В примере монахов из монастыря Христа в Пустыне я стремился найти американскую модель работы, максимально оторванную от культуры выгорания. Погружаясь в историю представлений индустриальной эпохи о труде, я наткнулся на средневековый фундамент. Я знал, что уже в течение полутора тысяч лет бенедиктинцы ценили работу превыше всего. Ora et labora, «молись и трудись» – девиз католических монахов и монахинь, которые жили по уставу святого Бенедикта VI в. Однако я знал и то, что по уставу на первом месте в монастыре стояла молитва. На сайте обители я прочитал, что монахи из монастыря Христа в Пустыне работали шесть дней в неделю с девяти утра до полудня. Мне хотелось узнать, как выглядит сообщество, в котором люди работают всего несколько часов в неделю и которое отказалось от столь перспективного проекта, каким был цифровой скрипторий.
И вот однажды осенью я отправился в пустыню. Арендовал машину в Санта-Фе и тащился 13 миль по грунтовой, изрытой ямами дороге, которая извивалась вдоль русла Рио-Чамы от шоссе до монастыря. Он располагался у подножия красновато-желтого плоского холма, поросшего пиниями. По всей ширине каньона росли американские тополя, и ярко-желтые листья под безоблачным небом мерцали и переливались на ветру. Я никогда раньше не видел такой красоты.
Тем не менее меня не оставляли опасения и чувство неуверенности, поскольку я не знал, с чем мне придется столкнуться. Готовясь к поездке, я читал изречения отцов-пустынников – монахов раннего христианства, которые в III в. оставляли суету городов и удалялись в египетскую пустыню. Они часто говорили о демонах, включая и «полуденного демона» акедии, который отвлекал их от молитвы. По словам святого Антония, отшельника IV в., если уйти в пустыню, но не отречься от всего мирского, демоны растерзают душу, как собаки растерзали бы человека, идущего по городу в одежде из кусков сырого мяса{379}. Какие демоны поджидали меня в тишине каньона под светом звезд? На второй день я сказал одному из монахов моего возраста, носившему очки и черную вязаную шапочку, что изречения отцов-пустынников вселили в меня тревогу. Я надеялся, что он успокоит меня и скажет, что они просто преувеличивали. Как бы не так. «Мир полон демонов, – ответил он без тени иронии. – Поэтому мы здесь».
За несколько дней работы и молитв среди монахов я понял, что вездесущая навязчивая рабочая этика США была одним из тех демонов – именно он истязал меня и многих моих знакомых. Наше общество почти целиком подчинено его власти. Он раздувает наши рабочие идеалы, пока условия труда продолжают ухудшаться. Мы оцениваем людей по их работе и унижаем тех, кто работать не может. Мы не уходим в отпуск, желая доказать, что незаменимы. Йозеф Пипер называл тотальную занятость «демонической силой в истории»{380}. Этот демон и питает культуру выгорания.
С ним борются и монахи. Аббат Филип в еженедельной новостной рассылке отмечает, что «духовная жизнь – это духовная борьба». Он пишет, что то и дело возникают искушения мирской жизни – «мы конфликтуем с окружающими, слишком много времени проводим в интернете и считаем работу важнее времени, проведенного в молитве». Он признает: «Иногда кажется, что легче было бы совсем оставить попытки вести созерцательную жизнь»{381}. Замечания аббата напоминают мне евангельский сюжет об Иисусе, которого в пустыне искушал дьявол. Он предлагал ему реальные блага: хлеб, богатство, власть{382}. Тем же занимается и рабочая этика – она обещает нам все: повышение зарплат и производительности труда, уважение окружающих. Однако искуситель запрашивает высокую цену. Для монахов прибыль от работы противостоит их духовным идеалам и нарушает их связь с Богом. В светской жизни последствия приводят к зависимости от руководства, физическому и эмоциональному ущербу и бесконечному ощущению, что надо работать еще больше. Работая ради награды, вы рискуете выгореть. Мысль, что это может случиться с кем угодно, но не с вами, делает соблазн еще привлекательнее.
Аббату Филипу и другим монахам удается укротить демона рабочей этики: они меньше работают и уделяют больше времени стремлению к высшим целям. Нам, живущим, как выражаются монахи, «в миру», необходимо овладеть этими стратегиями. Конечно, я не считаю, что всем нам стоит уйти в монастырь в поисках лучшей жизни. Однако монашеские принципы ограничения труда и приоритета духовного и морального благополучия помогут нам отпугнуть демонов, привнести в работу человеческое достоинство и положить конец культуре выгорания.
