Новый взгляд на хорошую жизнь
До того как стать профессором, я работал на парковке. К тому моменту я только окончил аспирантуру и пока не нашел работу в академической среде. Я был знаком с парнями, которые работали через дорогу от университета: они и представили меня своему начальнику. В скором времени я уже принимал платежи, сидя в крошечной хлипкой будке позади пиццерии. Каждый день я сидел за рулем Volvo и BMW, принадлежавших профессорам, на которых я мечтал походить, и осознавал, что занимаюсь далеко не тем, чем хотел бы.
Но работа мне нравилась. Было легко, даже весело. Босс заботился о нас и хорошо к нам относился: он знал, что к этой работе не сводится вся наша жизнь. Моими коллегами были смышленые бакалавры и магистры – некоторые были разрисованы татуировками, ездили на «фиксах»[28] и слушали отборный хардкор-панк. Кто-то из них и сам играл в группах. Я был старше, не имел татуировок, ездил на ярко-голубой Honda Civic и зачитывался Кьеркегором. Они прозвали меня Папой – из-за диссертации по теологии я был для них кем-то вроде представителя духовенства. За год работы на парковке The Corner я влюбился в девушку, которая, как и я, только начинала свою карьеру. Она приносила мне кофе и булочки во время ночных смен. Позже она стала моей женой.
Контраст между тем, как я был счастлив на непрестижной работе и как несчастен на должности штатного преподавателя, показывает нам путь выхода из культуры выгорания. Я был уверен, что работа в университете позволит мне реализоваться не только как работнику, но и как человеку. Думал, что она сформирует мою личность, будет моим призванием. Немногие профессии и впрямь способны на такое, но я был убежден, что работа в академической среде как раз одна из них. Само собой, мои ожидания не оправдались, и я проработал долгие годы, прежде чем уволился, поскольку был не в силах больше выносить разочарование и собственную бесполезность.
А вот по поводу работы на парковке я не питал никаких иллюзий. Для меня это был легкий способ подзаработать денег, чтобы платить за квартиру. Я не собирался «вовлекаться» в работу. Мало шансов войти в состояние потока, когда ты принимаешь платежи на парковке. В работе в будке за пиццерией не было никакого прогресса. В этом деле никто не совершенствовался со временем. Единственная доступная обратная связь поступала от раздраженных водителей, которые не хотели платить за парковку. Работая там, я никогда не доходил до того, чтобы забыть поесть. Наоборот – бóльшую часть времени я проводил в будке, обсуждая с коллегами, что нам заказать на обед. (Как правило, заказывали пиццу.) Работа не способствовала глубокому погружению, которое якобы делает труд продуктивным, а сотрудника – полноценным. Она была идеальной.
Как ни парадоксально, я убежден, что именно недостаток вовлеченности в работу на парковке позволял мне чувствовать себя счастливым. В этой деятельности не было нравственного или духовного смысла. Она не обещала мне почет, личностный рост или жизненную цель. Не прочила золотые горы. Из-за невозможности реализовать себя на работе я искал другие способы сделать это. И находил: в творчестве, в дружбе, в любви.
Работа на парковке не просто не мешала моему личностному развитию. Мои идеалы не были высоки, при этом у меня были довольно хорошие условия труда. Платили неплохо. Я подружился с коллегами. Босс доверял нам, мы доверяли друг другу. Мы все следовали негласному правилу: проходя мимо парковки, заглядывали в будку, чтобы проверить, не хочет ли коллега на смене выпить кофе, сделать перерыв или просто поболтать. Порой случались конфликты из-за срока действия парковочных талонов или стоимости парковки на ночь, но чаще мы дружески перекидывались словами с постоянными клиентами в течение тех 30 секунд, пока их окошки были приоткрыты, и так продолжалось месяцами. В документальном фильме о парковке The Parking Lot Movie больше внимания уделяется конфликтам и возможным факторам выгорания, но мой опыт был куда приятнее, чем то, что показывает на экране Меган Экман{319}.
Я лишь один из множества работников, поэтому не хочу делать выводы о самой работе из собственного опыта, который может отличаться от опыта других. Однако мои впечатления от работы в качестве профессора и парковщика вписываются в парадигму, к которой я пришел при помощи исследований: идеалы, которые мы привносим в работу, оказывают большое влияние на наше выгорание.
Многие рискуют выгореть именно потому, что ухудшившиеся с 1970-х гг. условия работы сталкиваются с чрезмерно высокими ожиданиями. Эта пропасть слишком широка, чтобы ее преодолеть. Таким образом, если мы хотим остановить эпидемию выгорания, пропасть нужно сузить, улучшив условия труда и в то же время скорректировав идеалы. В главах 7 и 8 я познакомлю вас с людьми, которые работают в более благоприятных для человека условиях. Поскольку культура выгорания основана как на идеалах, так и на конкретных фактах, нам придется сформировать новые этические и духовные ожидания от работы, а также обеспечить более высокие зарплаты, удобные графики и социальные гарантии. В сущности, нам нужно создать новый набор идеалов, которыми мы будем руководствоваться при внедрении новых условий.
