Сотрудник некоммерческой организации в Вашингтоне и отец троих детей признался, что работа из дома позволила им с женой более справедливо разделить домашние обязанности. «Мне больше не надо было тратить два с половиной часа на дорогу до работы. А ей – готовить ужин и параллельно развлекать детей», – говорит он. Теперь, сидя дома, он готовил каждый день. Они с женой выделили в графике время на то, чтобы уделить время детям или, например, поиграть на гитаре перед домом, чтобы дети соседей пели и танцевали вместе. В обычное время такие причуды выглядели бы безответственно, возможно, в принципе были бы нереальны.
Карантин разрушил классическую дилемму работников, которым приходилось выбирать между «ненасытной» работой и близкими людьми{431}. Саммер Блок, писательница из Лос-Анджелеса, мать четверых детей, рассказала мне, что до локдауна она разрывалась между работой, семьей и участием во множестве волонтерских проектов, от девочек-скаутов и родительского комитета до кампании Берни Сандерса. По ее словам, «теперь все это отменили». Детский психолог и музыкальная школа тоже работали онлайн, поэтому ей больше не надо было никого возить на занятия. «Обычно мне казалось, что я мало времени провожу с детьми, – признается Блок. – Теперь меня больше не посещает навязчивая мысль: "Вот бы видеть их почаще"». У нее даже появилось больше времени на писательство.
Многие из тех, с кем я разговаривал, были обеспокоены. Некоторые прямо говорили, что предпочли бы «нормальную жизнь» без коронавируса тем условиям, в которых оказались из-за пандемии. Бриа Сэндфорд, книжный редактор из Нью-Йорка, призналась: «Я каждый день в ужасе». Однако нарушение привычного графика позволило ей снова открыть для себя прелесть досуга. «Отсутствие физического стресса от дороги до работы и нахождения в офисе ощутимо компенсирует стресс от карантина, – отмечает она. – Я хожу гулять в лес, правильно питаюсь, пью достаточно воды и впервые за долгие годы занимаюсь спортом». Она надеется, что, когда пандемия закончится, она будет чаще работать из дома и поддерживать распорядок, который называет «никакого-телефона-до-молитвы-и-прогулки».
Отвечая на мой вопрос, работники чаще всего находили плюсы в том, что могут по своему вкусу проводить время, которое они обычно тратили на дорогу. Опрос среди работающих из дома американцев показал, что около 45 % этого времени теперь было отдано работе, четверть – заботе о детях и домашним делам, а оставшиеся 30 % – досугу{432}. Нетрудно представить, что, если начальник адекватен, мы могли бы с легкостью переместить фокус с работы на семью и отдых.
Я задавал вопросы нетипичным работникам. Большинство получили хорошее образование, а их профессия позволяла им работать из дома. Никто не говорил, что кто-то из их ближайших родственников подхватил вирус. Их положительный опыт изоляции частично объяснялся преимуществами: у них была гарантированная занятость, достойный доход, возможность подстраивать под себя рабочий график. Многим работникам недоступны эти блага. Но именно это и выводит пережитый опыт за рамки культуры выгорания и поднимает вопрос: как нам изменить общество так, чтобы эти преимущества были доступны всем?
Подобная революция неизбежно приведет к появлению новой системы, в которой работа будет соответствовать достоинству тех, кто ее выполняет. Одновременно произойдет революция нравов: вместо работы мы начнем ценить нечто более значительное, а сострадание к работнику станет важнее максимальной продуктивности. Эта революция уже началась во время карантина, даже если в то же время люди боялись за жизнь родных и близких. Эрин Бишоп, администратор университета из Сан-Диего, рассказала мне, что с началом работы из дома в ее жизни воцарился «хаос»: в маленьком помещении оказались вместе дети и работа. При этом ей все равно удавалось переживать события, которых не могло произойти до пандемии. «Я лежала за домом на пледе вместе со своей трехгодовалой малышкой, и мы разглядывали облака, рассказывая друг другу, кого там видим, – написала она. – Это было чудесно»{433}.
В начале карантина я услышал интервью губернатора штата Нью-Йорк Эндрю Куомо о сложностях, с которыми столкнулся весь штат, и особенно сам Нью-Йорк. В конце он обратился с призывом к каждому ньюйоркцу: «Используйте свое воображение так, как никогда раньше. Выйдите за рамки ваших личных устремлений, потому что это касается не только вас. Это касается всех – коллектива, общества… Спасите столько жизней, сколько сможете. Будьте ответственными. Будьте сознательными гражданами. Будьте добрыми. Думайте о других»{434}.
