А. МАКАРЕВИЧ: Давайте мы сделаем так. Я вообще-то не настоящий лектор. Но вопрос этот меня очень давно интересовал и интересует. Тем более потому, что я занимаюсь не только музыкой, но еще графикой. А еще иногда пишу стихи и какие-то книжки. В общем, все это к предмету имеет отношение самое непосредственное.
Я много раз убеждался, что бессмысленные споры возникают оттого, что люди изначально не определились в понятиях. Вот, если среди вас есть кто-то, кто коротко и четко скажет мне, что такое красота, я ему буду аплодировать стоя. Есть такой человек?
Слушательница: Есть!
А. МАКАРЕВИЧ: Нет, ну правда? Скажите.
Слушательница: Красота, по-моему, это…
А. МАКАРЕВИЧ: Тихо!
Слушательница: Что-то естественное, что заложено в человеке.
А. МАКАРЕВИЧ: Естественное…
Слушательница: Что заложено в человека богом.
А. МАКАРЕВИЧ: Но в человеке много чего заложено, вы знаете.
Слушательница: Богом. Душа, наверное. Что-то божественное.
А. МАКАРЕВИЧ: На самом деле, вы попали, с моей точки зрения, почти в десятку, потому что мое определение — не далеко от вашего ушло.
Я сначала полез в словари. И совершенно поразился, потому что в самых известных словарях это слово отсутствует вообще. Хотя, оно вообще-то часто употребляемое, скажем так.
Например, у Даля слова «красота» нет. У него есть «краса». Но краса — это понятно. Краса девичья, краса женская. То есть такое, узконаправленное.
У Ожегова красота — это то, что производит художественное впечатление. Глубоко копнул Ожегов, объяснил все, что мог.
Самое смешное в Большом энциклопедическом словаре. Оказывается, красота — это квантовое число, характеризующее андроны. Сохраняется в сильном электромагнитном поле и не сохраняется в слабом. То есть это какое-то десятое специальное значение слова «красота» в энциклопедическом словаре есть. А вот общепринятого — нету.
Тем не менее каждый сам для себя может сказать: «Вот это красиво, а это не красиво». Тут начинаются споры. Страшно интересно. Есть ли объективное в этом море субъективного?
Если вы войдете в любую сувенирную лавку в любом городе мира, у вас возникнет ощущение, что вся продукция делается на одном заводе, независимо от того, Италия это, Китай, Рим или Лондон. Это все сделано на одном уровне вкуса. И уровень этот чудовищно невысокий. Вот именно этот уровень вызывает большой общественный интерес и, соответственно, определяет потребление.
Конечно, мое собственное определение красоты очень субъективное. Вот, девушка сказала почти слово в слово: красота — это присутствие божественного в человеческом. Если человек считает себя атеистом и понятие «божественное» его не устраивает, давайте заменим это, наверное, словом «природа», потому что я не видел некрасивой природы. Я не знаю ни одного живого существа, которое было бы некрасивым. Опять же, если очень субъективно, то, возможно, это гиена. Но кому-то она нравится. Ни одной некрасивой рыбы, ни одной некрасивой птицы, ни одного некрасивого дерева. Я не могу себе представить, что кто-то, глядя на закат над морем, скажет, что это некрасиво.
Мне кажется, что, рождаясь, человек гораздо более открыт к восприятию мира, чем спустя уже несколько лет. Он как антенна настроен на любую волну. И дальше родители, потому что, все-таки, наверное, большую часть времени в этом возрасте ребенок проводит с родителями или должен проводить, во всяком случае, начинают ему объяснять устройство этого мира.
Девочка видит фей. Потом она рассказывает про фей маме, мама говорит: «Ты что, глупая, фей не существует». И девочка перестает их видеть.
Папа говорит мальчику: «Смотри, какие красивые картинки». А что он показывает в этот момент, мы не знаем. Это может быть детская книжка с прекрасными иллюстрациями Конашевича, а может быть что-то яркое и достаточно безобразное. Но именно в этот момент, от полутора до пяти лет, у человека формируется представление о мире вообще и о том, что такое красота в частности. Чем дальше, тем сложнее его переубедить. А лет после 12, я думаю, это и вовсе невозможно, потому что дверцы уже закрылись, эти файлы заполнены, и представление у него костенеет.
Это очень печально, потому что чаще всего бывает, что родителей-то в детстве никто толком не научил понимать и видеть красоту. У меня есть товарищ, мой ровесник, прекрасный конструктор. И он очень любит группу «Ласковый май». Когда я пытаюсь ему объяснить, что это, мягко говоря, неприлично, он отвечает — а мне нравится! И диалог заканчивается.
Мне страшно повезло, потому что мой отец был замечательным художником. Он не реализовался как художник — его, по-моему, это не очень волновало. Он был архитектором и работал архитектором, и преподавал основы проектирования. Но рисовал постоянно. А поскольку мы жили в квартирке тесной, мы с ним делили одну комнату: я там спал, а он там рисовал. И все это происходило у меня на глазах. Это был прекрасный камертон вкуса. И он меня знакомил с тем, что такое искусство, очень ненавязчиво. Он садился рассматривать какой-то альбом, и мне становилось интересно. Я лез к нему на колени и начинал задавать вопросы.
