При стесненности в средствах работа над большими рукописями продолжалась годами. Михаил Данилкин нервничал, обижался, жаловался, но все было тщетно.
Вчитываясь в собственную рукопись, он находил в ней все больше и больше достоинств, а в авторе – громадный талант. Ожидая издания романа, он сочинял литературные памфлеты, в которых давал волю фантазии:
Если бы я обнаружил в рукописях то, что автор, безусловно, хорошо знает советскую литературу и любит ее, что у него есть широта постановки вопросов, искренность, внимательность, стремление тесно связать произведения литературы с жизнью, имеется свой голос, вдумчивость, серьезность, – то я бы отнесся к его труду с самым горячим и таким же искренним участием.
– В чем бы оно состояло?
– Я бы пригласил автора в Москву, внимательно обсудил бы с ним каждую работу, посоветовал, что и как нужно исправить, а потом с жаром стал бы продвигать ее в печать. Не в этом ли для вас лично вся суть новой коммунистической морали?
– А если бы вам автор ответил: не могу приехать в Москву.
– Почему же он не может приехать?
– Человек семейный, имеет определенную работу, да к тому же у него и денег нет на поездку.
– Эка беда! Я бы пошел к редактору журнала, а то и к самому Фадееву и словом бы ему: «Прислана интересная, редкая в наши дни, рукопись. Но автор ее находится в неважном положении… Ему надо срочно помочь материально за счет тех статей, которые предусматривают огромные расходы на так называемые творческие отпуска». У вас только одно препятствие: имеете дело с человеком, который не состоит членом литературного фонда[165].
Рукопись этого сочинения Михаил Данилкин отправил Александру Фадееву[166]. Надеялся: вдруг сон обернется явью. Писателя-партийца пригласят в Москву, побеседуют, может быть, представят вождю, обязательно опубликуют роман. Не случилось. Александр Фадеев о Михаиле Данилкине не слышал, рукописи не прочел, в столицу не пригласил, деньгами не помогал, литературный гений не признал, Сталину не представил.
В 1952 г. в бюро обкома поступила очередная справка, подписанная новым редактором «Звезды». Из нее следовало, что М. Данилкин «инициативный, квалифицированный журналист, выступавший с хорошими критическими статьями, остро ставящий злободневные вопросы партийной и производственной жизни. Неоднократно выступал также с очерками и литературными рецензиями, получавшими хорошую оценку. К недостаткам тов. Данилкина относятся его некоторая неуравновешенность в характере и то, что периоды его активной работы временами сменяются периодами пониженной активности»[167].
На русский язык эту канцелярскую формулу перевела машинистка «Звезды» Т. Сурвачева: «Некоторые сотрудники редакции, но кто именно – я не помню, говорили, что Данилкин может писать, но он пьяница»[168].
Оставим пока без внимания пристрастие М. Данилкина к горячительным напиткам. О нем речь впереди. Заметим только, что коллеги по редакции и многочисленные читатели «Звезды» не знали о том, что их собственный корреспондент владеет еще одним стилем – сталинским. В своих многочисленных письмах в партийные инстанции М. Данилкин буквально изъясняется сталинским слогом: сухим, лапидарным, с многочисленными повторами, усиливающими восприятие, с простыми инверсиями, с пронумерованными перечислениями, перемежаемыми бранью в адрес политических и личных противников[169]. «Подлец», «мерзавец», «зазнавшийся чинуша» – все эти слова из сталинского лексикона для посвященных мелькают на страницах потаенных текстов М. Данилкина. «Сказать подлеца» неприятному для него человеку – все равно очно или заочно, – по-видимому, доставляло ему удовольствие. М. Данилкин вскоре научился писать о себе в третьем лице, явно копируя сталинскую манеру. Он повторял и специфические сталинские обороты вроде «почтенных учреждений». Более того, он усваивал педагогический тон в обращении со своими адресатами, в том числе и с товарищем Сталиным. Иной раз его эпистолярные тексты напоминают пародию на сталинские доклады, иной раз по смысловому содержанию и стилевому оформлению едва ли не идентичны с ними. Так и хочется написать: конгениальны. Причем владел этим стилем М. Данилкин свободно. Применял там, где мог и где хотел. В газетных публикациях пользовался иными художественными средствами.
Грамматические ошибки в бумагах М. Данилкина встречаются не часто: преимущественно в иностранных словах. В его текстах время от времени мелькает слово «фелеры». Так М. Данилкин почему-то называет секретных сотрудников органов, видимо, имея в виду все-таки филеров – агентов наружного наблюдения в Департаменте полиции. Или возьмет и назовет обыкновенную волокиту едким словом «камарилья». Заметим, однако, что в правописании политических терминов он никогда не ошибался.
