[27] и богатых промышленников, – так он помогал училищу, в то же время преодолевая собственные страхи. Это напоминает теорию Вебера о религиозной тревожности, которая заставляет нас трудиться. Разве что Вашингтона волновала не его душа, а успех учебного заведения, которое для него стало символом гражданского статуса афроамериканцев.
Неудивительно, что Макс и Марианна Вебер не застали Вашингтона, когда приезжали в Таскиги в 1904 г.: он снова уехал собирать деньги{305}. Во время путешествий Вашингтон не переставал следить за тем, что происходило в Таскиги: он требовал телеграфировать ему все подробности – вплоть до того, как готовят еду в столовой{306}. Его усилия принесли плоды. Получение очередного чека от филантропа с Севера «отчасти снижало груз той ответственности, который давил на меня в течение многих дней»{307}. Отчасти, а не полностью – потому что невозможно создать достаточно большой фонд университета, получить достаточно прибыли или добавить достаточное количество строк в резюме. Так же и кальвинист никогда не сможет воздать Богу достаточно славы. Американская рабочая этика требует, чтобы мы самоутверждались посредством тяжелого труда, но это невозможно сделать раз и навсегда. На следующий день придется повторить сначала.
Необходимость подтверждать работой собственную ценность способствует появлению общества тотальной занятости. Прибавьте к нему неблагоприятные условия работы постиндустриальной эпохи – и получите культуру выгорания. Чтобы не сдаваться, мы убеждаем себя, что мы незаменимы. Это еще один прут железной клетки. В случае Вашингтона его благотворители заметили, как много он работает, и договорились отправить его в длительный отпуск в Европу. Он пытался убедить их, что не сможет поехать, потому что «казалось, университет все больше зависел от меня в вопросах покрытия текущих расходов… и не смог бы долго продержаться на плаву в мое отсутствие»{308}.
Подобные ситуации типичны для огромного количества работников в США – даже для тех, кто, в отличие от Вашингтона, не руководит целой организацией. До пандемии COVID-19 американцы ежегодно использовали лишь половину оплачиваемого отпуска, а две трети сотрудников продолжали работать даже в отпуске. В первые месяцы пандемии оплачиваемый отпуск брали еще реже{309}. На вопрос «почему?» многие из них отвечали, как Вашингтон больше столетия назад: треть респондентов признались, что работают в отпуске, потому что боятся «выпасть из процесса», еще почти треть заявили, что, кроме них, их работу выполнять некому, и более 20 % сказали, что они «абсолютно преданы своей компании»{310}.
Автор блога по личным финансам Сара Бергер считает, что работники поколения миллениалов почти не ходят в отпуск, потому что «им кажется, что они должны что-то доказать, развенчать негативные стереотипы о собственной лени и избалованности»{311}. Стоит задуматься, кому они доказывают эти незримые свойства: руководству или самим себе? Неважно, что вызывает чувство собственной незаменимости – эго или нестабильность на работе, человека, запертого в железной клетке, всерьез пугает мысль, что школа, магазин или предприятие может функционировать без него. Уйти в отпуск – самый верный способ проверить, так ли это. А если не уходить, то и проверять не придется.
В конце концов Вашингтон «вынужден был сдаться» – он согласился уехать в Европу. «Все пути к отступлению были закрыты», – пишет он{312}. Во время путешествия на пароходе до Антверпена он спал по 15 часов в день. За эти 10 дней он впервые за долгие годы не получал телеграмм из Таскиги. Любопытно, каково ему было не знать, что сегодня подают в столовой. Несмотря на отсутствие электронной связи – не дай нам бог пережить такое испытание, – Вашингтон быстро нашел способ работать. Еще будучи на борту парохода, он по просьбе пассажиров (то есть потенциальных спонсоров) выступил с речью. Добравшись до Европы, он начал встречаться с высокопоставленными чиновниками, чаще выступать с речами и рассказывать о промышленном образовании как о пути к межрасовому миру. В Голландии он посещал молочные фермы, чтобы использовать их опыт в Таскиги{313}. Оказавшись в некомфортной ситуации, вдали от родных мест, Вашингтон сумел адаптироваться. Он отбросил все сомнения в собственной важности, целях или ценности упорного труда.
