[495]. Точнее, задержан[496]. Официально арест был произведен на следующий день – 17 января 1953 г. Постановление на арест Данилкина М.Т., «исключенного из членов КПСС за антипартийные и антисоветские взгляды», было подписано начальником 5-го отдела Управления МГБ СССР по Молотовской области подполковником госбезопасности Лоханиным, утверждено начальником УМГБ подполковником Кремлевым и санкционировано прокурором Молотовской области Яковлевым 17 января 1953 г. Оно повторяло обвинения, сформулированные М.Я. Кокшаровой: «Работы Данилкина являются антипартийными, глубоко порочными и по содержанию резко антисоветскими. В них Данилкин охаивает созидательный труд советских людей, показывает их забитыми, отсталыми, слепо идущими, как он выражается, за своими правителями» и т. д.[497] Если в «постановлении на арест» и есть какие-то различия с докладной запиской партийного работника, то они очень незначительны. Ясно, что начальник 5-го отдела подполковник МГБ Лоханин просто переписал выданный ему партийный документ.
17 января произвели обыск в общежитии по улице Большевистской, где делил комнату с другими слушателями областной партийной школы Михаил Данилкин. Там были изъяты немногочисленные личные вещи: одежда, чемодан, тетради и книги. Места в комнате было мало. Понятно, что летнюю одежду он хранил дома – в Березниках. Однако и в этом случае опись вещей поражает скудостью:
Одни ношеные брюки, одна нательная рубашка, одна пара носков, три полотенца… [498].
Другой обыск на его квартире в Березниках дал больше материалов следствию. Кроме медалей и документов, были обнаружены «личная переписка в количестве 61 письмо, переписка с издательствами и редакциями газет в количестве 79 пакетов, личные записи в блокнотах в кол. 12 блокнотов и записных книжек, папка переписки с советскими и партийными органами на 99 листах, папка рукописей на 286 листах»[499]. Обыск продолжался в течение двух часов. Квартира была небольшая, и документы никто не прятал.
Арест, по всей видимости, нельзя назвать полной неожиданностью для Михаила Данилкина. Слишком часто он писал ранее, что его могут посадить в тюрьму. Может быть, надеялся так отговориться от гнетущей перспективы. Во всяком случае, к аресту он не готовился, иначе бы уничтожил свою записную книжку – «Сокровенные мысли», содержащую множество крамольных высказываний, не известных ни партийным инквизиторам, ни чинам госбезопасности.
Так или иначе, за одни сутки он потерял партийный билет и свободу. Данилкина препроводили в тюрьму, где с ним случился приступ белой горячки. На языке медиков – «абортивный алкогольный делирий»[500]. Проще говоря, этот 40-летний мужчина, лишенный привычной дозы спиртного, переживал мучительную ломку.
Здесь необходимо пояснение. Абортивный алкогольный делирий, как толкует его медицинский справочник, сопровождается обычно состоянием спутанности сознания. Он характеризуется нарушением ориентировки больного в месте и во времени при одновременной сохранности ощущения собственной личности. На фоне измененного сознания отмечаются разнообразные галлюцинации, чаще всего зловещего содержания, аффективные и двигательные расстройства. Настроение отличается крайней неустойчивостью с преобладанием тревоги, страха, ужаса. Постоянная бессонница[501].
Данилкин почувствовал усиление приступов головных болей сразу после ареста. Иногда эти приступы вынуждали его лечь, иначе он боялся, что может упасть. С ним трижды случались обмороки. Дня через два после ареста начались галлюцинации. Он видел «страшные рожи». Ему казалось, что где-то «за стеной кричат галки»[502]. Галлюцинации исчезли примерно в конце января. Но головные боли не прекратились. Именно в это время с Михаилом Тихоновичем начали проводить долговременные ночные допросы.
В состоянии тревоги, потери ориентации, в ситуации психического расстройства его на следующий день вызвали для первого допроса. Такая практика была не совсем обычной для МГБ. Если не было чрезвычайных обстоятельств, подследственного полагалось некоторое время «выдержать» в камере, запугать неизвестностью, подвергнуть жесточайшему психологическому давлению со стороны других заключенных, заставить вспомнить все свои действительные и мнимые преступления, измучить подозрениями в адрес близких и дальних, в общем, сделать более податливым. По этой же причине большинство допросов проводилось ночью или поздним вечером. С Данилкиным поступили иначе. Допрашивали, естественно, по ночам. Однако торопились. Ждать не стали. Следствие полагалось закончить в срок, в течение двух месяцев. За это время Михаила Данилкина допрашивали 19 раз. Очень часто – ежедневно, правильнее написать еженощно, иногда через день. Были недельные паузы во второй – третьей декаде февраля, вызванные болезненным состоянием подследственного и проведением медицинской экспертизы, затем допросы возобновились.
