Начал делать, так уж делай, чтоб не встал!
Духу нашему спортивному
Цвесть везде!
Я отвечу по-партийному:
«Будет сде…!»
(1969–1970)
КРАСНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК
… Ой, ну что ж тут говорить, что ж тут
спрашивать?
Вот стою я перед вами, словно голенький,
Да, я с Нинулькою гулял с тетипашиной
И в «Пекин» ее водил, и в Сокольники!
Поясок ей подарил поролоновый
И в палату с ней ходил — в Грановитую,
А жена моя, товарищ Парамонова,
В это время находилась за границею!
А вернулась — ей привет! — анонимочка,
Фотоснимок, а на нем — я да Ниночка!
Просыпаюсь утром — нет моей кисочки,
Ни вещичек ее нет, ни записочки,
Нет, как нет,
ну, прямо, нет как нет!
Я к ней в ВЦСПС, в ноги падаю,
Говорю, что все во мне переломано,
Не серчай, что я гулял с этой падлою,
Ты прости меня, товарищ Парамонова!
А она как закричит, вся стала черная:
«Я на слезы на твои — ноль внимания,
И ты мне лазаря не пой, я ученая,
Ты людям все расскажи на собрании!».
И кричит она, дрожит, голос слабенький.
А холуи уж тут как тут, каплют капельки,
И Тамарка Шестопал, и Ванька Дерганов,
И еще тот референт, что из «органов».
Все, как есть,
ну, прямо, все как есть!
Ой, ну что ж тут говорить, что ж тут
спрашивать?!
Вот стою я перед вами словно голенький,
Да, я с племянницей гулял с тетипашиной
И в «Пекин» ее водил, и в Сокольники.
И в моральном, говорю, моем облике
Есть растленное влияние Запада.
Но живем ведь, говорю, не на облаке,
Это ж только, говорю, соль без запаха!
И на жалость я их брал, да испытывал,
И бумажку, что я псих, им зачитывал,
Ну, поздравили меня с воскресением,
Залепили «строгоча» с занесением»!
Ой, ой, ой,
ну, прямо, ой, ой, ой…
Взял я тут цветов букет покрасивее,
Стал к подъезду номер семь — для начальников.
А Парамонова, как вышла, стала синяя,
Села в «Волгу» без меня и отчалила!
И тогда прямым путем в раздевалку я,
И тете Паше говорю, мол, буду вечером,
А она мне говорит: «С аморалкою
Нам, товарищ дорогой, делать нечего.
А племянница моя, Нина Саввовна,
Она думает как раз то же самое,
Она всю свою морковь нынче продала,
И домой, по месту жительства, отбыла».
Вот те на,
ну, прямо, вот те на!
Я иду тогда в райком, шлю записочку,
Мол, прошу принять, по личному делу я,
А у Грошевой, как раз моя кисочка,
Как увидела меня, вся стала белая!
И сидим мы у стола с нею рядышком,
И с улыбкой говорит товарищ Грошева:
«Схлопотал он «строгоча», ну и ладушки,
Помиритесь вы теперь, по-хорошему».
И пошли мы с ней вдвоем, как по облаку,
И пришли мы с ней в «Пекин» рука об руку,
Она выпила «дюрсо», а я «перцовую»
За советскую семью, образцовую!
Вот и все!
(1964—1966)
ГОРОДСКОЙ РОМАНС (Тонечка)
Она вещи собрала, сказала тоненько:
«А что ты Тоньку полюбил, так Бог с ней, с
Тонькою!
Тебя ж не Тонька завлекла губами мокрыми,
А что у папы, у ее, топтун под окнами,
А что у папы, у ее, дача в Павшине,
А что у папы холуи с секретаршами,
А что у папы, у ее, пайки цековские,
И по праздникам кино с Целиковскою!
А что Тонька-то твоя сильно страшная —
Ты не слушай меня, я вчерашняя!
И с доскою будешь спать со стиральною
За машину, за его — персональную…
Вот чего ты захотел, и знаешь сам,
Знаешь сам, да стесняешься,
Про любовь твердишь, про доверие,
Про высокие про материи…
А в глазах-то у тебя дача в Павшине,
Холуи да топтуны с секретаршами,
И как вы смотрите кино всей семейкою,
И как счастье на губах — карамелькою…»
Я живу теперь в дому — чаща полная,
Даже брюки у меня — и те на молнии,
А вина у нас в дому — как из кладезя,
А сортир у нас в дому — восемь на десять…
А папаша приезжает сам к полуночи,
Топтуны да холуи тут все по струночке!
