.
Говоря языком его любимых классиков, Данилкин вышел из сталинской шинели. Он смог настроить свой мыслительный аппарат на раннюю сталинскую волну. Историческое время, в которое все время возвращается Данилкин, – 1930-е годы. Точнее, их первая половина. Эпоха строительства социалистического мифа, внутри которого складывался еще один миф о партии. В нем железная когорта самоотверженных борцов сплотилась вокруг вождя «с лицом рабочего, с головой ученого, в одежде простого солдата»[454]. Все они составляют единое братство, живущее по законам Коммуны. Доверие. Бдительность. Принципиальность. Дисциплина. Должности, звания, полномочия не важны. Главное – полная без остатка преданность общему делу, растворение себя в коллективе единомышленников. Частной жизни нет. Есть борьба за социализм. Аскетизм столь же естествен, как партмаксимум. В этом мифе вырос Михаил Данилкин. По молодости лет он едва застал эпоху бури и натиска, показавшуюся ему романтической. Ностальгия по придуманному прошлому помогала Михаилу Данилкину примиряться с настоящим. До поры до времени. После столкновений с действительностью ему хватило смелости увидеть, что от мифа сохранилась пустая оболочка, внутри которой заурядные мещане с партийными билетами обустраивали свое личное благополучие. Этого большевик Данилкин вынести не мог и решился на открытый, но сугубо индивидуальный протест. Сторонник левой оппозиции апеллировал к рабочему классу. М. Данилкин взывал к Сталину.
Мы уже отмечали зависимость взглядов и политического стиля М. Данилкина от сталинской традиции. Она проявляется и в содержании взглядов, и в их форме. М. Данилкин по-сталински убежден: все в истории совершается в соответствии с заранее обдуманными планами людей. К. Поппер называл такой подход заговорщической теорией общества[455]. У такого подхода есть следствие, на которое указывает польский исследователь взглядов Сталина Ст. Райнко: «Если результаты не совпадают с планом, а факты отличаются от прогнозов и ожиданий, то в этом всегда виноваты какие-то конкретные люди или группы людей»[456]. Данилкин такой подход разделял полностью. Он мог усомниться в сталинской похвальбе, но никогда – в сталинских обвинениях. Данилкин искал вредителей и заговорщиков сначала в Березниках, а потом уже во всем обществе. Мы уже писали о принципиальном неприятии им ежовщины. Это не значит, что практика 1937 г. не оказала воздействие на политическое миросозерцание партийного пропагандиста. Данилкин поверил в существование скрытых врагов с партбилетами, шпионов и диверсантов, кишащих в советских учреждениях, вредителей с чистенькими анкетами, в таящуюся повсюду измену. Более того, он склонен был считать, что предательство гнездится наверху: среди министров и генералов, партийных бюрократов и директоров заводов. Эти подозрения – прямой продукт сталинской чистки аппарата в период ежовщины.
Ответственность иудеев за обезображенный социализм укладывается в это виденье общества, но не только в него. Еврейская тема изложена М. Данилкиным совсем не сталинским языком. Термины, сюжеты, обвинения почерпнуты из другого источника. Идея еврейского засилья в СССР, к тому же сопряженная с указанием на еврейское господство в Соединенных Штатах и Англии, артикулировалась в нацистской пропаганде[457]. Политработник М. Данилкин по роду службы и из любопытства мог быть знаком с ее продукцией. Сейчас уже не установить, почему антисемитская пропаганда так глубоко на него повлияла. Были ли это последствия штабных разговоров на тему «Евреи – плохие вояки»? Сталин обронил эту фразу в беседе с генералом Сикорским в декабре 1941 г.[458] Или ожили страхи 1937 г.? Среди ежовских орлов в Свердловске было много людей с еврейскими фамилиями. Или жгла обида на редакторов Молотовгиза, требовавших от молодого автора соблюдать правила литературного чистописания? Неизвестно. Нужно подчеркнуть лишь одно: антисемитские настроения были весьма распространены в рабочей среде, в том числе и в г. Березники. Во время избирательной кампании в Верховный Совет РСФСР имели место протесты против одного из кандидатов – профессора Мерцлина: «Мы за еврея голосовать не будем»[459]. Михаил Данилкин мнения рабочих ценил, особенно если они совпадали с его собственным. В своем последовательном антисемитизме он был не одинок. Неприятие бюрократии и обслуживающей ее интеллигенции со стороны значительной части населения создавало почву для подобных настроений – почву, хорошо разрыхленную предшествующей традицией.
Совпадая со Сталиным в способе политического мышления, Михаил Данилкин разошелся с ним в оценке современного состояния общества. Власти представляли современную эпоху праздничной и нарядной[460]. В своей последней книге Сталин писал о колоссальных достижениях Советской власти, о необычайных успехах советского строя[461]. Данилкин же видел нищету, убогость и угрозу социализму. Он жил в предчувствии катастрофы: вот умрет Сталин – и все пойдет прахом.