Протестантская этика, которая перешла в постиндустриальную эпоху, помогла обеспечить огромное богатство стран, жители которых теперь больше всего страдают от выгорания. Помимо этого, она также возвела в культ разрушительный идеал работника-мученика. Чтобы победить выгорание, мы должны избавиться от этого идеала и создать новый общий взгляд на роль работы в благополучной жизни. Он заменит старые ложные обещания, которыми нас наполняла рабочая этика. Достоинство станет универсальным и не будет зависеть от оплачиваемого труда. Важнее продуктивности станет сострадание к себе и окружающим. Новый взгляд закрепит представление о том, что наше высшее предназначение состоит в отдыхе, а не в работе. Мы воплотим его в обществе и будем поддерживать, соблюдая правила, которые будут держать работу в обозначенных рамках. Взгляд, в основу которого лягут как новые, так и старые идеалы, станет фундаментом для новой культуры, где нет места выгоранию.
Нам нужно поторопиться: в ближайшие десятилетия автоматизация и искусственный интеллект сильно повлияют на человеческий труд. Как только люди будут принимать участие лишь в некоторых сферах деятельности, они перестанут выгорать, но сама система смыслов, которая зиждется на работе, утратит значение.
Чтобы создать новую модель благополучной жизни, придется создать более прочную основу, чем благородная ложь, заставляющая нас работать, чтобы доказать собственную ценность. Первым делом придется оспорить саму идею о том, что работа – источник достоинства.
Достоинство – непростое понятие. Все согласны с необходимостью защищать достоинство труда, но, как и в случае с выгоранием, нет общего мнения о том, что оно означает. С точки зрения социологии это право голоса, право быть услышанным в обществе{320}. Порой достоинство означает и нечто большое – не только способность высказать свое мнение, но и держаться уверенно, чтобы заслужить уважение окружающих. В США политики как левого, так и правого крыла ссылаются на достоинство труда, чтобы оправдать политику в области трудовых отношений и социального обеспечения. У них есть свои на то причины: идея находит отклик у граждан, считающих себя трудолюбивыми. Однако, если отбросить приятное чувство, которое испытывают американцы, когда слышат слова «достоинство труда», политики зачастую предлагают противоречивые меры. Отсылка к достоинству труда нередко используется, чтобы оправдать нечеловеческие условия работы, которые приводят к выгоранию.
Консервативные политики и писатели США говорят о достоинстве труда, когда выступают за более гибкое трудовое законодательство и сокращение социальной помощи для тех, кто не работает. По их мнению, если в работе содержится достоинство, необходимо устранить все искусственные препятствия на пути к занятости, включая законы о минимальной заработной плате{321}. В 2019 г. администрация Трампа ужесточила правила и обязала работать взрослых граждан, получавших продовольственную помощь. Министр сельского хозяйства Сонни Пердью, чье ведомство курировало эту программу, заявил, что более строгие требования «вернут достоинство труда значительной части населения»{322}.
С похожими заявлениями выступали и более либеральные политики. Подписывая в 1996 г. закон «О персональной ответственности и возможностях трудоустройства», Билл Клинтон заявил, что безусловная поддержка государства «изгоняет» ее получателей «из мира труда». Работа, по мнению Клинтона, «привносит в жизнь структурированность, смысл и достоинство»{323}. Разумеется, люди гордятся тем, что работают и обеспечивают семью, однако реформы Клинтона и Пердью также подразумевали снижение зарплат и ограничение права работников требовать лучших условий труда. Как будто достоинство само по себе является лучшей наградой.
Такой рыночный подход к достоинству труда изолирует работников, превращая их в отдельных индивидов, а потом заставляет упорным трудом добиваться усиления чувства собственного достоинства, которое не дается даром. Он поощряет высмеивание тех, кто не может найти работу, не работает из-за преклонного возраста, болезни или инвалидности. Этот подход лишь усиливает давление на тех, кто в поисках общественного одобрения не могут положиться на принадлежность к белой расе, мужскому гендеру или статус гражданина страны. Как показывает история Букера Вашингтона, изложенная в главе 5, люди начинают нервничать, если их достоинство оспаривается. Они цепляются за работу не только потому, что она обеспечивает их финансовую состоятельность, но еще и потому, что на кону их социальное положение. В обществе, где ценность человека доказывается работой, они стремятся трудиться усерднее, жертвуя собой физически и психологически и рискуя выгореть. Это выгодно руководству и владельцам капитала – по крайней мере, до момента, пока работник не выгорит настолько, что его производительность упад