Поведение самого Куомо не всегда соответствовало стандартам, которые он задал в интервью: многие его решения во время кризиса подверглись существенной критике, а его самого обвинили в сексуальном насилии. Но эти слова вдохновляли{435}. Он призывал к солидарности. Солидарность – это взаимное признание достоинства, которое побуждает работников объединяться в борьбе за условия труда, которых они заслуживают. Пандемия вывела солидарность на новый уровень. Мы быстро осознали, что связаны друг с другом крепче, чем нам казалось. Поэтому мы уязвимы. С точки зрения биологии любой человек – потенциальный носитель коронавируса. Однако наши связи обоснованы не только биологией, а еще и экономикой, общественными отношениями и моралью. Работники, чья жизнь стала лучше во время пандемии, наслаждались ее преимуществами лишь потому, что могли положиться на тех, кто трудился на переднем крае.
Важнейшей этической задачей во время первых этапов пандемии в США стало «сглаживание кривой». Необходимо было снизить уровень заболеваемости настолько, чтобы количество зараженных не превышало возможностей системы здравоохранения оказать им помощь. Врачи и медсестры в любом случае работали не покладая рук, но сглаживание кривой давало им шанс бороться с болезнью эффективно.
Всеобщее беспокойство из-за бремени, которое легло на плечи медицинских работников, было непривычно для американского общества. До появления коронавируса в США пациенты были невероятно требовательны к работникам здравоохранения. Пациенты ожидали от них сочувствия, хотя сами проявляли его нечасто, и дорогого, рискованного и зачастую ненужного лечения, которое увеличивало нагрузку врачей и медсестер. Например, по статистике, американцы обращаются в отделение неотложной помощи с мигренью втрое чаще, чем это делают британцы. Таким образом, они чаще предъявляют требования к самым загруженным докторам и не только отнимают у них время, которое можно было бы потратить на других пациентов, но и, в долгосрочной перспективе, усугубляют стресс и выгорание медиков, подрывая их способность в принципе помогать пациентам. При этом они реже проходят диспансеризацию и реже выполняют предписания врачей. В результате проблемы труднее выявить и предотвратить на начальном этапе, что усиливает нагрузку на врачей: им приходится заниматься интенсивным лечением, когда к ним обращаются с более серьезными заболеваниями{436}.
Отчасти это вызвано хаотичной и запутанной системой оплаты медицинского обслуживания в США. Другая причина заключается в отсутствии уважения американцев к работникам в целом. Эти факторы взаимосвязаны. Более надежная система здравоохранения позволила бы медицинским работникам качественно и последовательно заниматься своим делом. Благодаря более человечному подходу пациенты смогли бы проявлять уважение к границам возможностей тех, кто оказывает им помощь. Я не стремлюсь осуждать всех, кто боится обратиться за медицинской помощью или не хочет быть «обузой» для других. И все же существуют «проблемные пациенты», которые злоупотребляют заботой врачей{437}. Из своего опыта могу сказать, что существуют и «проблемные студенты». Уверен, что, поразмыслив, в вашей сфере деятельности вы тоже сможете найти проблемных клиентов и коллег – тех, кто больше вкладывает в культуру выгорания, чем в общее дело. Нам необходимы нормы, согласно которым требования таких людей будут считаться нерациональными и даже неэтичными. Чтобы справиться с выгоранием и достичь процветания, мы должны снизить не только свои ожидания от работы, но и ожидания от работы окружающих. Мы выражали сочувствие друг к другу во время пандемии. Нам оно не чуждо. Так почему бы не продемонстрировать его и в «нормальные» времена?
Солидарность – это сочувствие в масштабах общества. Я признаю: мое страдание и мое счастье связано с вашими. Значит, мое сочувствие к вам приносит пользу и мне. Когда в мире появляется заразная болезнь, каждый в опасности. Один человек подвергает риску значительно большее количество других людей. Меры предосторожности одного человека – оставаться дома, носить маску в общественных местах – помогают защищать остальных. Выгорание, в отличие от коронавируса, не заразно, но два свойства объединяют его с вирусными заболеваниями. Во-первых, любой работающий человек потенциально подвержен выгоранию. Во-вторых, мы «заражаемся» выгоранием, взаимодействуя с людьми в общественных местах и социальных институтах. Признав, что мы можем как заразиться, так и заразить других, мы способны переосмыслить эти взаимодействия, изменить культуру и положить конец эпидемии выгорания.
Выгоревшему преподавателю легко винить студентов и еще легче – администрацию университета, которая распределяет нагрузку и выдает или не выдает премии. Это самая очевидная мишень. Теперь я часто думаю, сталкивались ли сотрудники администрации, как и я, с выгоранием. Возможно, они не признавали наших заслуг, потому что попросту не могли – как и я, когда был не в состоянии уделить студентам внимание, которого они заслуживали. Университет, подобно больнице, хозяйственному магазину или ресторану, – это сеть взаимоотношений. Выгорание распространяется по ней во всех направлениях, следуя закономерностям, которые заданы четкими инструкциями и неписаны