с повидлом.
А мама вовсю искала варианты обмена, и, наконец, в 1964 году мы переехали на Полянку, где у нас были только одни соседи, и с ними никаких скандалов не случалось.
В МАИ на каждом факультете были сатирические коллективы. Я стал ходить в «Индикатор», писать туда миниатюры. А потом, переделав какой-то эстрадный рассказ, даже и сам выступил. И имел успех, после чего начал активно заниматься самодеятельностью.
Мама работала там же, на Полянке, в аптечном киоске. Однажды у меня не хватало денег, и я взял у неё взаймы из кассы. И в тот же день нагрянула проверка. Могли уволить или даже посадить. Но как-то обошлось. Однако нервы опять потрепал.
На четвёртом курсе, уже вовсю выступая на сцене ДК МАИ, я познакомился с очень симпатичной девушкой – Валей Гецевой. У неё был парень, Коля, сын генерального конструктора. Коля с Валей встречались с детства и как-то привыкли уже друг к другу. Но вот в их отношения вмешался я. Она мне очень понравилась, и я ей тоже. Начали встречаться. Валя всем нравилась – красивая, скромная и умница. Коля постепенно, с боями, отошёл на второй план. Новый год мы праздновали вместе с Валей и даже приехали под утро ко мне. Но никаких сексуальных отношений не было.
Где-то числа 7-го января Валя не сдала экзамен. От зажима не могла отвечать на вопросы. А 9 января она поехала заниматься к подруге, дочке главного режиссера Театра оперетты Ансимова, Наташе. Туда к ним пришёл брошенный парень Наташи с самодельным пистолетом.
Сказал Вале:
– Уходи!
Она не ушла. Тогда он выстрелил ей в голову, потом, изнасиловав Наташу, вышел на балкон и застрелился.
Вот такая история. Не стало Вали Гецевой. А я ещё лет тридцать ходил в гости к её родителям, пока они не ушли в мир иной.
После окончания института, в 1967 году, меня никуда не брали на работу. По телефону приглашали, говорили: «Нужен», потом узнавали национальность и отказывали.
В 1967 году была война Израиля с арабами.
Отец Вали Гецевой, Леонид Наумович, был величиной в авиационной промышленности, он и устроил меня в КБ «Родина» инженером. Инженер из меня был плохой, я и там, в КБ, всё время писал миниатюры и ездил в МАИ выступать.
В 1966 году я поехал с нашим маёвским «Телевизором» на гастроли в Сибирь. Там я подружился с моим будущим соавтором – Валерой Наринским. А он уже являлся, с Виталием Орловым и Эдиком Поповым, автором знаменитого спектакля «Снежный ком, или Выеденное яйцо».
В 1967 году произошло ещё одно важное событие. Мы наконец-то получили отдельную квартиру. Опять же благодаря моей маме. Ведь это она устроила отчима работать в трест «Мосводоканал». Директором треста был её друг детства и юности, который даже ухаживал за ней, и, когда от треста построили новый дом, он, Борис Исаевич, дал нам в нём двухкомнатную квартиру. Представляете, в 27 лет я наконец-то заимел свою собственную комнату площадью аж в 8 квадратных метров. Это было счастье.
Я тут же прикрутил к двери защёлку, надеясь приводить в эту комнату девушек. Сначала были скандалы. Отчим был против. Но мама как-то уговорила его смириться с тем, что я запирался в комнате. А где мне ещё-то было встречаться?
В 1968 году мы с соавторами стали писать артистам Лифшицу и Левенбуку. Первый номер был «Бабье лето» – парад женщин на стадионе. Второй – песня на народный мотив «Я был молоденький парнишка». Оба номера имели успех. Мы впервые получили за них деньги. Небольшие, поскольку на четверых. Но всё же! Левенбук придумал нам псевдоним – Измайловы, то есть «из МАИ».
До этого мы писали для самодеятельности под руководством Феликса Камова, писателя-юмориста, автора «Ну, погоди!», а теперь – серьёзного писателя, написавшего многотомную историю евреев в России и множество повестей и романов, известных во всём мире.
В 1969 году я вернулся в МАИ, и мы с соавторами, тоже маёвцами, стали писать ещё больше. Авторов тогда было мало, а артистов – много, поэтому мы были в цене, но зарабатывали совсем гроши.
Тогда же, в 1969 году, я познакомился с Геннадием Хазановым и написал ему одну репризу в образе учащегося кулинарного техникума. Реприза имела успех, он её вставил в первый монолог в этом образе, маленький, всего в десять строчек, монолог.