М. Данилкин в одном из своих писем назвал г. Березники «заглавной буквой отечественной химии»[170]. После войны этот город на самом деле представлял собой большой химический комбинат, на территории которого располагались жилые дома, общежития и бараки. Здесь же оборудовались строительные площадки, на которых сооружались новые заводы. Предприятия, построенные в годы первых пятилеток, работали на изношенной импортной технике в состоянии постоянной аварийной или предаварийной ситуации. Заменить ее было нечем. «В настоящее время подобное оборудование в массовом количестве на предприятиях страны не производится. […] Однако сказать, что оборудование эксплуатируется на износ, в полной мере нельзя, так как завод имеет в своем составе крупный ремонтно-механический цех», – говорилось в одном из официальных актов[171].
Город и управлялся как комбинат. По меткому замечанию одного из делегатов партийной конференции, «горком напоминает общеберезниковскую дирекцию химических заводов и электростанций»[172].
Неизвестно, что ожидал найти М.Т. Данилкин в городе своей молодости. Увидел он все то же, что и в других городах послевоенного Союза. Неприкрытая бедность трудящегося населения. Очереди за самым необходимым. Обиды фронтовиков. Отчаяние стариков. Озлобление подростков. Уличная преступность[173]. Сытое и самодовольное начальство. К корреспонденту областной газеты шли люди со своими бедами. В одном из своих литературных памфлетов Михаил Данилкин с большим чувством и нескрываемой горечью представил злоключения старой женщины, выброшенной из заводской квартиры.
Вчера приходила ко мне женщина. Одета в рубища. На лице горе и отчетливая печать преждевременной старости. И вот что она мне рассказала. В Первую мировую ее брат погиб, оставив семерых детей. Она, тогда еще совсем молодая, полная надежд и сил, решила усыновить и воспитать двух племянников, но для этого ей потребовалось пойти на великую жертву для отдельного человека – отказаться от замужества. Посвятить себя воспитанию сирот; и она, работая с утра до ночи, не щадя своих сил, шла к намеченной цели; дети подрастали, становились на ноги: она спасла их здоровье, дала им возможность нормально развиться, выучиться грамоте, приобрести специальность; жизнь ее не была напрасной, усилия не пропали даром, а успехи приемных сыновей радовали. И вот новое горе – разразилась опять война, приемные сыновья отправились на фронт; одного из них убило, а второй горел в танке, стал на всю жизнь калекой. Женщина возвысилась и над этим горем – в ее жилах течет кровь старостихи Василисы. И чем же отблагодарили эту героиню, перед мужеством и душевной красотой которой я смиренно преклоняю колени. Ее отблагодарили вот чем: выбросили из комнатушки, где прожила шестнадцать лет, вывихнули палец, попортили пожитки. Пришли два ретивых служаки и выбросили, словно она ветошь… И вот эта женщина попробовала найти справедливость; ищет она ее уже два года, а найти не может; и куда она только не обращалась – буквально во все инстанции…[174]
По тогдашнему законодательству люди, уволенные с предприятия, лишались права на ведомственное жилье. В делах Молотовского обкома КПСС сохранилась жалоба директора Соликамского калийного комбината на заводского юрисконсульта: «Зубков систематически задерживает оформление материалов на выселение из квартир лиц, не имеющих права в них проживать или подлежащих выселению из квартир уволенных с комбината за грубые нарушения трудовой и государственной дисциплины». Далее следовали политические обвинения: «С точки зрения политической благонадежности Зубков также вызывает сомнения. Он совершенно неправильно понимает взаимоотношения между рабочими и руководителями социалистического предприятия – считая и изображая их как между рабочим и частным хозяином-эксплуататором. Исходя из этой политически неверной установки, Зубков давал разъяснения рабочим, это же сквозило и в его частной практике юриста, когда он писал разные заявления и просьбы в частном порядке, и в его отношении к порученному делу»[175].
Березники служили местом ссылки. На предприятиях, с точки зрения властей, были заняты неблагонадежные люди. Директор азотно-тукового завода А.Т. Семченко в ответ на обвинение в политической близорукости (принял на руководящую должность инженера с судимостью по 58-й статье УК РСФСР) не без раздражения объяснял, что он это делал, делает и будет делать впредь, поскольку других работников в его распоряжении нет:
Должен информировать, что положение с кадрами на заводе остается по-прежнему тяжелым, так как значительная часть ИТР, рабочих и служащих не может быть допущена к секретной переписке