{275}. Все его коллеги соглашались с тем, что Джо невозможно заменить. Несмотря на талант, он отказывался от повышения. Его начальник утверждал, что завод стал бы лидером отрасли, будь у него несколько таких, как Джо{276}.
Вовлеченность и состояние потока обещают повышение производительности без лишних затрат – вот почему эти идеи так популярны среди управленцев в постиндустриальную эпоху. Согласно постулатам современного бизнеса, работники – это обязательства. Нанимать новых рискованно. Так почему бы не попробовать выжать максимум из тех, кто есть? Почему не убедить их с помощью опросов, семинаров и ярких обложек бестселлеров в книжных магазинах аэропортов, что безоговорочная преданность своему делу сделает их счастливыми? Больше того, что они, как Джо Крамер, будут причислены к лику святых работников.
Никто из работников не знает наверняка, ценят ли их работодатели так, как начальник завода ценил Джо. В неолиберальной эпохе хороших работников с легкостью увольняют, если руководство к ним не благосклонно. (Вот откуда возникает желание стать самому себе начальником – «компанией из одного человека».) Система, в которой только вовлеченный персонал пользуется уважением, провоцирует у работников тревожность, которую они пытаются заглушить, работая более усердно. Даже сотрудники с пожизненной гарантией занятости, например штатные преподаватели университетов, заражаются общей тревожностью и беспокоятся о своем положении. Мы вновь и вновь приходим на работу за подтверждением нашей значимости – это и лекарство, и яд одновременно. Чтобы успокоить себя, мы все больше работаем – без вознаграждения, автономии, справедливости, здоровых отношений в коллективе – и вступаем в конфликт с собственными ценностями. Мы пытаемся удержаться за идеалы, застряв в ловушке, которую создают условия работы. Мы выматываемся, становимся циничными и непродуктивными. Мы работаем в поисках лучшей жизни, но парадокс в том, что наша работа лишь ухудшает ситуацию.
Тревожность является неотъемлемой частью капиталистической системы. Это ключевая идея книги Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма», которая и сегодня отражает мировоззрение, заложившее основу современной рабочей этики. Вебер показывает, как европейские протестанты привили нам то представление о деньгах, работе и достоинстве, от которого мы не можем избавиться до сих пор. То, что в наши дни общество в Европе и Северной Америке стало более светским, не меняет сути. Протестантская этика до сих пор с нами и распространена даже среди атеистов. Сами того не подозревая, протестанты построили и для себя, и для нас интеллектуальную «железную клетку»{277}.
Вебер называл капитализм «чудовищным космосом»{278} – в его устах это похвала. По его мнению, капитализм – это всеобъемлющая экономика и нравственная система, одно из самых невероятных изобретений человечества. Будучи внутри системы, мы этого не замечаем. Мы воспринимаем ее нормы как должное – как воздух, которым дышим. Тем не менее капитализм, «достигший господства в современной хозяйственной жизни, воспитывает и создает необходимых ему хозяйственных субъектов»{279}. Все в жизни, от выбора «правильного» дошкольного учреждения и успешной карьеры до получения медицинской помощи на смертном одре, вы делаете, потому что кто-то где-то считает, что это может принести ему прибыль. С какой стороны вы бы ни были причастны к капиталистическому космосу, он ставит вас перед выбором: принять его этику или примкнуть к рядам бедных и презираемых.
Будучи ученым, Вебер не был вовлечен в промышленную коммерческую деятельность. Тем не менее он был пойман в железную клетку точно так же, как любой предприниматель. Прежде, чем написать «Протестантскую этику», он пять лет боролся с нервным истощением – неврастенией. Он прошел через несколько одинаковых циклов: интенсивно учился и работал, приобретал проблемы с психикой и здоровьем, лечился и отдыхал, чтобы восстановиться. Затем он возвращался к работе, и его состояние вновь неизбежно ухудшалось, из-за чего ему приходилось прекратить работу и вновь лечиться. Его жена Марианна позже напишет, что в это время он был «скованным титаном, которого мучают завистливые злые духи»{280}. Он был раздражен, подавлен, ощущал собственную никчемность. Любая задача, даже прочтение студенческого реферата, казалась непосильной{281}. В результате он взял академический отпуск на два года, после чего уволился и перешел на должность адъюнкта, утратив к 39 годам тесную связь с университетской средой{282}. Мне далеко до Вебера, но его история меня вдохновляет: крах карьеры стал для него новым началом. Уволившись, он создал самый масштабный из своих трудов.