Ощущение интеллектуального одиночества было сопряжено у него с комплексом непризнанного гения. Человек видел себя Львом Толстым советской эпохи, а его даже не принимали в Союз писателей. Он разоблачил нависшую над социалистическим миром страшную угрозу, а с ним не хотели разговаривать даже в обкомовских кабинетах. Значительные лица кривили губы в усмешке, пожимали плечами, за спиной называли пьяницей и антисоветчиком. Работая в такой ситуации, трудно сохранить последовательность и ясность мысли. Он одновременно ропщет на Сталина и постоянно обращается к нему. Ему не хватало марксистского образования, а может быть, и интеллектуальной смелости, чтобы продумать до конца, что, собственно говоря, он написал. Картина советского мира Михаила Данилкина отнюдь не отличалась ясностью и согласованностью отдельных частей. Из его писаний невозможно понять, жил ли он в советском обществе или уже в буржуазном – антисоветском. К кому он обращался – к ответственным партийным работникам, вышедшим из стен сталинского ЦК, или к аристократам, проникнутым иудейским духом торгашества и мздоимства? Кем, в конце концов, был для него Сталин? Оплотом социализма или предводителем «нахохленных генералов» и министров аракчеевского извода? Стиль партийных постановлений – пункт 1, пункт 2, пункт 3, – которым М. Данилкин профессионально пользовался, очень часто скрывал неясность политической мысли, ее незавершенность.
Протест Михаила Данилкина – бунт сталинца в юнгштурмовке против торжествующего сталинизма, в котором государственность приобрела монументальные, тяжеловесные формы. Под старым знаменем социализма наиболее влиятельные социальные группировки укрепляли и умножали свои привилегии, добивались права на частную жизнь, на личное благополучие. Михаил Данилкин восстал против имущественного и социального неравенства от имени обездоленных и бедных. Новый мир был чужд ему и политически, и эстетически. Его идеалы остались в мифологизированном прошлом, где равенство в бедности питало революционный энтузиазм. Из него он черпал силы для неравной борьбы и против государственной машины, и против ярко выраженной потребности населения в повседневной, обеспеченной жизни. В этой борьбе Михаил Данилкин был обречен на поражение.
Глава 4«Эта трагикомедия кажется образцом людской глупости и фальшивой бдительности…»
Писатель Иван Иванович Иванов – главный герой пьесы-статьи «Жертва обстоятельств» совершил самоубийство, не вынеся духовного гнета со стороны значительных лиц и критиков-космополитов. По примеру Александра Радищева он принял яд. Его создатель Михаил Тихонович Данилкин в октябре 1952 г. также решил свести счеты с жизнью.
Поздней осенью 1952 г. кризис миросозерцания слушателя областной партийной школы достиг высшей точки. Выводы, к которым М. Данилкин пришел, казались ему самому настолько страшными, что он всерьез думал о самоубийстве. «Жутко жить с такими мыслями», – записал он в дневник 22 октября 1952 г.[462] Данилкин умел политически оценивать высказывания, в том числе и свои собственные. Он понимал, что пишет крамолу, становится антисоветчиком. Это новое состояние партиец с двадцатилетним стажем переживал крайне болезненно. Пытался найти себе оправдание. Нашел целых два. Первое усмотрел в собственной одаренности (на бумагу просится слово «гениальность»), в умении видеть дальше и глубже, чем остальные современники. Второе оправдание было прозаичнее: разочарование во власти после березниковской драмы. Во всяком случае, он вряд ли лукавил, когда объяснял следователю причину возникновения у него антисоветских убеждений:
Несправедливое на протяжении ряда лет отношение ко мне отдельных ответственных должностных лиц выбило меня из нормальной колеи жизни и привело к недовольству всей политикой партии и советского правительства, всей существующей Советской властью, к потере веры в Сталина. Это привело меня также к… антисоветскому выводу, что существующие безобразия в отдельных конкретных случаях поощряются свыше, что искать управу на таких, как Дугадко, Семченко и им подобные, бесполезно, и что кроме неприятности и репрессий это человеку ничего дать не может. Вся предыдущая моя жизнь, все мои усилия и стремления быть по возможности более полезным для Cоветской власти, такой, как я ее понимаю, стали казаться мне ненужными и бессмысленными[463].
В общем, Михаилу Данилкину было очень плохо. Он сочинял по ночам, запершись в комнате общежития областной партийной школы либо в опустевших кабинетах редакции «Звезды». Доверить свои мысли кому бы то ни было он не мог – не видел достойных собеседников: видимо, страшился смутить неокрепшие души политически незрелых людей или попросту боялся доноса. «Ни одну из этих своих работ я сам не читал никому»