На часах 3:30. Холодное утро понедельника, третий день моего пребывания в обители. Я просыпаюсь от размеренных ударов монастырского колокола. Натягиваю куртку и ботинки, беру фонарик и с трудом преодолеваю 400 метров вверх по каньону, от приземистого глинобитного гостевого домика до часовни. Вхожу и занимаю место в уголке, где обычно сидят гости. Колокол снова звонит незадолго до четырех часов – в этот раз более настойчиво, и свыше 30 монахов в черных рясах или более свободных одеждах, зевая и потягиваясь, располагаются на местах для хора в два ряда лицом друг к другу перед алтарем.
Мы открываем требники и начинаем первую молитву из литургии часов – богослужений, которые совершаются в монастыре в течение суток и определяют распорядок дня. Монахи и гости исполняют псалмы одноголосно, как это принято в григорианском пении, в течение 75 минут. Потом прерываются на 15 минут и поют еще час. Гости бормочут себе под нос, пытаясь разобраться в средневековых нотных записях. Ничей голос, даже монахов, не выделяется на фоне остальных – возникает мягкое созвучие.
В определенный момент один из монахов встает у аналоя и читает привычный для утра понедельника отрывок из Второго послания апостола Павла к фессалоникийцам: «Если кто не хочет работать, пусть и не ест»{383}. Это суровое напутствие перед началом недели. Монах заканчивает чтение и возвращается на место. Мы продолжаем петь, а затем начинается месса. По окончании мессы, около семи утра, монахи выстраиваются парами. Они низко склоняются перед алтарем в центре часовни, преклоняют колени перед дарохранительницей, где хранятся гостии[33] для причастия, кланяются друг другу и выходят, накинув капюшоны.
Колокол звонит снова в 8:45, и монахи возвращаются в часовню, одетые в короткие туники с капюшоном и джинсы – рабочую одежду. Самым молодым из них чуть больше двадцати, они одеты в спортивные штаны и кроссовки. Теперь они молятся во славу жертвы Христа, который провел три часа на кресте. Эти три часа они посвятят работе: будут готовить, убираться, ухаживать за растениями в саду и за овцами, сидеть на кассе в сувенирном магазине, разбираться с документами братьев, которые прибыли из-за границы, и изготавливать товары, продажа которых помогает монастырю держаться на плаву, – пиво, мыло, деревянные четки, кожаные ремни и открытки.
С ударом колокола в 12:40 работа прекращается. Вот и все – монахи выполнили свою часть договоренности с Павлом. Они приводят в порядок рабочее место, совершают еще одну короткую молитву и затем обедают в тишине, пока один из них читает вслух книгу по истории католицизма в США. Остаток дня они проводят за отдыхом или молчаливой молитвой, перекусывают, а вечером вся община ненадолго собирается вместе. Последняя служба, полностью на латыни, завершается в 20:00 ритуальным окроплением святой водой. Потом начинается период великой тишины – монахи возвращаются в кельи, им нельзя разговаривать. К работе они вернутся лишь на следующее утро.
Я спросил брата Симеона, как поступать с работой, если в 12:40 время заканчивается, а тебе кажется, что ты еще недостаточно сделал. С уверенностью, которую приобрел за долгие годы работы адвокатом, он ответил: «Закончи ее».
Закончить что-либо – практика, которую мы редко используем в мирской жизни. Однако именно она позволяет подходить к труду с позиций человечности. Бенедиктинцы, живущие в каньоне, строго следят за собственным временем и вниманием. Благодаря этому они усмиряют свои желания и заключают работу в установленные границы. Заканчивают ее и переходят к более важным для них занятиям.
Преобладание молитвы над работой отражает убеждение Йозефа Пипера в том, что вырваться из тотальной занятости можно с помощью досуга. Высшая форма досуга для него – богослужение. «Прославление Бога невозможно, если оно делается не ради самого прославления, – пишет он. – Эта самая возвышенная форма утверждения мира в его цельности и есть источник досуга»{384}. Ни для чего другого богослужение не нужно. Это полная противоположность исключительно «продуктивной» деятельности, которую мы привыкли ценить. Еврейский теолог Абрам Иешуа Хешель повторяет эту мысль в книге «Шаббат» (The Sabbath) 1951 г. По его мнению, один день отдыха в неделю несопоставим с «технической цивилизацией» и покорением природы при помощи труда. «Не Шаббат существует для будней, а будни – для Шаббата, – пишет он. – Шаббат не антракт, а кульминация жизни»{385}. Ведущая роль досуга применима и к мирской жизни. Политический философ Джули Роуз считает, что свободное время – это право человека, ресурс, необходимый для самоопределения, которое либеральное общество обещает своим членам. Из-за того, что вы можете уделять время общественной деятельности, развлечениям, семье, только если выходные окружающих совпадают с вашими, в плюралистическом обществе имеют право на существование законы, которые запрещают большинству работать один день в неделю{386}