Отец Николас признался, что ему непросто совмещать трудоемкую работу и полноценное участие в жизни общины. Сложность, по его словам, состоит в том, что его привлекает созерцательная жизнь, но он часто занимается активной деятельностью. Это конфликт между идеалами и реальностью его должности: если ему не удастся снять напряжение, он рискует выгореть. Он не только преподает христианскую этику на полную ставку, но еще и живет в общежитии вместе с второкурсниками. Чтобы все успеть, он использует техники продуктивности, например из книги Стивена Кови «Семь навыков высокоэффективных людей»[34]. «Я стремлюсь быть дисциплинированным и организованным. Мне кажется, это присуще монаху по определению». Хотя «метод помидора» он уже давно не использует.
«Как будто тебя переехал грузовик» – так оценивает брат Николас объем работы в первый семестр преподавания. Закончив с проверкой экзаменационных работ, он уехал в монастырь траппистов в Айове, чтобы отдохнуть. Его восхитил более размеренный распорядок траппистов, у которых, по его словам, «более здравый» подход к работе. Будучи там, он вновь познал радость индивидуальной молитвы и чтения духовных сочинений. Теперь он ежедневно посвящает этому час-два, называя это время «моя вахта», и оно так же «обязательно», как посещение общих молитв, когда это возможно, дневной мессы и совместной трапезы. «Я не позволю работе сломить меня и не собираюсь отказываться от монашеского образа жизни», – утверждает он.
Каждого из бенедиктинцев из Миннесоты я спрашивал, употребляют ли они термин «выгорание», чтобы описать стресс от работы, молитв и общинного бытия. Почти все долго медлили, прежде чем ответить. Несмотря на интенсивность работы, все они отвечали отрицательно. Лишь один признался, что страдал от выгорания, но это происходило еще до вступления в орден. Несмотря на ведущую роль жертвенной любви в христианской теологии, монахи и монахини не придерживались этики трудового мученичества, которая столь распространена в светской жизни.
Монах, утверждавший, что испытывал выгорание, пережил его в начале монашеского служения. Брат Люк Манкузо, преподаватель английского, лысина и очки которого придавали ему сходство с французским мыслителем Мишелем Фуко, рассказал, что до прихода в аббатство Святого Иоанна он жил в монастыре в родной Луизиане. После рукоположения в священники в 1983 г. он был капелланом в больнице, получая зарплату, в которой нуждалась небольшая община. Три года он работал шесть дней в неделю. Монахи ежедневно молятся в одно и то же время – в пределах слышимости время регулирует колокол аббатства. Но, будучи капелланом, брат Люк столкнулся с «неявной угрозой постоянного вмешательства». Его могли вызвать на работу в любой момент. Он должен был всегда быть начеку.
Мы сидели в его кабинете: на стенах висели постеры из фильмов и портреты Уолта Уитмена, на компьютере играла английская шугейз-группа Slowdive. Брат Люк описывал классический случай выгорания, говоря об усталости, отсутствии вовлеченности и неэффективности. По его словам, работа в больнице «опустошала». Она ему не подходила. В те времена ему хотелось быть похожим на монаха-трапписта и писателя Томаса Мертона, который совмещал научную деятельность и политический активизм, отличался остроумием и испытывал чувство солидарности по отношению к социальным маргиналам. Напряжение между стремлениями и ежедневной рабочей реальностью «сломало» брата Люка. Однако он еще долго исполнял обязанности капеллана в больнице, связанный чувством долга перед общиной. Долг он называл «одним из демонов, с которыми мне пришлось столкнуться» в монашеской жизни. Этот демон не давал ему понять, что у него проблемы с работой, пока не стало слишком поздно.
Брат Люк перешел в аббатство Святого Иоанна, затем поступил в аспирантуру, защитил диссертацию и начал преподавать в университете. У него по-прежнему много работы – по его словам, «мое ощущение противоположно состоянию акедии», но ему больше не надо быть постоянно настороже. После долгого рабочего дня в университете он не всегда приходит на вечернюю молитву, но часто молится в одиночестве. Два-три часа, которые он каждый вечер проводит в своей келье, придают ему сил.
Бенедиктинцы никогда не допускают компромиссов, когда дело касается достоинства монахинь и монахов. У каждого есть право быть членом общины, вне зависимости от вида работы, которую он выполняет. В обеих общинах Миннесоты много пожилых, и монахи хорошо понимают, что им нужны люди, которые будут зарабатывать деньги. В монастыре Святого Иоанна знают, что одни братья приносят общине больше денег, чем другие. При этом, согласно уставу, те, кто зарабатывает больше, должны «трудиться со всем смирением» (курсив автора){398}. Например, брат Люк знает, что он среди тех, кто вносит в общину наибольший вклад, но, по его словам, «нельзя судить о достоинстве или ценности монаха по количеству или качеству его труда… Ценность каждого не имеет пределов». Похожие слова я слышал от многих других бенедиктинцев, с которыми беседовал. Даже теряя работу, монах сохраняет достоинство в общине, добавляет брат Люк. «Мы обязаны жить рядом с ним и поддерживать его, пока он снова не обретет себя».