Чуть позже, делая какой-то проект, он мне говорил: «Слушай, я не успеваю. Вот, возьми кисточку, помоги мне здесь закрасить». Он меня так вводил в профессию. А мне это не приходило в голову. Я был уверен, что папе надо помочь: и вот таким образом я учился.
Отец не мог провести некрасивую линию — вот это удивительное дело. У него бы не получилось. Сейчас я знаю такого художника. Их не много, на самом деле. Есть такой Саша Бродский, который учился со мной в Архитектурном. Он может быть каким угодно авангардистом, может заниматься сверхсовременным искусством, которое я не очень люблю (об этом мы поговорим позже), но он не может сделать некрасивую вещь. То есть какой-то ангел ему мешает сделать некрасиво.
Если попытаться разобраться, существует ли, все-таки, что-то объективное в представлении красоты, конечно, мы упремся в золотое сечение. Это соотношение, которое было открыто еще Евклидом в Древней Греции. Но распространил его на искусство, пожалуй, Леонардо, потому что оказалось, что эта пропорция присутствует в природе, в живой жизни повсюду. Это соотношение единицы к 1,618. В принципе это бесконечная прогрессия, когда большой отрезок относится к малому так же, как сумма к большому.
И если взять любое великое произведение искусства, то там можно найти огромное количество этих золотых сечений. Я не думаю, что художники специально их вычисляли, эти вещи, с помощью линейки. Маловероятно. К тому же обратной силы эта штука, увы, не имеет. Ты можешь как угодно расчерчивать лист золотыми сечениями, искусства из этого не получится.
К тому же в искусстве современном часто сознательно идут на обратный эффект, когда хотят вызвать дискомфорт, привлечь внимание, создать какой-то диссонанс — соотношение сознательно нарушают. Но у кого-то это выглядит божественно, а у кого-то безобразно. И объяснить это невозможно.
То есть, наверное, на любой картине можно объяснить, почему это так, почему это хорошо, а это не хорошо, когда это уже сделано. Но пользуясь этими же объяснениями как инструкциями, ты ничего не создашь.
Я не хочу читать лекцию по истории искусств, но, вообще говоря, на протяжении почти всей истории человечества искусство было достоянием ничтожного процента населения Земли. Это была элита, богатые люди, которые могли себе позволить излишества в виде искусства, начиная с Древней Греции…
Слушайте, все ее население, если не считать рабов, это, наверное, два московских микрорайона Чертаново. Но они каким-то образом практически за три века придумали все, чем человечество пользуется до сих пор. Философию, математику, геометрию, театр, поэзию, скульптуру. Я уверен, что живопись, которая до нас просто не дошла, у них тоже была на высочайшем уровне — мы просто не знаем, как она выглядела. Но ее не могло не быть. У них не могло не быть божественной музыки при таком развитии всех остальных жанров.
Есть несколько ансамблей в мире, которые пытаются воссоздать музыку Древней Греции, потому что сохранились кое-какие ноты, вернее, обрывки нот. Они были совсем другие — это была флажковая система записи звуков, поэтому расшифровать их до конца не удалось. Точнее, существует несколько трактовок расшифровки этих нот. И то, что мы слышим сегодня, это одна из версий. Как мне кажется, очень далекая от оригинала, потому что как звучали их инструменты на самом деле, мы уже никогда не узнаем.
При этом для меня совершеннейшая загадка, почему в языке, которым они пользовались, практически отсутствовали названия цветов. Это притом что архитектура у них была невероятно язычески пестрая. Вот эти храмы, которые в малобюджетных исторических фильмах выглядят белокаменными, то есть такими, какими мы их видим сегодня, — на самом деле были расписные как пряник, с красными фризами, зелеными антифризами, синими колоннами.
Скульптуры, которые мы привыкли видеть сделанными из светящегося белого мрамора, они раскрашивали как чучела в музее мадам Тюссо, где были нарисованы натуральные глаза, раскрашена одежда. Я подозреваю, что это было ужасно, потому что это были такие макеты людей.
Интересно, что когда эта скульптура вернулась во времена Возрождения, спустя тысячу лет, к Микеланджело, к Леонардо, раскрасок уже не было, потому что то, что дошло до них из Греции и Рима, красок было лишено. Оно было просто в мраморе. И эстетика поменялась — оказалось, что это гораздо более красиво.
Да, надо сказать, что параллельно, конечно, существовало искусство так называемое народное, которое очень далеко отстояло от элитарного. Это были орнаменты, лубки, песни, очень замешанные на религии, как правило, языческой. И это искусство сохранялось без изменений гораздо лучше, потому что оно передавалось от папы к сыну, от бабушки к внучке без изменений.