Первый допрос проводил младший лейтенант Болотов, он потребовал от арестанта личных данных о социальном происхождении, о репрессированных родственниках, об образовании. Следователю полагалось заполнить соответствующую анкету. Через час, получив ответы, отправил подследственного в камеру. Тема образования младшего лейтенанта не заинтересовала. А вот социальное происхождение решили проверить. Спустя месяц калужские чекисты допросили односельчанина Михаила Тихоновича. Их интересовало имущественное положение скончавшегося в 1921 г. отца Данилкина: не облагался ли «твердым заданием», «не эксплуатировал ли наемный труд». Тот факт, что твердые задания ввели через семь лет после смерти Тихона Данилкина, чиновников не остановил[503]. Односельчанин кривить душой не стал, рассказал все, как было: «Отец Данилкина имел специальность шорника и плотника, ходил по деревням на заработки, твердым заданием не облагался»[504].
Следующий допрос был 19 января; вел его другой следователь – более высокого ранга. Вопросы задавал старший лейтенант госбезопасности, заместитель начальника отделения Следственного отдела УМГБ Фомичев. В дальнейшем именно он работал над делом М.Т. Данилкина и готовил постановление о предъявлении обвинения. Продолжалось выяснение обстоятельств трудовой и литературной карьеры подследственного. Допрос в соответствии с традициями органов госбезопасности начался поздним вечером, закончился почти в три часа ночи и продолжался четыре с половиной часа. Михаила Данилкина спрашивали о его литературном творчестве: что опубликовано, где именно, что не напечатано. Подследственный сознался, что «напечатанных крупных произведений у меня нет»[505]. Зато готовых к печати рукописей много: сборник очерков «Хозяева жизни», роман «Новоселье» – «был в плане издательства к изданию в 1951 и 1952 годах, но не напечатан»[506].
Затем Фомичев задал вопрос: «Какие еще у вас есть законченные, но не напечатанные произведения?».
Данилкин ответил: «Из законченных, но не напечатанных, в связи с тем что они не предназначались для печати, у меня имеются статьи “Белинский и наше время”, “Ответ моим обвинителям”, “Глазами классиков”, пьеса “Жертва обстоятельств”».
Фомичев продолжал: «Какие вы имеете наброски?».
Данилкин сделал вид, что смысл вопроса не понял, и сообщил, что у него есть черновики новых томов «Новоселья», большой повести «Зрелость» и т. п.[507] На этом допрос закончился.
Михаил Данилкин объяснил, что свои крамольные тексты он публиковать не собирался: ни пьесу, ни фельетоны, т. е., иными словами, «глубоко порочные, антипартийные и резко антисоветские» тексты не предназначались им для распространения и, стало быть, для контрреволюционной агитации, предусмотренной п. 10 ст. 58 УК РСФСР. Он не хотел сидеть в тюрьме.
В следующую ночь допрос был продолжен. Продолжался он около пяти часов: от 22 ч 15 мин до 3 ч 05 мин. Протокол его, исполненный на готовых бланках от руки крупным разборчивым почерком следователя Фомичева, составил 9 листов – 2 листа на час. Ясно, что в протокольную запись попало не все, о чем говорилось в следственной камере. Сперва Фомичев выяснял, «когда и с какой целью были написаны произведения, не предназначенные к печати». Данилкин отвечал, пользуясь при этом самыми обтекаемыми «каучуковыми» формулировками: «Эта статья была написана с целью высказать свое отношение по ряду важных политических вопросов и получить авторитетное замечание о правильности тех или иных моих суждений по этим вопросам. Эта статья предназначалась для Сталина, или для тех лиц, которые по его поручению будут рассматривать мою статью». Тем самым подследственный журналист обозначил линию защиты: у меня, как у коммуниста, возникли некоторые вопросы о текущей политике, и я в соответствии с уставом партии обратился к секретарю ЦК за разъяснениями. В этом моем поступке нет ни грана контрреволюционного умысла, ни какой бы то ни было попытки вести антисоветскую агитацию. Не Сталина же он пытался распропагандировать.
Следователь еще раз потребовал уточнить: «Когда и кому вы разослали эти работы?». Данилкин повторил: Сталину, Фадееву, в Молотовское УМГБ – «и один экземпляр, примерно 18 октября 1952 г. сдал лично секретарю Молотовского обкома партию Мельник».
В конце концов Фомичев перешел к главной теме, потребовав от Данилкина «рассказать об антисоветских измышлениях, изложенных в его работах»