Когда речь идет о принадлежности к общине, ясно виден контраст между монастырем и мирской работой, где царит неравенство: «ключевые» работники обладают достоинством, а временные сотрудники и контрактники как будто невидимы, и можно их легко заменить на других. Как отмечает брат Люк, у него есть привилегия непреложных обетов и штатной должности, в отличие от большинства рабочих мест в современной экономике, где царит нестабильность и люди воспринимаются как расходный материал.
Разница между монастырем и мирской работой заключается в том, что в последней обязательства сторон не одинаковы. В постиндустриальную неолиберальную эпоху с минимальной гарантией занятости между работодателем и работником существует, по словам социолога Эллисон Пью, «односторонняя система уважения». То есть работники демонстрируют высокую преданность своему делу, даже зная, что работодатель не ответит взаимностью{399}. Эта система выстроена так, чтобы провоцировать выгорание: вы многого ждете от своей работы, но у вас нет гарантий, что вам предоставят хорошие условия труда, способные оправдать эти ожидания, или что вы в принципе задержитесь на этой должности.
Бенедиктинская система основана на обетах, данных перед лицом Господа. Бенедиктинцы дают обет «постоянства», навечно связывая себя с конкретной общиной. Переходы, как в случае брата Люка, бывают очень редко. Согласно уставу, аббат или аббатиса должны наделить членов монастыря всем необходимым, чтобы «с корнем исторгнуть из монастыря страсть любоимания»{400}. Именно это обязательство позволяет брату Николасу поддерживать высокие идеалы монашеского служения, включая два часа ежедневной индивидуальной молитвы. Он знает, что далеко не все зависит от его работы в университете. Даже если его уволят, у него все равно будет дом. Ему дадут другую работу. «Но, – добавляет он, – у меня нет ни денег, ни жены, ни семьи». Он полностью принадлежит общине.
Сегодня, когда я пишу эти строки, нам еще очень далеко до мирского аналога бенедиктинской модели, предполагающей вечную поддержку всех членов общины. Введение универсального базового дохода могло бы связать общество обязательством заботиться обо всех людях, неважно, работают они или нет. Это позволило бы снизить риски и спокойно увольняться с неподходящей работы или работать только из любви к своему делу, даже если оно не приносит высокий доход. Объединив гарантию стабильности с более пристальным вниманием к человеческому достоинству, которое само по себе является основанием для получения базового дохода, мы снизили бы тревожность из-за денег и статуса, которая заставляет нас работать, пока не выгорим.
В улье аббатства Святого Иоанна теперь гораздо тише, чем полвека назад, когда в регионе трудилось огромное количество монахов, которые учили, строили и управляли сельскими общинами. Средний возраст монахов теперь около 70 лет, и, как и монахини из монастыря Святого Бенедикта, с годами они склоняются к более созерцательной жизни. При этом, как сказал мне один из монахов, бенедиктинцы никогда не уходят на пенсию. Они просто получают другую работу, как сестра Цецилия, которая принимает гостей, или сестра Люсинда, которая печет хлеб. Я говорил, что бенедиктинцы делают работу более человечной, ограничивая ее, однако некоторые монахи до сих пор трудятся в свои 70–80 лет, и это похоже на отсутствие ограничений. И все же мне кажется, такая система, как ни странно, отражает их подход к сохранению достоинства на протяжении всей жизни. Труд не истощает их ни в прямом, ни в переносном смысле, поэтому они продолжают приносить общине пользу до самой смерти. Занятия для пожилых бенедиктинцев адаптированы под их способности и одобрены настоятелем, как того требует устав{401}. Это соответствует идее папы Льва XIII о том, что рабочий график должен зависеть от «здоровья и силы рабочих»{402}. Занятие по силам найдется даже для самых немощных жителей бенедиктинских монастырей в Миннесоте: они молятся за людей, которые обращаются к ним с просьбой о поддержке. Одна из сестер, которой на момент нашей встречи было 88 лет, отвечает за обработку просьб о молитве, поступающих через веб-сайт монастыря. Часто в монастырь пишут пациенты Клиники Мэйо, расположенной на юге Миннесоты. Сестра отвечает на письма, задает уточняющие вопросы, а затем передает просьбу сестрам, которые живут в близлежащей обители для престарелых и инвалидов. Они до сих пор вносят вклад в жизнь общины.