Я папаше подношу двести граммчиков,
Сообщаю анекдот про абрамчиков!
А как спать ложусь в кровать с дурой Тонькою,
Вспоминаю той, другой, голос тоненький,
Ух, характер у нее — прямо бешеный,
Я звоню ей, а она трубку вешает…
Отвези ж ты меня, шеф, в Останкино,
В Останкино, где «Титан»-кино,
Там работает она билетершею,
На дверях стоит вся замерзшая,
Вся замерзшая, вся продрогшая,
Но любовь свою превозмогшая,
Вся иззябшая, вся простывшая,
Но не предавшая и не простившая!»
(1961–1962)
БАЛЛАДА О СОЗНАТЕЛЬНОСТИ (Подражание Д. Хармсу)
Э. Канделю
Егор Петрович Мальцев
Хворает, и всерьез:
Уходит жизнь из пальцев,
Уходит из желез.
Из прочих членов тоже
Уходит жизнь его,
И вскорости, похоже,
Не будет ничего.
Когда нагрянет свора
Савеловских родных,
То что же от Егора
Останется для них?
Останется пальтишко,
Подушка, чтобы спать,
И книжка, и сберкнижка
На девять двадцать пять.
И таз, и две кастрюли,
И рваный подписной,
Просроченный в июле
Единый проездной.
И все. И нет Егора!
Был человек и нет!
И мы об этом скоро
Узнаем из газеты.
Пьют газировку дети
И пончики едят.
Ему ж при диабете
Все это — чистый яд!
Вот спит Егор в постели,
Почти что невесом,
И дышит еле-еле,
И смотрит дивный сон…
В большом красивом зале,
Резону вопреки,
Лежит Егор, а сзади
Знамена и венки.
И алым светом залит
Большой его портрет.
Но сам Егор не знает,
Живой он или нет.
Он смаргивает мошек,
Как смаргивал живой,
Но он вращать не может
При этом головой.
И дух по залу спертый,
Как в общей душевой,
И он скорее мертвый,
Чем все-таки живой.
Но хором над Егором —
Краснознаменный хор
Краснознаменным хором
Поет: «Вставай, Егор!
Вставай, Егор Петрович,
Во всю свою длину,
Давай, Егор Петрович,
Не подводи страну!
Центральная газета
Оповестила свет,
Что больше диабета
В стране Советской нет!
Пойми, что с этим, кореш
Нельзя озорничать,
Пойми, что ты позоришь
Родимую печать».
И сел товарищ Мальцев,
Услышав эту речь,
И жизнь его из пальцев
Не стала больше течь.
Егор трусы стирает,
Он койку застелил,
И тает, тает, тает
В крови холестерин…
По площади по Трубной
Идет он, милый друг,
И все ему доступно,
Что видит он вокруг!
Доступно кушать сласти
И газировку пить,
Лишь при Советской власти
Такое может быть!
(1967)
БЕССМЕРТНЫЙ КУЗЬМИН
Отечество нам Царское Село…
Эх, яблочко, куды катишься…
Покатились всячины и разности,
Поднялось неладное со дна!
— Граждане, Отечество в опасности!
Граждане, Отечество в опасности!
Граждане, Гражданская война!
Был май без края и конца,
Жестока весна!
И младший брат, сбежав с крыльца,
Сказал: «Моя вина!»
У Царскосельского дворца
Стояла тишина,
И старший брат, сбежав с крыльца,
Сказал: «Моя вина!»
И камнем в омут ледяной
Упали те слова.
На брата брат идет войной,
Но шелестит над их виной
Забвенья трын-трава!..
… А Кузьмин Кузьма Кузьмич выпил рюмку «хлебного»,
А потом Кузьма Кузьмич закусил севрюжкою,
А потом Кузьма Кузьмич, взяв перо с бумагою,
Написал Кузьма Кузьмич буквами печатными,
Что, как истый патриот, верный сын Отечества,
Он обязан известить власти предержащие…
А где вы шли, там дождь свинца,
И смерть, и дело дрянь!
… Летела с тополей пыльца
На бронзовую длань.
Там, в Царскосельской тишине,
У брега сонных вод…
И нет как нет конца войне,
И скоро мой черед!
… Было небо в голубиной ясности,