Протестантская этика – это своего рода психологическая уловка, которую верующие изобрели, чтобы побороть религиозную тревожность. Как считает Вебер, в ее основе лежит учение Жана Кальвина, христианского реформатора XVI в., известного благодаря своей доктрине предопределения. Она подразумевает, что Бог выбрал, или «избрал», некоторых людей для спасения, тогда как все остальные обречены на смерть. Божественный выбор безусловен и был сделан еще до начала времен. Бог не изменяет Своего решения о чьей-либо судьбе, так как Он совершенен, а изменения означали бы несовершенство. Лишь Богу известно, кто из людей был избран для спасения, но смертные, естественно, тоже хотят это узнать. Согласно учению Кальвина, спасение невозможно заработать добрыми делами, потому что божественную благодать нельзя заслужить. Однако добрые дела могут служить признаками избранности: вы совершаете их, претворяя в жизнь ваш благословенный статус. Так что, если вам интересно, избраны вы или нет, следует оценить свои действия. Праведны ли они? Или греховны?
Чтобы выяснить это, последователь Кальвина должен понять, вносит ли он вклад в процветание общества. Бог заботится о мире, который Он создал (убеждение, известное как Провидение), но вместо прямого вмешательства Он наделяет людей «призванием», чтобы они исполняли Его волю. Люди, которые трудятся, – это руки Божьи, а потому, по словам Вебера, «лишь деятельность служит приумножению славы Господней согласно недвусмысленно выраженной воле Его»{283}. Чтобы подтвердить свою избранность, нужно убедиться, что вы продуктивно работаете, совершенствуя себя и окружающих при помощи труда по призванию.
Нас, светских граждан богатых стран в XXI в., не слишком волнует, избрал нас Бог или нет. Тем не менее мы остаемся в кальвинистской ловушке. Мы жаждем показать потенциальным работодателям и даже самим себе, что мы талантливы, что мы самоцельные личности, святые работники. Как и божественное избрание, этот статус абстрактен, и мы не можем приписать его себе, а потому ждем, что другие заметят его и примут нас на работу{284}. Когда желание подтвердить свой статус нарастает и становится нестерпимым, мы обращаемся за утешением к религиозному наследию нашей культуры – тяжелой, усердной работе. К примеру, Тристен Ли, представительница поколения миллениалов и специалистка по связям с общественностью из Великобритании, рассказывает типичную историю о том, как многочасовая работа, недосып, нехватка свободного времени и высокая арендная плата не дают ей оставить изнурительную работу. «В работу я вкладываю и душу, и сердце, – пишет она. – Я так увлеклась, пытаясь достичь признанного статуса и финансовых целей, что разучилась наслаждаться жизнью». Ее слова перекликаются с состоянием, которое Энн Петерсен называла «бытовой ступор»: «Даже незначительные, рутинные дела, например поход в банк или возврат одежды в магазин, кажутся невыполнимыми»{285}.
По словам Ли, ей кажется, что она должна «что-то доказать – только кому?». Вебер бы сказал: самой себе. Ее опыт XXI в. – это отголосок кальвинистского учения XVI в. Она впитала представление о том, что всевидящее общество постоянно оценивает ее, и это суждение положительно, лишь пока она работает, поэтому ей приходится доказывать свою ценность самой себе. Однако никогда нельзя быть по-настоящему уверенной: в современной рабочей идеологии важен не столько успех, сколько стремление достичь следующей цели.
«И что в итоге? – спрашивает Ли. – Когда заканчиваются мучения? В какой момент мы все же достигаем удовлетворения от жизни и думаем: "Черт подери, вот теперь я горжусь собой и своими успехами"?»{286} Пожалуй, никогда. Вот что значит угодить в железную клетку.
Через 40 лет после выхода «Протестантской этики и духа капитализма» на родине Вебера начался настоящий эксперимент в области политической экономики: разрушенную после войны страну пытались превратить в два отдельных государства с противоборствующими экономическими системами. Однако, по мнению немецкого философа Йозефа Пипера, и капитализм, и коммунизм допустили моральный провал. Они оба создали то, что Пипер определил как «тотальную занятость»{287}. Он боялся, что, если европейцы не будут ей сопротивляться, она постепенно сформирует культуру целого континента. «В одном нет никаких сомнений, – писал он в книге 1948 г. «Досуг, основа культуры» (Leisure, the Basis of Culture). – Мир "работника" обретает форму так динамично и на такой скорости, что, правильно это или нет, приходят в голову мысли о демонической силе»