Если доктрина вовлеченности сотрудников создает идеал трудовой святости, то режим тотальной занятости – идеал работника-мученика, который повышает производительность, жертвуя собой. Работник-мученик напоминает функционера Пипера, главная ценность которого заключается в готовности страдать{314}. У Вашингтона были такие же идеалы. Он верил, что настоящий работник «теряет себя», «полностью растворяется в работе»{315}. Это похоже на слова одержимого, однако сам он связывает их с библейскими идеями о самопожертвовании Христа. О докторе Холлисе Фрисселле, белом директоре Института Хэмптона в Вирджинии, Вашингтон пишет, что он «стремится умалить свои заслуги во имя высшей цели»{316}. Слова «умалить свои заслуги» отсылают к Библии короля Якова, к Посланию филиппийцам 2:7. В современном переводе апостол Павел говорит Иисусу: «Но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной»{317}. Такой виделась Вашингтону идеальная модель поведения для темнокожих рабочих.
Созданный Вашингтоном образ трудового мученичества скрывается под тонкой оболочкой трудовой святости, воплощенной в самоцельном сварщике Джо Крамере. Чтобы стать как он, нужно всего себя посвятить работе. Раствориться в ней. Не спать ночами. Забыть о еде. Эти требования бесчеловечны. Когда работники ломаются и больше не могут «вовлекаться», их боготворят, потому что они отдали себя без остатка, сделали все, что было в их силах, и в то же время подвергают хуле. Руководителю легче всего оправдать увольнение выгоревшего сотрудника. В завершение акта мученичества он может уволиться и по собственному желанию.
Я критикую Вашингтона, но не могу осуждать его. Как и многие американцы, я разделял его убеждения. Мне бы хотелось, чтобы его закон, согласно которому за тяжелую работу всегда полагается награда, оказался правдой. Сама идея звучит очень благородно. К сожалению, Вашингтон проповедовал ее студентам, живущим в обществе, где вряд ли было возможно ее претворение в жизнь. Между его идеалами и реальностью, с которой студенты столкнулись в эпоху расовой сегрегации, разверзлась пропасть. Вашингтон буквально сказал им броситься вниз и сам сделал то же самое. Глубоко в душе он понимал, что его закон не соответствует действительности. В отличие от бестселлеров для белых северян в воскресных лекциях для студентов он признавался, что им придется трудно, а награды они могут и не дождаться{318}. Жестокое угнетение, с которым темнокожие сталкивались в мире Вашингтона, куда страшнее несправедливости, с которой имеют дело современные работники в США. Но идея одинакова: заслужить почет при помощи труда. Ради этих пустых обещаний мы бросаемся в пропасть и всеми силами пытаемся закрыть ее собой.
Идея этой книги зародилась из моего желания понять, как случилось, что, получив штатную должность и работу мечты, я превратился в несчастного и неэффективного работника. Это желание подтолкнуло меня изучить место выгорания в нашей культуре, историю его появления в 1970-х гг., прочитать массу исследований в области психологии, проследить за ухудшением условий труда в США и других богатых странах и, наконец, выявить этические и духовные идеалы, которые постепенно отрываются все дальше и дальше от реальности.
Я верил в эти идеалы – в благородную ложь о том, что работа поможет мне обрести чувство значимости и цели. Я отождествлял себя с ней и продолжал усердно доказывать университету, что я незаменим. Считал, что вношу огромный вклад в общее дело – преподаю лучше, исследую больше, руковожу эффективнее, чем мои коллеги, получая такую же зарплату. Гордость, которую я испытывал, будучи столь продуктивным и вовлеченным работником, превратилась в злость на несправедливость ситуации: я так много делаю для университета, а зарабатываю столько же, сколько остальные! Потом я продолжал работать, чтобы доказать, что руководство и студенты меня недооценивают, до тех пор, пока силы не кончились. Идеальный образ профессора мотивировал меня работать и в то же время подталкивал к выгоранию, потому что полностью противоречил реальности моей должности. Я хотел быть святым работником, а стал мучеником, пусть и мучеником, который роптал на судьбу. Если коротко, я был типичным для культуры выгорания работником. Та самая работа, которая, как считается, должна вести нас к процветанию, в реальности лишь ему препятствует.
Обозначив эту парадоксальную проблему, мы должны понять, как ее решить. Постпандемийный период дает нам шанс впервые за полвека изменить рабочую культуру. Для этого нам понадобится новый набор идеалов, основанный на признании достоинства человека вне трудовой деятельности.